Хиро ворчит, уставая сидеть на моих руках, и я его опускаю. Он лениво вышагивает – мнется клеенка – и падает рядом с Сайко.
– Во мне ты тоже видишь монстра?
Сейчас в тебе я вижу уставшего футболиста с взъерошенными волосами и покрасневшей кожей. Как сильно ты сжимал мышцы? О чем думал, пока причинял себе боль?
– Итан?..
Решительно мотаю головой. Конечно,
нет.
– Тогда зачем гонишь?
Ты же не глуп. Ответ очевиден:
– Красный код.
Предпоследний. Дальше только черный, понимаешь? Черный – это агония и шок. Человек условно жив, но никакой реакции и возможности сознательно контролировать поведение. Шансы на выживание: к нулю.
– Ты боишься всех мужчин?
– Почти.
– Значит, я пугаю тебя как мужчина?
Пугать.
Пугать – не то же самое, что бояться. Большую часть времени это ложный страх, рассеивающийся пеплом над океаном. А вот бояться. Это тонуть в этом океане. Идти ко дну из-за привязанных к ногам камней. Глупо тонуть. Умея плавать и имея все шансы доплыть до берега, все равно захлебываться. Вот что такое – бояться шагов невидимых людей. Идти по улице всегда в наушниках и оборачиваться в коридорах, чтобы знать, кто позади.
– Если бы я боялся тебя, как всех остальных, я бы никогда не дал к себе прикоснуться.
– Почему позволил?
– Ты упрямый.
И сообразительный. Рыскаешь во мне без ордера, все системы, все хранилища…
– Вранье, – …все обнажаешь.
Насколько ты внимательный? Насколько знаешь. Меня? Как у тебя выходит так просто мной управлять.
– Шаги.
Это наиболее ближе к правде. Я же в тебя… сильно-сильно. Вот и позволил. Дурак.
– Шаги?
– Я тоже впервые увидел тебя на той вечеринке у Дугласа. Ты топтался на пороге, стряхивал снег с ботинок. А я не почувствовал страха.
Пожалуйста, пусть тебе этого будет достаточно. Я же почти не лгу. Сейчас. Твои шаги – действительно почему-то меня не напугали. Это правда!
Только, конечно, они не единственные в мире. Иногда такое случается: что-то проходит мимо, не активируя защитную систему. Шагов своей сестры я тоже не страшусь. И Виктора. И Эмили. И Хиро с Сайко. Шаги – причина разрешить подойти.
Но совсем не причина влюбиться.
– А что почувствовал?
Я тебе как-то сказал, что эльфами не становятся, а рождаются. Так вот я соврал.
– Узнавание.
Еще я сказал, что у каждого фэа есть свой аэф, и тут не приврал нисколько. Это общий закон.
– Ты уже видел меня раньше?
Нет. Я тебя раньше уже любил. Но сейчас это не важно. Потому что мы сюда падаем метеоритами. Стараемся рядом, но выходит порой – кто куда. А потом ищем и тянемся, покуда не найдем.
– Я хочу, чтобы ты ушел.
Вранье. Но сколько можно каяться?
– А я хочу остаться.
– Это не так. – Хватит. Пожалуйста, хватит говорить. – Не ври.
– Ложь, – твой взгляд, очевидно, не укоризненный, – не моя прерогатива.
Только все равно говорящий. Как сообщение белыми буквами на белой бумаге. Не видно, но знаешь, что есть. Конечно, есть.
И ты прав, разумеется. Ложь – моя прерогатива. Я – это много чего. Обида. Страх. Паника. Тревога. Злость. Высокомерие.
– Убирайся.
Страха больше всего. Он пугливый по природе и упрямый по характеру. Когда я боюсь, мне сложнее всего быть достойным.
– Итан, ме…
– Убирайся! – голос трамплином моей глупости к потолку.
Ты прикрываешь глаза в краткой попытке сдержать какие-то эмоции. Я тычу рукой в дверь, зная, что обо всем этом пожалею. Только разница? Я должен тебя прогнать и больше не подпускать. Таков был план. Но почему, черт возьми, ты никогда не соответствуешь ожиданиям! Почему ты такой?
Почему я гоню, но, когда наконец встаешь на ноги, хочу оставить на твоей щеке след от ладони за то, что не остаешься сидеть?! Почему ты смотришь на моих собак, а я не дышу, ожидая, когда под тобой начнет шуршать клеенка, раскрашивая шаги. Почему думаю о смерти, когда двигаешься, не поднимая глаз. Почему? Почему кажется, будто во мне назревает тот самый цинизм смерти. Чувство, которое отстегивает разум от надежды, бросает в комнату с цирковыми тиграми. И хочется хохотать, злостно дурачиться, прыгать на железные прутья клетки и клацать зубами, ловя взгляды зрителей.
Агрессивная обидчивая смерть – самая безболезненная. Но холоднее и бездоннее нее только вечная жизнь. Ты на меня не смотришь. Ты проходишь мимо. Горбишься и молчишь. Убирайся – значит забирай даже свои следы.
Мысль о том, что мне ничего не останется, калечит роговицу и сводит зубы в сильном столкновении. Руки чешутся, прыгает температура. Я начинаю злиться. Он начинает. Мы начинаем.
