– Что ты чувствуешь? – Сейчас: как твой выдох холодит мои влажные губы.
А постоянно – одного лишь:
– Тебя…
– Неприятно? – Смотришь и часто дышишь, и так же часто перемещаешься взглядом с моих губ к глазам.
Я мотаю головой. Часто-часто.
Ты признаешься:
– Я боюсь переборщить.
А мне не хочется бояться еще больше:
– Делай то, что хочешь.
– Я не дум…
– Пожалуйста, не бойся, – меня тянет, и я тычусь носом в твою щеку, – мне хорошо… – вдыхаю, – мне с тобой так хорошо, Чоннэ. Это правда. – Я оседаю самой кристальной честностью. Ведь это мое пятое ощущение: – Я чувствую себя… хорошо.
У тебя упрямые и сильные пальцы. Они ведут, поддевая мне подбородок. Я закрываю глаза. И мне… очень… очень… приятно. Приятно, даже когда меняешь угол, позволяя себе быть быстрее, и от того, как легко и по-особенному интимно движутся наши губы, когда достаточно пропитываются слюной. Мне приятно! Слышишь? Приятно!
Наверное, слишком сильно, Чоннэ, ведь у меня… у меня колется внизу живота. Скребется туманной болью и тут же глохнет. Чтобы снова вспыхнуть на краткий миг. Я такое уже чувствовал тогда, в темноте, представляя твои пышные ресницы и пальцы на сенсорном экране. И еще несколько раз за эти полтора месяца, пробуя снова и думая о тебе перед сном. Иногда у меня выходит неплохо. Иногда плохо. Лишь под конец, когда я остаюсь с влагой и послевкусием.
Но сейчас я с тобой. Сейчас ты мычишь, когда сжимаю твои бедра. И, наверное, ты не планировал, но все-таки размыкаешь мне губы. Как я и просил: перебарщиваешь. А я нервничаю. Сбиваюсь. Пытаюсь не думать о. Об улитках.
Понимаешь, в семь лет все языки казались мне моллюсками. Тот язык я так и называл про себя. И весь первый месяц после того, как Эрик уходил, меня всегда рвало. Спасался я лишь воспаленным усилием воображения: оно делало меня героем фильма. Кем-то вроде Рона Уизли, когда он сломал палочку и неудачно заколдовал Драко во второй части.
Я тогда совсем не понимал, как можно чувствовать себя хорошо, когда твой язык трогает чей-то еще. Это же омерзительно. Точно так же, как пальцы во влагалище. Или в заднем проходе. Или язык все там же. Или даже нить обильной слюны между губами.
Вот ты смотрел фильм «Джонни Мнемоник»? По-моему, он ужасный. Но дело не в этом. Там есть сцена, где два героя касаются друг друга языками. Как змеи – быстро облизывают, максимально вынув изо ртов. Это происходит неожиданно, так что у меня не получилось предсказать и вовремя отвернуться. Потому и стошнило прямо на диван. И колени Кори.
А сейчас. Сейчас, Чоннэ, не тошнит. Твой язык – как и тот: влажный, мокрый, скользкий. Но он касается моего – такого же – и мне от этого… мне от этого совсем-совсем не мерзко, совсем не тошно, совсем не гадко.
Ты осознаешь, что сменил уровень. Притормаживаешь. Всего меня сканируешь. Ловишь движения, читаешь реакцию. Она поначалу в руках.
Я отпускаю твои плечи – мне вдруг их страшно недостаточно – и подбираюсь к шее. Волосы на затылке такие мягкие, путаются вокруг пальцев, оплетают стеблями, цветут прямо внутри меня. После рук мало становится ногам. Я их… я ими как будто подтягиваю тебя еще ближе. Скрещиваю, давлю. Вплетаю.
И ты от этого мычишь мне в губы. Это мычание, Чоннэ, вибрацией катится мне в желудок и там растворяется какой-то колдовской таблеткой. Я от нее немного дурею. Я от нее совсем-совсем очевидно жмусь к тебе там, внизу, пока не натыкаюсь, не врезаюсь до болезненной тесноты, а ты от этого тут, наверху, как я и просил – откликаешься, тоже в ответ перебарщиваешь: разгоняешь губы, напираешь. Я тебе отвечаю бездумно, неумело, по ощущениям, но тебе неважно, ты и от этого дергаешься, мычишь, а после, совсем скоро, отрываешься с заметным усилием.
Я открываю глаза не сразу. Да я забыл, что они закрыты: ты меня с ума сводишь. Ты меня рассматриваешь, ищешь, читаешь. Я знаю, что на моем лице все написано. Здесь ни к чему поощряющая улыбка или одобрительные кивки. У меня в глазах надпись, я сам чувствую, как из-за нее колется роговица и снова закрываются веки.
Твой язык по-прежнему как и тот. Но он касается моего – такого же – и мне по-прежнему от этого совсем-совсем не мерзко, совсем не тошно, совсем не гадко. Мне, любовь моя, от этого – от тебя – совершенно точно
приятно.
И ты это чувствуешь, я знаю. По моим рукам, и ногам, и неумелым ответам. Потому и творишь эти немыслимые вещи. Своим влажным, мокрым, скользким… мой точно такой же переворачиваешь, отталкиваешь, поддеваешь, раскручиваешь, с ума сводишь. Ты меня засеиваешь от затылка до пальцев ног, и я жмусь ближе, отчаянно обнимаю и млею, млею, млею, как дурак, как печенье, что вот-вот рассыпется в твоих сильных руках; как маленький мальчик, попавший в нужные руки, и мне жарко, и мне душно, и мне свободно.
