людей для тебя пары нет.
Я пытаюсь перевести взгляд на карандаши, чтобы попробовать ослепнуть. Абстрактное пятно десятком цветов играет с моими зрачками, распыляет краску, и глаза шипят все больше и больше.
– Все, что ты рассказывал про эльфов и свои семь человеческих жизней, – это плоды твоего воображения. Защитная реакция на детские травмы, Итан, на все то, что с тобой произошло. Ты создал в своей голове мир, в котором оправдываются твои одиночество, непризнанность другими, исчезновение людей с горизонта и самобытность характера. – Чудесная профессия – врач. Хорошо, что я никогда им не стану. В этой жизни. – Мы проводили патопсихологическое исследование, Итан. Вот результаты. – Миссис Лейн опускает перед пятнадцатилетним мной лист бумаги. Я знаю, что там. И даже не смотрю. – Избирательная сензитивность и повышенная аутизация. Иными словами, уход в фантазирование. Это твой эскапизм. Так ты спасаешь самого себя. Через ложь, в которую научился верить, и через Ури, который по большей части является твоим антиподом, то есть обладает качествами, которые ты хотел бы иметь, чтобы не быть настолько уязвимым.
Где-то здесь я каждый раз и вспоминаю, что значит – быть эльфом.
Застывать в одной возрастной точке – в той, где все началось – и не иметь возможности изменить ее последствия на протяжении всего остального пути. Можно себя убить, но все равно не будешь стареть. Не оставишь позади бессмертие телесной памяти с ее несмываемыми печатями.
Где-то здесь меня бросает в жар и резкий порыв сломать карандаши, разбить настольную лампу, разорвать содержимое всех больничных карт и сбросить с вершины чертовы горшки. Где-то здесь открывается мост. С болезненным импульсом внутри моей головы он съезжает металлической платформой вниз – к груди – и как будто разрывает сердце. Где-то здесь появляется наконец цинизм смерти. Такой же, как на войне: будь что будет, какая, в сущности, разница – мертвый я или живой. Безразличие – не порок. Безразличие – прививка от стресса. Где-то здесь, когда игра скатывается к проигрышу, появляется последний, всегда имеющийся в любой футбольной команде участник. Он есть всегда и у всех. Просто большая часть живых играют в эту игру, не прибегая к замене.
А мне, наверное, не понравилось, что всю мою жизнь кто-то просидит на скамье запасных, наблюдая за моими попытками не забыть, какие из ворот – мои. Да здравствуют их высочество запасные игроки. Моего зовут Ури. Он сажает в машину, останавливает для меня время, минимизирует опасность и поднимает голову.
– Привет, Ури.
Он скалится, дергая головой, избавляясь от челки, и дорожки моих слез выглядят на его лице смехотворно.
– Здрасьте, док.
Но теперь оно идеально и откровенно. Кожа – как у матери – фарфоровая, а скулы острые – выдают худобу, свойственную мне тогда из-за проблем с питанием. А глаза. Озорные, яркие, мерцающие в жизни и на записи. Их никому не заколдовать. Они не знают жалости к себе и страха перед другими. Это глаза игрока, полного сил в то время, как все остальные выдохлись.
– Как ты себя чувствуешь?
Ури хрустит костями, склоняя голову то вправо, то влево.
– Я немного недоволен. – Замечает в своих руках мой измятый бумажный шар. – Но это меркнет в сравнении с тем, что я жутко хочу жрать. – Оборачивается спиной и запускает в урну возле двери. Я знаю, что в яблочко. – Эта долбаная каша на завтрак пахла сардельками. Это как вообще?
– Чем ты недоволен?
– Вот сейчас тем, что вы игнорируете мой голод.
– Обед через полтора часа.
– А сейчас мне грызть цветные карандаши? – Король встает и пренебрежительно разбрасывает пальцами моих червей.
– Сейчас нужно потерпеть.
– Мамма миа, – вышагивает по комнате, выгибая поясницу, – какой хуевый глагол.
– Тебе он незнаком, раз ты появляешься, когда вздумается.
Король вертит руками, делая растяжку.
– Чего-о-о? – Но на слова реагирует с растянутым возмущением. – Когда вздумается? Вот в этой помойке? Я? Да если бы Итан не был таким хлюпиком, я бы сюда даже за буррито не сунулся.
– Тогда, может, перестанешь?
– И это ваша психиатрическая методика? – Ури качает головой, цыкнув. – Типа, когда психопат нарезает бутерброды из чужой кожи, вы такая садитесь перед ним на корточки и спрашиваете: «Может, не будешь так, а? По-братски»?
– Там все несколько иначе.
– Так и тут вам не первая категория вопросов из «Кто хочет стать миллионером?». – Он фыркает, убирая отросшие пряди за уши. – И вообще! Итан не хочет, чтобы я уходил. Это первое. А во-вторых, скажите спасибо, что его переклинило так безобидно для окружающих. А то отлавливал бы мелких всяких, отводил в подворотни и просил подрочить ему или для него. – Интерес короля нужно держать. Иначе заскучает. Вот как сейчас. Отходит к окну, поворачиваясь к камере спиной. – Он же сам себе не дрочит, вы знали?
– Догадывалась.
