А снова, по сути, самому себе. Ничему не наученный, не испытавший твоей нежности, не познавший твоего упрямства, не коснувшийся твоих горячих рук. Всего лишь глотающий таблетки-стимуляторы и тонущий в море симуляций. И я… я сразу же возвращаюсь воспоминаниями в те далекие годы, когда, открывая глаза, видел над головой тот ледяной пугающий потолок и на соседней постели спала девочка, которая ни с кем не говорила, а в палате напротив – два мальчика, которые всегда испражнялись мимо унитаза.
Там пахнет болезнью, как и в любой другой больнице, но, пока ты ходишь, сама суть вещей вдруг становится холодна и неприветлива, словно не знакома тебе, как всем другим. Словно ты совсем не отсюда, и мир твой где-то в другом скоплении галактик, и большой вопрос, как это ты упал сюда, преодолев миллиарды парсеков.
И я часто смотрел и чувствовал ужасающую обреченность. Как если попадаешь на необитаемый остров и нет даже тени надежды, что кто-то сможет тебя спасти. А впереди еще много лет, которые, наверное, придется прожить, и вот ты сидишь и думаешь: как, если я уже сейчас едва переношу тошнотворные секунды тошнотворных часов в расписании каждого тошнотворного дня. Это страшные чувства. Смежные со страхом, терзают внутренними ножами, пока не начнешь лить слезы.
– Итан, – меняется все. Твой тон, твой взгляд. Движения твоего тела, – почему ты плачешь?
Я плачу по разным причинам. Как и все люди. За запертыми дверьми, на крышах, лестничных клетках, в театрах, автобусах, машинах.
– Я боюсь, что ты плод моего воображения, – как только срывается с губ, меня разливает еще больше, мерзкая щекотка пугливости разбегается по животу тараканами, – и меня снова положат в больницу, и я буду смотреть в потолок, и все, что ты мне говорил, все это просто… – мне тошно, когда голос сыреет и скулит, неприятно, что сразу же потею, и прискорбно, что по природе плакса, – …просто очередная фантазия. И тебя нет, и весь этот фруктовый запах – какой-нибудь освежитель для белья, или йогурт… или конфеты… – слова сыпятся сами, мокрые, соленые, барахтающиеся в шерстяных складках, – и ты, – ловящий каждое слово и сжимающий мне руки, – не упрямый, не наглый, и никто не зовет тебя Джеем, и нет мотоцикла, ничего нет, Чоннэ, я… и, когда я в следующий раз буду скучать, мне тебя нигде не найти глазами, понимаешь? – Наверное, я маниакально мечусь по твоим зрачкам: лишь бы найти за что ухватиться. – Потому что ты из моей головы. Ты ненастоящий, ты… и я тебя выд…
Нежные пальцы в резком поспешном движении от ладони к моему подбородку. Ярко и твердо, как раньше. Я всхлипываю.
Я замолкаю.
– Успокойся, медовый пряник, – глазами ты улыбаешься, а большой палец чертит контуры моих облизанных обветренных губ. – Вот он я, один на все альтернативные вселенные. – Настоящий? Живой? Материальный? – Реальнее некуда. И весь твой.
Правда-правда? Не диагностированный? Не выдуманный? Ты убираешь руку, а мои пальцы снова зудят, скулят, рвутся. Потрогать, убедиться. И вцепляются в отвороты расстегнутой куртки. Очень сильно. Вбирая притихшие слезы, вжимаясь костяшками в твою грудь. Чувствуют: настоящий. Живой. Материальный.
– А я говорил тогда, в первый раз, что ты начнешь по мне скучать, – притворяешься самодовольным, я вижу. Пытаешься сбросить вес моего лихорадочного драматизма. Отвлечь.
– Ты сказал, – шмыгаю носом и мотаю головой, поддаваясь, – что я боюсь, что могу начать. Ты не был так самоуверен.
– Не был. Но, как видишь, оказался чуть лучше тебя в пророчествах.
Я прячу улыбку в складках шарфа, одной рукой пытаясь стереть кислотный дождь со щек. Их холодит ветер и неприятно разъедает соль.
– Ты правда по мне скучаешь?
Правда – это роскошь. Я тебе ее дарю, не глядя:
– Постоянно.
Я уязвимый. Я беззащитный. Я безоружный. Шаткий и раздвоенный. Пугливый, беспорядочный, проблемный. Но я так устал тебе лгать.
– Итан.
Молчишь. Упрямый. Настырный. Терпеливый. Ждешь, когда я подниму голову. Глаза обнимают мои сразу же.
– Прошу тебя. – И тон в них такой же, какой на губах. – Подпусти.
Все риски в холодный океан под мерную рябь на туманное дно. Пусть затеряются. В конце концов, если суждено умереть добровольно, будет лучше, если из-за тебя. Все не так мерзко,
если из-за тебя. Если ради тебя. Во имя твоего счастья. И призрака надежды на мое.
– Подпускаю.
Остается позади океан, песок и потоки ветра, толкающие в спину. Чтобы я решился податься вперед, упасть щекой на твое плечо и закрыть глаза.
В абсолютной капитуляции.
21
1. Эмоции и чувства – разные вещи. Я могу быть грустным, недовольным, рассерженным, но люблю тебя и хочу быть с тобой в любом случае.
2. Ты можешь быть грустным, недовольным, рассерженным, но я люблю тебя и хочу быть с тобой в любом случае.
3 Вещи, детали, предметы не символизируют степень моего к тебе отношения.
