После шоу все всегда расходятся.
И, когда зал пустует, я воскресаю. Кровь втекает обратно, кости срастаются, желудок прочищается, легкие возобновляют работу. Вечером следующего дня снова полный зал и очередной спектакль. А между ними – люди, Чоннэ. Ловят меня на улице, спрашивают, как мне все это удается.
Я им говорю: фокус.
Они спрашивают: как?
Я говорю: вы смотрите на то, что у меня внутри. Не на то, что снаружи.
Они, конечно, не понимают. Но фокус таким и должен быть, так?
– Что тебе сказала Кори?
Так, Чоннэ? Ты следил за рукой?
– Что у Итана было тяжелое детство.
– И все?
Внимательно? Его величество готов душить паутиной все буквы, которые соберешь в слова. Знаешь? Знаешь. Стойко держишь взгляд, откидываешься на спинку кресла и опускаешь руки на подлокотники:
– Что у него посттравматический синдром, который проявляется расстройством психики и псевдологией.
Все так просто и легко в устах. Никаких теней в мимических тайниках, все как есть – бесхитростно,
общеизвестно,
обыкновенно.
Я начинаю с кудрей. Подглядываю. Они, как всегда, меняют форму лица, а глаза. Глаза меняют выражение. Ури замечает тоже – то, как ты звучишь. Будто называешь предметы с моего курса. Будто у всех в потоке такой же список и такие же сложности.
– О, как ты хорошо и емко сказал! Сразу видно: историк. Четко, кратко, информативно. – Он смягчает поведение, но не взгляд. – Она тебе не сказала, что за расстройство, так ведь?
– Я спросил, но она дала понять, что Итан не хочет, чтобы я знал.
Король коротко мычит в ответ и снова падает на спинку дивана, оставляя бутылку на столе:
– Не совсем не хочет, но бог с этим, он все равно меня проклянет, когда узнает, что я тебе все разболтал. И показал.
Есть разве смысл теперь? Мне ни шикнуть на короля, ни отвесить пощечину за то, что он не притворился мной, когда увидел тебя на пороге. И вот теперь ты, дурак, говоришь «не уйду», понятия не имея, какую ответственность это «не уйду» могло бы на тебя наложить, если б я поверил и подпустил. А я ведь знаю, что там впереди. Это все, что доступно мне в моем застывшем кадре, – защита самого себя.
А с тех пор, как узнал шаги, еще и тебя.
– Ты делаешь это ему назло?
Ури впитывает твой вопрос, но медлит. Наблюдает. Ищет. Думает.
Кажется, ты делаешь то же самое. Касаешься затылком мягкой бежево-розовой ткани, сжимаешь ладони в кулак на животе и рассматриваешь. А я подглядываю.
Кажется, ты любуешься этим беспорядком, этим военным раскрасом на моем лице, мокрыми губами, измазанным комбинезоном. Я вижу: ты ищешь меня в моих же глазах, и что-то заставляет вибрировать застывшие предметы, словно они готовы распасться на молекулы.
– Черт возьми, Итан… – шепчешь громко и эмоционально, с тяжелым вздохом запрокидывая голову к незримому небу.
– Я не Итан.
Слышишь. Когда выпрямляешься, глаза улыбаются блеском. Улыбаются немного и губы.
– Я думал, что ты… он… бежит от меня, потому что болен физически. С ужасными прогнозами и вопросами «сколько мне осталось?», – трешь лицо ладонью, смотришь в глаза совсем откровенно и… ласково. – Когда мы сблизились, я хотел спросить, хотел успокоиться, но не смог. Страшно же. Я ведь предлагаю себя, а ему, может, это все без надобности. Я же бесполезен, если болезнь физическая, не смогу же ничем помочь, кроме как быть рядом.
А ты разве не знал, что быть рядом – важнее лекарства? Ури тяжело вздыхает, барабаня пальцами по пленке. Смотрит, выводы делает, не подкупается.
– Я так понимаю, вчерашний разговор с Кори закончился не так, как планировалось. – Кратко бросает взгляд на часы, дверь, твою куртку, соединяет точки там, где впоследствии должна появиться картинка. – Раз ты здесь с ключами от дома аккурат к моему королевскому величеству, она тебя намеренно пустила. Ты меня извини, конечно, Итан, – Ури на миг не смотрит никуда, это значит, в меня, в нас, в мы, – но, по-моему, твоя сестра долбанулась и в итоге станет причиной твоей смерти, но, раз она впустила, значит ты, – теперь снова наружу – смотрит на тебя и пальцем тычет тоже в тебя, Чоннэ, – заставил ее поверить в то, что никуда не денешься, несмотря на все шарики за ролики, так?
– Так, – решительно и просто. Обыкновенно и общеизвестно. Дурак.
– Ну, вот я и говорю: долбанулась. – Ури хлопает в ладоши, а после бросает руки на колени резким обессиленным жестом, будто отстегивает протезы. – В моих интересах все тебе выложить без прикрас, чтобы ты передумал и съебался, пока Итан не вернулся. Если уйдешь сейчас, есть шанс, что он переживет. Так что это не «назло», мандарин, это во благо. Я Итана люблю и никогда не делаю чего-то, что не пойдет ему на пользу. Я сдержанный парень, – руки снова часть тела, ладони самозабвенно тычутся в грудь, – серьезно тебе говорю! Я себя запираю, никуда не сбегаю, не трахаюсь с незнакомцами и всякими извращенцами, а будем честны, парень: мне пиздец как хочется секса. Только я же знаю, что Итана это убьет.