Я почти знаю, что это второй этап – мост между. Почти могу признать, что неосознанно готов вызвать Ури, чтобы не смотреть тебе в спину и не слышать, как закроется за тобой дверь. Полностью осознаю, что внутри меня есть яркое шумное стремление ударить тебя в спину, а после прижаться к ней всем собой и так застыть. Очередной скульптурой, чтобы какой-нибудь купец подарил ее Бостону и лет через сто кто-то рассказал нашу историю.
Не о любви, Чоннэ. Оставим это Ацису с Галатеей.
Наша будет про невезение. Иными словами, про несчастливое стечение обстоятельств. А ты ведь знаешь, что несчастье – первая персона нон грата в длинном списке людской жизни?
15
Я думаю о невезении очень часто.
О тех, кому не повезло упасть друг от друга слишком далеко. А потом им пришлось идти, дойти, искать, найти. Обнаружить: пока полз, пара умерла. Или заболела. Или с ума сошла. Да что угодно. Кто от такого застрахован?
Ты не один. Это радует, правда? А потом не радует. Потому что такая ли это радость – найти свое, если это свое здесь стало диким, истерзанным, искалеченным, слепым, инвалидным, умалишенным или слабоумным?
Любовь – это не уходить из чувства морали? Оставаться, потому что так правильно? Это что – нравственность, мораль, долг? А если любить значит отпускать, тогда что это все значит?!
Если души вечные, если они бывают парные, как они потом извиняются, когда сливаются вместе выше стратосферы после смерти? Как прощают друг другу земные издержки? А ведь, выходит, прощают…
Я вот тебя гоню, чтобы не обрекать, не дирижировать оркестром нравственности и псевдолюбви; ты вот уйдешь, конечно, в конце-то концов, найдешь себе кого-то другого, влюбишься, вцепишься, сердце отдашь и вверишь. Будешь о ком-то заботиться, на ком-то оставлять отпечатки, заставлять кричать от удовольствия; а потом мы умрем, конечно, каждый в своей точке координат, затем встретимся ужетам, в одной и той же, воссоединимся и сплетемся.
И, получается, я тебя прощу за всех, кого ты мне предпочел здесь. Отнесусь с пониманием. Потому что, едва мы становимся людьми, в приоритете каким-то образом оказываются возможность жить лучше и облик так называемого человеческого счастья. Считается, что от него, этого облика счастья, люди с раздвоением личности или раком несколько дальше, чем остальные. Потому если я твой, а ты мой, это действительно правильно – пожертвовать нашими нерушимыми узами в пользу качества твоей жизни и шкалы твоего счастья?
Да, наверное. Да, наверное, я и впрямь прощу тебя, когда умру. Просто приклеюсь к тебе, как обычно, прижмусь близко-близко, и, если нас забросить в разные точки, по закону квантовой запутанности мы постоянно будем отражать друг друга и упрямо доказывать всем, что неразрывно связаны. Как всегда. Как ни в чем не бывало. Как в вечном зеркале, где я вижу тебя, а ты – меня.
Но пока я все еще тут, как быть с жалким чувством ревности? С желанием забрать тебя с собой в мир восковых фигур. Чтобы никому не доставался. Как быть с тем, что это чертовски тяжело – взывать к морали и привязывать к себе такое чудо, каким оказался ты, Чон Чоннэ!
Я же умолял небо, просил никогда не сводить меня с тем, с кем я сюда свалился! Я же заверял себя! Трещал в собственной голове: мне, такому особенному, никто никогда не подойдет! Удобно и правильно.
Это было правильно!
Разве важно, что, прикрываясь сверхъестественной природой, так я попросту подавлял всего одну истину:
это я сам не подойду никому!
Как быть с тем, что я все-таки встретил того единственного человека, кому до жжения в груди хочется подходить! Хочется так, что сводит живот! Сжимаются кулаки, клетки, узлы и чертовы сосуды головного мозга, потому что от желания страшно болит голова. Бьет по вискам краткими импульсами, как если бы внутри черепа были встроены струны и кто-то посередине пытался натянуть на них пулю подобно рогатке и пустить мне в лоб изнутри.
Знаешь, о чем я думал эти месяцы, наблюдая за тобой со стороны?
Я мечтал! Быть другим. Потому что будь я другим… будь я крепче здоровьем и нутром, при других плодах моего детства, грызся бы за тебя со всеми! Вырывал из лап тигров и кусал каждое запястье, желающее тебя погладить! Окажись я волевым и выносливым физически, хохотал бы бесстрашно перед любыми соперниками! Достанься мне больше мужества и трезвости мысли, подошел бы к тебе еще тогда на кухне, развернул бы к себе и сказал:
Привет. Ты останешься со мной навечно?
Я бы в каждой жизни подходил. Разворачивал к себе и задавал этот единственный вопрос.
مرحبًا. هل ستبقى معي إلى الأبد؟
Hola. ¿Te quedarás conmigo para siempre?
Hej. Stannar du hos mig för alltid?
Ciao. Rimarrai con me per sempre?
Привет. Ты останешься со мной навечно?
こんにちは。 ずっと私と一緒にいてくれませんか？
Hi. Will you stay with me forever?
안녕하세요. 영원히 나와 함께 있어줄래?
Только я слабый. Здоровьем, нутром, телом. Во мне совсем немного мужества, и мало кто сочтет мой ум достаточно трезвым. Поэтому я сливаю игру в твою пользу.
Иди, влюбись в кого-нибудь другого и будь счастлив с наименьшим количеством заморочек. Я же все равно прощу тебя, когда все это закончится? Да? После смерти…