«Ага, понял! А начнешь спускаться – я тебя, злодея, за уши!»
Грифон снова взялся за воздушные выкрутасы. Он то ложился на бок, то резко шел вверх, то бросался вниз. Но Бенц уже освоился в седле и показал, что в эту игру можно играть и вдвоем. Он старался утомить Раската, удерживая его на одной и той же высоте. Когда грифон устремлялся вверх, узда прижимала его голову к груди, мешая подниматься. Когда пытался нырнуть вниз, рука человека вцеплялась ему в ухо.
Светало. Лес внизу уже не казался темным пятном. Суровая игра измучила Бенца. Он держался на желании жить да на упрямстве. Плечи онемели, голова кружилась, перед глазами плыли цветные круги.
Вот крылатый мерзавец опять пошел вниз. Сжав седло онемевшими коленями, Дик потянулся к его уху.
И тут Раскат, повернув голову к всаднику, издал протяжный мяукающий звук. Так орал корабельный кот, просясь в теплую каюту.
От изумления Дик чуть не сверзился со спины грифона.
– Ты... неужто ты сдаешься?
Грифон вновь жалобно мяукнул.
«Я же не знаю, сколько он был под седлом до нашей схватки, – подумал Дик. – Может, он весь день летал, а тут я ему устроил танцы. Вот у него сил и не осталось!»
Он убрал руку от уха, не мешая грифону приземлиться.
Внизу был речной берег и опушка с редким подлеском.
«Если набросится – буду бегать меж деревьев, – подумал Дик. – Он крупный, меж стволов не протиснется...»
Но приземлившийся грифон даже не подумал нападать на человека, спрыгнувшего с седла. Раскат едва стоял на лапах, они у него разъезжались как у щенка. Наконец он плюхнулся на свой львиный зад, поглядел на Бенца и снова заорал по-кошачьи.
– Замотал я тебя, чудо ты в перьях! – с раскаянием воскликнул Бенц, в этот миг начисто забывший, что ночью это чудовище пыталось его сожрать.
Грифон потянулся к воде и жадно принялся пить. Ему не мешала узда, кольцом обхватившая клюв у основания.
– А тебе можно пить? – встревожился Дик. – Лошадь так запалишь, а грифона? Эх, был бы тут Райсул!
Напившись, зверь грохнулся на левый бок, подобрав под себя крыло, и вытянул лапы – орлиные и львиные. Голову он приподнял. Черные круглые глаза наблюдали за Бенцем.
Парень почувствовал, что сейчас развалится на части. Руки болели, плечи ныли, ноги отказывались держать своего хозяина.
Бесстрашно подойдя к огромной орлиной голове, Дик плюхнулся на песок.
– Вздумаешь драться – цапну за ухо! – предупредил он чудовище.
Грифон не пошевелился, и Бенц, вконец обнаглев, провел рукой по перьям.
Вблизи, в упор, Раскат был еще красивее. Любой грифон прекрасен, но этот – особенный, несравненный, и пусть Дику Бенцу не говорят, что на свете есть второй такой.
Львиный круп, мощный, мускулистый, сверкал золотой шерстью. Оперенье было светлое, бледно-желтое, и только маховые перья – яркие, красноватого оттенка.
– Отдыхай. Снять бы с тебя седло, да я его потом обратно не присобачу. Какие-то ремни, застежки, полосы кожи... Райсул объяснит. Не знаешь Райсула? Ничего, узнаешь. Он хороший парень и любит грифонов. У нас с ним встреча назначена у Двойной скалы. Не знаешь, где это? Ну и дурень. А я вот знаю. Мне Райсул растолковал, как ее найти.
Дик прислонился к жестким передним лапам. Клюв, который с одного удара мог расколоть человеку череп, закачался над лицом Бенца. Дик поднял руку и снова погладил грифона по перьям.
Страха не было. Совсем. Там, в небесах, когда можно было в любой момент сорваться с седла, душой владел восторг, страху просто не было места. А здесь, на земле, зверь был уже своим, и Дик ласкал его, как лошадь или собаку.
– Накормить бы тебя, – озабоченно сказал Дик. – Интересно, ваш брат ест рыбу? В реке ее много, вон как играет в воде. Я в детстве рыбу ловил прямо руками, под берегом. Еще можно рубашкой ловить... Ладно, потом поглядим, а сейчас я вздремну. Ты тоже отдохни, а клевать меня – хамар! Понял?
Грифон откликнулся мягким клекотом.
Дик опустил голову на твердую могучую лапу и закрыл глаза.
ОЖЕРЕЛЬЕ-IV. ПРОРОЧЕСТВО
1
Хорошо меж подводных стеблей.
Бледный свет. Тишина. Глубина.
Мы заметим лишь тень кораблей,
И до нас не доходит волна.
(К. Бальмонт)
Вспугнутый косяк сельди завертелся серебряной воронкой. Две темные тени скользили под косяком. Они напоминали людей, но длинные ноги заканчивались ластами. Да и не смог бы ни один человек так долго пробыть под водой.
Фигуры легко вонзились в косяк и проплыли его насквозь, оставив позади вихрь серебристой паники. В руках у каждого из пловцов билось по крупной рыбине.
Добыча не мешала охотникам плыть сквозь толщу воды, пронизанной струящимся сверху светом.
Тот, что был крупнее, плыл впереди, уверенно и быстро; более мелкий следовал за ним. Дно стало ближе, на пути вздымались груды валунов, оплетенных водорослями. Близок был берег.