– Когда сказал, что готов со мной переспать, солгал?
– Патологический лгун у нас Итан, а я – прямолинейный сорвиголова, – король решительно возражает. – Он же тебя по шагам узнал, ты его пара, все дела. Секс с тобой – единственный секс, который он бы мне простил. Так что, если ты реально просто хочешь его разок и не ссышь перед психами, я прямо здесь и совсем не против.
– Это не то, зачем я пришел.
– Но тебе хочется? – вот Ури очень старается тебя подловить.
– Хочется, – киваешь бесхитростно. – И не «разок». Только не тебя, а его.
Его величество шумно цыкает:
– Ты же говорил там что-то про грязный секс. Я бы заценил.
– Ури, верно?
– Да верно-верно.
– Это с корейского?
Твой собеседник щурится и щелкает пальцами, сверля тебя оценивающим взглядом:
– Ладно, букашка, ты с мозгами.
– Ури означает «мы». Ты и он вместе?
– Молодец, – одобрительный палец вверх. – Значит, если переспишь со мной – переспишь и с ним. И наоборот. Это не измена, мандарин, не ломайся.
Тут ты вдруг усмехаешься. Весело. До́бро.
– Не волнуйся, король Антарктиды, – с улыбкой и невысокомерным снисхождением. – Будет у тебя, с кем спать, давай только Итана дождемся.
– Разрешения спросить?
– Ты тоже смышленый, – и подмигиваешь, конечно.
Ури, как я, по-своему тебе поражается:
– Да ты прямо как рыба в воде, букашка. Тебе сказали, что парень патологический фантазер, сочиняет все эти истории так, что не придерешься, сам в них свято верит, к тому же по-любому ку-ку, тут как пить дать, а ты все равно притащился. – Мне все так же никак не повлиять на разговор, и все, что остается, просто наблюдать изнутри, как его королевское величество прерывается, вспоминая, что еще осталось вино и нужно срочно смочить горло. – Я тебе говорю: таааа-даааа, у Итана диссоциативное расстройство идентичности, а ты спокойный, как танк, и изворотливый, как змеюка. Вопросики задаешь, почву прощупываешь, подход ищешь. Мне какой вывод сделать?
– На свое усмотрение.
– Тоже немного ку-ку, я правильно понимаю?
– Правильно.
Тут ты уже без улыбки и всякого снисхождения. Просто, обыкновенно, общепринято.
Ури утомлен таким долгим разговором, это ясно. Я чувствую, пока он все-таки цепляет пальцами брошенную конфету.
– Ладно, мандарин. Шутки в сторону. – Шуршит мерцающая обертка. – Надо тебе от Итана что?
Терпеливо дожидаешься, пока король прожует, и действительно же: видно невооруженным глазом, что ты теперь точно как рыба в воде. Ничего наглого или напыщенного, просто смотришь, излучаешь, переливаешься – и все ясно, понятно: спокойный, расслабленный, довольный.
Довольный. И никого, ничего не боишься. Никто тебе не указ, не преграда, не вызов. Вот какая у тебя энергия, Чон Чоннэ, которого все зовут Джей.
– Ты думаешь, я не понял, что он необычный, как только увидел? – спрашиваешь, крепко держась за зрительный контакт. – И когда он говорил про психические заболевания и как смотрел, когда спрашивал, как я к ним отношусь. Если бы меня могло это спугнуть, я бы к нему не тянулся.
– И дальше что, мисс Марпл?
Для Ури малоубедительно, а для тебя как будто все естественно просто. Не тушуешься, не пытаешься перефразировать, дополнить, подать иначе. Ничего.
– Я, блядь, такого стресса в жизни не испытывал, как вчера, когда вместо него пришла его сестра, – небрежно убираешь волосы за уши обеими ладонями и звучишь искренне-искренне. Как ты всегда звучишь. – Она садится, говорит: нам надо поговорить, а я перепугался до смерти. Смотрю на нее и думаю: пожалуйста, скажи, что он занят, скажи, что он не хочет меня видеть, что у него кто-то есть, что я его достал, что угодно. Только не начинай ебучий разговор в стиле Николаса Спаркса [14], после которого жить не захочется.
Его королевское величество несдержанно усмехается. Тоже искренне.
– А она такая вдруг говорит: привет, Чон Чоннэ, – подыгрывает тебе, дурачится, – и давай сразу попрощаемся, потому что у моего брата ментальное здоровье пиздец как не в порядке, и лучше, если ты слиняешь, пока еще не поздно?
– Именно, – теперь щелкаешь пальцем и тычешь в короля ты.
– Так, а ты что?
– Я пытался понять смысл разговора.
– И не понял?
– Если честно, не сразу. – Жмешь плечами. – Она мне не ответила, что именно с Итаном не так, сказала только про псевдологию.
– И тебе мало? – У короля бровь скептически вверх. – Патологические лгуны – не самые удачные партнеры по жизни, мандарин, ты в курсе?
Теперь цыкаешь ты:
– Это даже не самостоятельный диагноз, и проявляется по-разному. Я читал, и Итан не подходит под… полный комплект этого заболевания, у него поведение совсем другое. Он просто фантазер. Не лгун.
– Ты полчаса назад узнал, что у него раздвоение личности, букашка. Пора бы задаться вопросом: что ты о нем вообще знаешь наверняка?