немного смягчиться, дать маленький шанс или возможность. Конечно, он обижен. Конечно, ему неприятно.
Мне было бы тоже. Я бы на его месте сказал: знаешь, а я очень рад, что ты, бывший всегда только экстремальным, чувствительным, замороченным, пугливым и немудрым, теперь еще и влюбленный. Так что позволь мне над тобой поглумиться. Особенно над твоими руками! С их желанием коснуться конкретных щек и одновременно быть за это привязанными к перекладине акробатов.
Особенно над твоими губами! За то, какое те испытывают отвращение даже к призрачной тени на них чужих, но фантомно покалывают от одной мысли о более конкретных.
Над твоей садистской сладкой горечью! Над чувством гадкой безнадеги, какой плодится в твоей груди это болезненное смежное желание смиренно вручить себя и упрямо никогда не отдаваться.
Будь я страхом, может, я бы хохотал над той бурей внутри, с какой я бродил и до этого, но теперь – уже почти неделю – делаю шаги, и кажется, будто с каждым из них внутри вырастают ели. Если б начал хрипеть, решился бы на рентген. Решился бы прорасти лесом вместо небоскреба и стать ковчегом для полчища диких тварей, таящихся в норах и на верхушках гигантских деревьев. Я бы обитал в каждой детали и трескался ветками под чьими-то ногами и лапами. Бесстрашный, повсеместный, ни в кого не влюбленный.
– Джей сказал, ты любишь Чехова?
Шум и рокот студентов, прежде слитые в один далекий фон, рушатся мне на плечи серьезным грузом. Разбивают ледяной поток мыслей. Мой уголок – отдаленный ото всех и прижатый к окну – лишается пузыря. Он лопается, разбрызгивает разводы на столе и стенах, вызывает мимолетное чувство неприязни.
Отрываясь от нежного солнца за все еще не мытыми стеклами, вижу напротив тех, кто со стороны всегда сливается пятнами, а вблизи слишком явно бросается в глаза деталями. У Юнина обе руки сложены на столе – ладони в кулак посередине – и кожа бледная за закатанными рукавами черной рубашки. Лиен – с тонким швом кремового свитера – сегодня как другая часть символа равновесия. Но мне нравится.
И то, как их прически – тщательно уложенная копна природного темного шоколада – смотрятся почти идентично, нравится тоже.
– Не люблю.
– Нет?
– Нет.
– И почему? – Юнин – это легкий симбиоз внимания при природной тяге к отчужденности.
– Не трогает. – Чехов же не ты, правда?
– А меня трогает. Люблю, когда все кратко и понятно. Без лишней воды.
Как думаешь, он удивился бы, скажи я, что это для меня не новость? Не хочу проверять. Мне вообще ничего не хочется. Только иметь силы найти тебя прямо сейчас, прижаться, а потом спросить, остане… Не спросить. Сказать.
Эй. Да, ты. Останешься со мной навечно. Ясно?
– Слушай, – Юнин прерывает поток моей молчаливой мысли коротким вздохом. – Я понятия не имею, что между вами с Джеем происходит, но, если у тебя есть какие-то… сомнения на его счет, – мне видно, что он не в восторге от ситуации, но и, что его никто не заставлял, видно тоже, – предубеждения или еще что, мы могли бы о них поговорить.
Я смотрю за их спины, машинально ищу тебя. Поговорить о моих сомнениях? Тебя. Тебя нет в университете уже четвертый день. Зато есть твои друзья. Они переглядываются, и я бы отметил, как занятны выражения их лиц, стесненных, наверное, все-таки зарытым глубоко внутри чувством такта, но не могу. Я слишком удивлен.
– Если ты думаешь, что это он нас прислал, то это не так. – Лиен говорит на неродном языке быстрее Юнина, а я ловлю себя на мысли, что ни разу не подумал, будто ты можешь все им выложить из того, что узнал. – Джей строго-настрого запретил к тебе подходить.
Почему у меня такое неоправданное чувство, будто я все время знаю, какой ты и как можешь или не способен поступить? Откуда оно? Почему нельзя так же просто перестать бояться, что я потеряю тебя, как только обрету?
– Не подумай, что мы лезем не в свое дело, – Юнин говорит медленнее, но с гораздо меньшим акцентом, чем лучший друг. – Но я его таким не видел еще ни разу, – крохотная пауза на то, чтобы попрыгать взглядом по моим зрачкам, будто в них бегущей строкой все то, что этим двум заботливым товарищам недоступно. – Вообще не видел, чтобы он загонялся и был мрачнее тучи. Меня это напрягает. Очень. Джей – это Джей. И мне бы хотелось, чтобы так и оставалось.
Джей это Джей. Наверное, именно так мне и следует отвечать Ури всякий раз, когда он спрашивает, кто такой этот Чон Чоннэ, чтобы я захотел с ним состариться.
– Мне не понятен смысл этого разговора, – и это честно.
Юнин медлит, подбирает формулировку. А у Лиена она уже есть:
– Почему ты его отвергаешь?
Вау. Все друзья такие? Прямолинейные, лезущие не в свое дело, чересчур опекающие? Немного похожие на Ури?
– Он ничего не рассказывает, просто сказал, что дело в доверии.
Дело в доверии. И как только, Чоннэ, ты смог уместить всего меня в три слова.