В волнах, кидающихся на скалы, всплыла круглая голова, покрытая крупной серебристой чешуей. Морской обитатель огляделся: пуст ли берег, не увидят ли его чьи-то глаза?
Убедившись, что вокруг никого нет, морское чудовище вынырнуло из воды по пояс и резко взмахнуло перепончатой когтистой лапой. Рыбина перелетела на берег, упала далеко от воды и забилась на камнях.
Гибкая чешуйчатая спина морского обитателя зазмеилась меж камней – и вот он уже на берегу. Стоя на четвереньках, закашлялся. На шее сомкнулись плотные жаберные крышки, пряча под собой жабры.
Чудовище встало на колени и несколько раз крепко втянуло в себя воздух. Затем обернулось к кромке прибоя – туда, где по валунам безуспешно скользил его младший спутник.
Морская тварь хрипло вздохнула, протянула переднюю лапу и помогла малышу взобраться на берег. Тот тоже закрыл жаберные крышки и откашлялся. Затем сел на камни, раскинув ноги, и подставил чешуйчатое лицо солнцу. Он улыбался, обнажая острые треугольные зубы.
Над берегом прозвучал мужской голос:
– Где твоя рыба, Морис?
Когда старший говорил, его лицо оставалось неподвижным, лишь немного шевелилась нижняя челюсть.
Младший перестал улыбаться.
– Ой, Джанни, не сердись. Обронил, когда на берег лез.
– Недотепа, – без особой строгости сказал Джанни. – Ладно, тащи сюда мою, съедим пополам.
Морис тут же перевернулся на четвереньки и в один рывок оказался рядом с сельдью, которая еще трепыхалась.
Рыбина тут же была разодрана на части и съедена вместе с головой, костями и плавниками. После этого оба морских охотника растянулись на камнях под солнышком.
Молчание прервал голосок Мориса, звенящий от волнения:
– Джанни... я хотел тебе сказать... я не вернусь в клетку.
Старший ответил не сразу. Когда он заговорил, голос его был холоден и сух:
– И как ты собираешься жить?
– Уплыву в далекие теплые моря, про какие ты рассказывал.
– Ты знаешь туда дорогу?
– Найду. А не найду – здесь буду плавать, у берегов. С голоду не сдохну. Лишь бы не назад, в клетку! Джанни, я больше не могу!
– Понимаю. А девочки могут, Уна и Гедда? Аша может?
– А... но... я...
– Если ты не вернешься, Алмаз запретит остальным выходить со мной в море. Они будут день за днем сидеть за проклятой решеткой и глядеть, как море заливает бассейн, а в отлив проклятая вода уходит.
– Я не подумал... Девчонки, да... Я вернусь.
Голос Джанни смягчился:
– Ты правильно решил. Но если бы ты сбежал, хуже всего пришлось бы все-таки не им, а тебе. Они были бы втроем, могли бы разговаривать. А ты рыскал бы вдоль проклятого берега, тоскуя в одиночестве. Не к людям же тебе соваться, верно? – Джанни поднялся на ноги. – Ладно, пора возвращаться. Когда-нибудь ваша судьба может измениться к лучшему, а сейчас будь мужчиной и не ной.
Морис тоже встал. Не сдержался, бросил в спину старшему другу:
– «Будь мужчиной», да? Тебе легко говорить! Ты-то в клетке не сидишь! Ты такой же колдун, как Алмаз... как они все! Захочешь – и примешь человеческий облик!
2
Тот, кто старается все предвидеть, теряет бдительность.
(«36 стратагем», древнекитайский военный трактат)
Слова Мориса звучали в душе Аквамарина, когда он, оставив мальчика за толстыми прутьями решетки, шел по одному из коридоров проклятого Семибашенного замка.
Принять человеческое обличье? Да легко. Вот сейчас он – высокий, стройный, смуглый иллиец. Такой, каким был молодой рыбак Джанни, когда его схватили проклятые охотники за людьми и продали в рабство.
Нет. Не такой. Полоски жаберных крышек все-таки приходится прятать под длинными волосами. Тут уж ничего не изменишь. Это след от проклятого скальпеля. Алмаз кладет одного раба за другим на стол, привязывает ремнями и пытается лезвием и магией сделать из человека высшее существо. Пока получаются все больше трупы.
Ему, Джанни, вживили жабры акулы. Но тогда же, прямо на столе, проявился дремавший в душе магический дар – и полыхнул так, что замок зашатался! Даже маги поспешили признать его своим и приняли в Ожерелье, дав имя Аквамарин.
Ха! Великое счастье! Джанни давно сбежал бы от них, поселился в рыбачьей деревушке, женился на тихой, доброй женщине...
Да разве проклятые чародеи отпустят? На краю Антарэйди сыщут!
Впрочем, теперь Джанни и сам не хотел удрать. Здесь у него появился якорь, крепко держит.
Аша, Уна, Гедда, Морис. Четыре жертвы Алмаза. Или, как говорит эта сволочь, четыре его большие удачи. Четверо детей с вживленной в кожу чешуей, вставленными в рот акульими зубами, врезанными в шею жабрами. Старшей, Аше, всего шестнадцать лет. Младшим, близнецам Уне и Гедде, по восемь. А проклятый Алмаз похваляется, что от этих четверых пойдет род морских людей. Эти изменения, дескать, проявятся у их потомков, потому что Алмаз пользовался не только скальпелем, но и магией.
Джанни постарается вытащить своих друзей из проклятой пещеры-клетки. Пока Алмаз отказывается их продать, но когда-нибудь...