4. Если тебе хорошо и ты автоматически начинаешь думать, что это ненадолго или скоро непременно будет плохо, кусай себя за указательный палец. А потом закрывай глаза и представляй, какие мы с тобой старые сидим на веранде дома в очень душную погоду, а наши внуки (наверняка они у нас будут) приносят нам лимонад со льдом. У кого-то из них мелкая дурная собачонка, которая несильно цапает тебя за палец. Тот самый, который будет слегка покалывать, пока ты смотришь в будущее, прикрыв глаза.
5. Я хочу тебя касаться. И я буду. Чтобы я прекратил, пожалуйста, говори «хватит» только в том случае, если тебе неприятно и очень не нравится. Если тебе нравится, но пока непривычно, дико и нужно время, скажи «не сейчас». Так я буду знать, как не сделать тебе больно.
6. Будь тем, кем ты хочешь быть. Тем, кто ты есть.
7. Так как тебе охренеть сколько лет, иногда я буду что-нибудь спрашивать и проявлять любопытство. Оно не будет снисхождением или попыткой подыграть. Если я спрошу, значит, хочу и готов услышать любой твой ответ.
8. Иногда я буду смотреть на тебя с явным желанием поцеловать. Но не стану, пока ты не захочешь сам.
9. Меня окружают люди, и, скорее всего, они будут подходить, пока ты рядом. Если тебе станет неприятно, пожалуйста, не уходи просто так. Попроси уйти с тобой или скажи «не сейчас», чтобы я понял: тебе тяжело.
10. Если ты хочешь побыть один во время прогулок, пожалуйста, напиши мне об этом перед тем, как идти. И отпишись, когда вернешься.
11. Если когда-нибудь тебе не захочется выходить, но будет страшно оставаться, пожалуйста, позови меня или приходи ко мне в комнату, сколько бы ни было времени. Не думай о Коди. Он пьет снотворное, и ты ничем ему не помешаешь.
12. Умоляю, впусти меня, если я приеду на выходных.
13. Не прячься и не прячь от меня себя. Я не буду тоже.
14. В следующий раз, когда ты захочешь набить еще одну татуировку, пожалуйста, возьми меня с собой.
15. Я хочу быть и твоим лучшим другом тоже, поэтому, когда будешь готов, рассказывай мне обо всем, доверяй, советуйся, да что угодно, прошу тебя, и, если снова появятся страшные мысли об отсутствии вечности, кусай себя за палец и представляй лимонад со льдом, глупую собачонку и мой осевший с возрастом голос.
16. Пожалуйста, отвечай на мои сообщения. Какой-нибудь смайлик – и я буду на седьмом небе.
17. Я люблю тебя.
18. Я люблю тебя².
19. Спокойной ночи, медовый пряник, увидимся завтра)
21.1
Привычный распорядок жизни, монотонный, безопасный и выработанный, крошится под ногами, как панцири улиток после дождя.
Обычно осознание приходит ко мне только поздними вечерами, когда я возвращаюсь в свою комнату и бросаю взгляд на желтые пятна настольной лампы, которую Марк оставляет на ночь, чтобы я не споткнулся обо что-нибудь, когда вернусь.
И потом я лежу, рассматривая в темноте неизменный потолок, и ничего не могу поделать с противоборствующими мыслями, полными предвкушения или страха. «Я скоро тебя увижу» часто проигрывает «я скоро тебя потеряю», но утром, когда ты присылаешь свое заспанное лицо с воспаленным взглядом и пишешь, что сегодня вы с Коди в постелях, я рвусь к тебе с этим предательски щекочущим ощущением в животе. Когда вот-вот, когда тянешься, цепляешься, когда… привыкаешь.
Привыкать – это плохо и ошибочно. Но я решился еще тогда, на пляже, и все, что ждет меня по итогу, будет обычным исходом для других и героическим – для меня. В конце концов, Чоннэ, наверное, ты единственный дар и единственная угроза, слитые в одно и явленные мне как заключительный выбор, какой делают в тех играх, где концовка напрямую зависит от решений игрока.
Ты кутаешься в теплую толстовку и нехотя черпаешь ложкой горячий бульон из лапши, пока рядом хрустит хлопьями с молоком Коди. Сосед заболел из солидарности, так что в вашей комнате яркий запах лимонного жаропонижающего, острого рамена и йодового спрея для горла, от которого вы оба морщитесь, как маленькие дети. Отчего я улыбаюсь, конечно. Вы такие смешные. Со стороны веселые, а когда вот так тесно-тесно, то очень-очень смешные. От пререканий до странных шуточек, накопленных за годы дружбы.
– Черт, да ты умеешь улыбаться, Эльф.
Наверное, ты – это тот самый лучший способ из миллиона: прятать на самом видном месте, потому что, пока я рядом с тобой, я у всех на виду. И пока на виду, без объяснений, в глазах твоих друзей я не больше тщеславного и надменного недотроги, возможно, с завышенными требованиями к своему партнеру. Они смотрят, и я чувствую эту не озвученную предубежденность. Наверное, они тебе о ней не говорят. Или говорят, а ты возражаешь. Не хочу пока спрашивать. Я и так вижу: ты выпрямляешься. Весь раскрасневшийся и взлохмаченный, бросаешь на соседа говорящий упрекающий взгляд. Он у тебя особенный. Все в тебе такое. И мне понятно по выражению лица, что меня твой друг обсуждал при тебе довольно часто.
Коди Бертон держит это давление, но все-таки снисходительно кивает:
– Пардон. – И глядит на меня поверх застывшей на весу тарелки. – Без обид.