– Во как заклинило. Не может руку в штаны запустить. Да его и не возбуждает ничего. – Тона за окном отсвечивают, не дают разобрать время суток и года, но я-то помню, что это раннее февральское утро. – За него вообще я дрочу. Иначе мы бы поперхнулись спермой, через горло пошла бы, представляете шоу? Ей-богу, даю свою почку на то, что в Бедламе такого не было.
– Ты понимаешь, что мы с Итаном только что сделали?
– Я не только дрочить умею, если что, ага? – Ури ловит взгляд миссис Лейн через плечо. – Вы спровоцировали мое появление. Это суперски, мне зашло.
– Зачем мы это сделали, тоже понимаешь?
– Хотите упорядочить.
– Ты против?
Король оборачивается полностью и забирается пальцами в передние карманы голубых джинсов.
– А зачем мне быть «за»?
– А зачем тебе быть против?
– Дайте мне подумать… – Наигранное мычание и ищущий взгляд к потолку. – Вы ущемляете мою свободу?
– И только?
Ури морщится снисходительно.
– Вопрос так себе для афроамериканки, вы уж простите.
– Свобода – понятие многогранное. – Миссис Лейн неизменно спокойна и профессиональна. – Раб в собственности землевладельца – несвободный человек. Но и мужчина, состоящий в отношениях, тоже скажет, что несвободен, если кто-то подойдет к нему познакомиться.
– Или не скажет, – король небрежно пожимает плечами.
– Ты понял мою мысль.
– Но принимать ее не обязан.
– Мы же оба знаем, что ты Итана любишь.
– Это откуда же мы это знаем? – На лице отображается почти клоунское удивление. – Он дохуя проблемный парень со сломанной психикой, уверенный, что родился эльфом.
– И?
– И? – Ури возвращается к столу и плюхается на стул, съезжая на самый край.
– Он не достоин твоей любви?
Где-то здесь активируется та часть, которую миссис Лейн зовет мегаломанией. Ури говорит – высокая самооценка:
– Нет ничего, чего он был бы недостоин. – Игрок складывает руки на столе и подвигается ближе корпусом, впиваясь взглядом в собеседницу. – Итан – не просто эльф. Он высшее существо. Бог, явленный в человеческой форме. Точка координат, вокруг которой вращается Вселенная. Он знает больше всех и видит то, к чему слепы другие. Ощущает цвета в словах и слова в звуках. С ним говорит воздух и показывает новости небо. – Слова такие ровные и цветные, как у самых уверенных и опытных адвокатов в суде. А глаза. Глаза с легким прищуром и готовыми звенеть гильзами. – Он – лучшее изобретение мира. Все, кто не способен увидеть это, идут нахуй.
Миссис Лейн с Ури знакома не первый день. Потому медлит лишь пару секунд:
– А говоришь, не любишь.
– Я не сказал, что не люблю, док. – Король сбрасывает режим боевого ангела и вальяжно откидывается на спинку стула. – Я сказал, он проблемный.
– И что это значит?
Ури медлит немного, пока растягивается проказливая ухмылка, и после подмигивает:
– Хотел посмотреть на вашу реакцию.
– Я прошла твой тест?
– Прошли, док. И я вообще смягчу обороты, если меня все-таки кто-нибудь покормит.
– Обед через полтора часа.
– Полтора часа было пару минут назад! – Он тычет в часы над дверью, которую не видно на записи.
– Меньше, чем через полтора.
Ури осуждающе качает головой, скрещивая руки на груди.
– Сколько времени ты себе хочешь?
– На обед?
– Ури.
Ури думает. Ури анализирует и барабанит пальцами по предплечью:
– Вы всегда будете показывать ему эту запись, чтобы я появился?
– Планируем.
– Тогда, – король поворачивается к камере и поднимает раскрытую ладонь в воздух, – hola [19], бро! Есть у меня предчувствие, что они тебя уломали на эту гуманитарную хуйню! Я хочу, – рука снова к груди и взгляд исподлобья на собеседницу, – вино и конфеты с ликером. Это мои условия.
– Вам пятнадцать.
– Пятнадцать человеческих равны семидесяти шести кошачьим, мэм.
– Я не мэм, а ты не кот.
– Конечно, нет! Какой я кот, если вы не даете мне гулять самому по себе.
– Тогда спрашиваю еще раз: сколько времени ты хочешь?
– Пожизненно и еще на несколько дней [20].
– Ури.
Ури возводит очи горе и шумно вздыхает, почти мыча на выдохе:
– Если мы доживем до восемнадцати, хочу вино, шоколад с ликером, порнушку, горничную на час, – список быстрый, без загибания пальцев, – и оставьте мне день, когда бог не колдует вне Хогвартса.
– Один день? – Опять же: миссис Лейн сам профессионализм и спокойствие.
– Если бы он создал мир не за шесть дней, а за пять, я бы попросил два.
– И как это понимать?
– Очень просто. Один бог на смену, миссис Лейн.
Доктор коротко вздыхает:
– Надеюсь, насчет горничных ты пошутил.
– Как бы я хотел вообще не уметь шутить!
– Ты точно понимаешь, что все это серьезно? Итану будет очень тяжело жить, если ты продолжишь появляться без предупреждения.
– Еще раз повторяю: я умею не только дрочить, ага? – Король выпрямляется, сохраняя позу, и смотрит достаточно для него серьезно. – Думаете, мне по душе мир за этими стенами? Только вот, – лицо меняется, принимает наигранно жалостливый вид, – не хватает тепла человеческого тела… горячих объятий, силь…