– Если дело в доверии, то тебе нечего переживать, – Лиен мотает головой в доказательство слов, нисколько не беспокоя прическу. – Джей самый надежный человек, которого я знаю. В обеих странах. Возможно, ты исходишь из его…
Подбор слов затягивается, и друг приходит на помощь:
– …всеобъемлющего социального статуса. – Лиен согласно поддакивает. – То это ничего о нем не говорит. Он просто сам по себе такой вездесущий, люди к нему тянутся.
– Он добрый, – снисходительно вставляет один.
– Очень дружелюбный, поэтому так получается, – слитно добавляет другой.
– Но он не ветреный или легкомысленный.
– И определенно не бабник, если ты так подумал.
Эти двое – черное и белое с крохотной сферой друг друга в характере. Вот так выглядит дружба, если она крепкая и тесная столько долгих лет? Когда не бросают, принимают, знают вдоль и поперек? Пример прочных, вечных, сильных уз? Это то, чего мне никогда не видать из страха угодить в лапы монстров?
– Он очень избирательный. – Юнин продолжает искать другую цивилизацию в моих глазах. – Отношений не заводил, никого не обманывал, если кто и был, то развлечения ради.
– В смысле просто секс. – Лиен пожимает плечами. – Что в этом такого?
Действительно. Просто секс – это ведь чит-код всего человечества, которое научилось красиво обходить простую миссию «продолжи род».
– Если ты думаешь, что он ненадежный в этом плане, то ошибаешься. – Я так не думаю, Чоннэ, я думаю совсем о другом. Например, что впервые говорю с твоими друзьями вот так. Когда они смотрят на меня, а я – на них. И каждое их слово ищет себе место на моих плечах не тайком, а с прямым намерением. – Не знаю, может, это лишняя информация, но мы всегда вместе, и я точно знаю, что у него не было никого за это время.
Разве это не предательство собственной сути – реагировать так? Так – это глупое неуместное облегчение, плавно спускающееся из груди к животу. Как шелковая ткань шарфа, выпавшего из окна поезда.
– Он где-то месяц назад много выпил на вечеринке у Стеллы, – Лиен начинает резво, разрывая мой шарф, а потом как будто сомневается, – Стелла – это д…
– Я знаю, кто такая Стелла, – твои друзья отчего-то замирают так, будто ходили слухи, что я немой, а теперь вдруг заговорил.
Причина в том, что говорю я нечасто или их удивляет моя осведомленность?
Мне кажется, Стеллу знают все. Она играет в каждой постановке в театральном кружке при университете. Небольшой рост, пшеница волос до поясницы – цвета более нежного в сравнении с моим сегодняшним – и яркая натура прирожденной артистки. Ее голос слышен почти в любой части здания, если она с друзьями репетирует что-нибудь во дворе. Если кто и не знает Стеллу, всякий, думаю, ее хоть раз да слышал.
– Она… – кивает наконец владелец личного набора палочек для еды, скашивая глаза на друга. – Она к Джею полезла – он ей давно нравится, – я знаю. Я вижу… как она на тебя смотрит, – а он сказал, – Лиен сдержанно улыбается: – Не пачкай меня. – И видно, что когда-то он уже вдоволь над этим посмеялся. – Мы теперь всегда прикалываемся над ним, потому что он постоянно говорит эту хрень.
– Видимо, это как-то связано с тобой. – Юнину не смешно. Он снова ищет Атлантиду за туннелями моих зрачков. – Ты же понимаешь, о чем речь, правильно?
Мне очень хочется тебя увидеть, Чоннэ. Постоянно. Но сейчас вдруг очень-очень. Как небо, когда я чувствую себя искусственным. Ну, почему ты такой? Почему из всех ты?
– Правильно.
– Во-о-от. – Лиен ловит слово с моих губ и воодушевленно продолжает. – Если дело в доверии, он никогда тебя не обидит. Он хороший парень.
«Дело ведь не в том, что мы сторонимся плохих и подпускаем хороших».
– Чертовски хороший, – чеканит лучший друг, и меня в очередной раз поражает эта связь, сшивающая красной нитью даже реплики простого диалога.
В чем смысл разговора? Чтобы я поверил, что ты хороший? А мне не надо в это верить. Я знаю.
Хороший – это очень поверхностное слово, хоть и важное, конечно. Ты больше чем хороший, Чон Чоннэ, которого все зовут Джей. Ты настоящее чудо. И это не очередной грандиозно-фантастический бред.
– Мне все еще не понятен смысл этого разговора.
– А нам все еще не понятно, почему ты не даешь ему шанса.
Как и что мне отвечать, если ты не решился объяснить им хоть что-то, и теперь они решили пойти другим путем и пытаются вытрясти что-то из меня.
А для меня это вот – самая настоящая странность. Мне ведь некому что-то рассказывать. Как и некому наблюдать за мной и замечать изменения в моем поведении. Ну, так скажи, Чоннэ, дружба стоит того, чтобы перестать прятаться от монстров?
Если бы у моего детства были совсем другие плоды, сейчас меня окружали бы вот такие же люди – внимательные, заботливые, смешные, занятные и бестактные, когда дело касается члена их команды? Такое бывает же, да? У тебя же есть. Меня бы тоже так защищали? Оберегали? Лезли не в свое дело из желания это дело наладить?