Ты периодически немного жадный. Отрываешься. И снова целуешь. Отрываешься. Целуешь. И каждое заново – это целый круговорот тебя внутри меня, режущий живот, капитулирующий душу, отдающий тело. Ты такой напористый, и совсем не грубый, умеющий сочетать ласку с непомерной страстностью, которая так тебе присуща, и теперь я вижу: вот она, оказывается, какая – поразительная, горячая, твердая. И заразительная.
– Черт… возьми… – ты выдыхаешь, смещаясь к шее, чувствуешь: – Ты возбужден, Итан, ты, черт возьми… – Губы падают ниже, им не хватает воздуха, они мажутся слюной, от сгиба к ключицам. – Все, – и отстраняешься, утыкаясь лбом в мое плечо, – мне надо остановиться.
Грудная клетка ходуном. Как и моя. Так ярко и так шумно дышим, по рваным вдохам собирая одно изображение. Я продолжаю обнимать тебя за плечи. Ловлю ладонями тепло горячей кожи под футболкой. Сладкие запахи. Оттенки шампуня. Ты убираешь руки. Упираешься ими в стол по обеим сторонам моих ног. Сопишь. Пытаешься утихомириться. Остыть.
Я понимаю. Я уже не маленький и знаю, что это все просто так не исчезнет. Не сдуется, как шар, и никуда не денется, пока мы друг у друга в поле зрения. Я разобрался. Я уже не удивлен своей ощутимой отзывчивости, как тогда, полтора месяца назад, когда ты трогал мне живот и водил ладонью по внутренней части бедра.
Сейчас я знаю, что выбора у нас всегда будет как минимум три. И все предельно простые. Просторечные.
Ты пойдешь в ванную, я останусь здесь.
Я останусь здесь, ты пойдешь в ванную.
Или никто никуда не пойдет.
– Чоннэ, – я зову негромко, на выдохе: – Только не уходи. – И пытаюсь отдышаться, пытаюсь успеть сказать: – Я… мне плохо от одной мысли, что ты сейчас оставишь меня одного.
– Даже не думал, – горячо выдыхаешь мне в плечо. – Я здесь, Итан. Прямо здесь.
Спасибо. Спасибо тебе, мой хороший. За то, что ты ярче всего.
– Я думал… будет тяжело, – у меня выходит вполголоса. – Но ты… все, что ты только что делал… – Вплетаю пальцы, лишь бы успокоить. Лишь бы показать: – Мне было хорошо, Чоннэ. Мне было очень хорошо, слышишь?
Молчишь. А я не могу представить даже на мгновение, что ты уходишь и все это прекращается. Мне заведомо ясно, что это будет большой ошибкой. Серьезной неудачей, глупым началом. И после него ты станешь опасаться делать так, как хочется, а я – пасовать перед необходимостью предложить, переживая, что зазвучу несдержанно или капризно. Словом, стану страшно себя накручивать.
– Я такого… – ты звучишь хрипло. Сбивчиво, – никогда еще не ощущал.
У меня от твоего тона щемит сердце.
– Чего именно?..
– Я с ума схожу по тебе. – Сглатываешь так шумно и так же шумно втягиваешь воздух, становясь размером с комнату. Я ничего другого за тобой не вижу. – Прости, но я готов кончить, просто тебя целуя. Это… такое со мной впервые.
Твои слова на пользу сердцу. Но не телу. Оно к тебе очень тянется… Оно тебя, оказывается, очень сильно…
– Что мне… – я придвигаюсь губами ближе к твоему уху. Слушай: я для тебя тоже на все готов, – что мне сделать для тебя?
Ты дышишь тяжело и молчишь немного. Прыгают по стенам секунды, путаются в твоих волосах пальцы.
– Все хорошо, – отзываешься полутоном, – нам незачем торопиться.
Я слышу: тебе тяжело. А мне страшно. И еще мне хорошо.
Я сплетен и дышу в самые уши. У меня от тебя в животе искры взрывного восторга, ниже него – изнывающий непривычный пульс, а в груди, в желудке, колдовская таблетка, и еще страх новизны, и ошибки, и неизвестности, и неприязни, и кровавых рук, и холодных потолков, но поверх всего только ты, только запах твоей кожи, и только к тебе полное раздетое доверие, которое я никогда в своей жизни не ощущал.
– Я пробовал делать это несколько раз, – позволяю честности срываться с губ без страха разбиться. – Сам. – Закрываю глаза. В темноте признается лучше: – Мне очень плохо в конце. Когда уже все.
Чувствую, как ты выпрямляешься. Ладонь лишается мягкости твоих прядей.
– Из-за плохих воспоминаний?
– Нет. – Решительно мотаю головой, оставаясь во тьме. – Думаю, это потому, что я один. В процессе кажется, что ты рядом. А когда мираж проходит, – я вдыхаю, отгоняя образы, – меня тошнит от осознания, что это не так.
– Ты представлял меня?
Я распахиваю глаза, теряя долю стеснения, и ловлю твой взгляд своим ненатурально укоризненным:
– Нет. Твоего соседа. – А ты морщишься. Хмуришься. Тебе такая шутка не нравится. – Конечно, тебя, Чоннэ. – Ладонями на твои плечи и пытаюсь держать взгляд. – Ты бы… – пытаюсь, но тебе все равно видно, как я нервничаю, да? – …ты меня хочешь? Сейчас?
Пристально наблюдаешь, тянешься к моему лицу:
– Итан, – обнимаешь ладонями щеки, – нам необязательно сейчас.
– Скажи, – я их перехватываю на запястьях, накрываю своими и опускаю на колени, – если бы мы познакомились тогда на кухне и уже давно были бы вместе, что бы ты сейчас сделал? Только честно.
Глаза строго перемещаются в узком пространстве моих. Взвешивают. Раздумывают. Не спешат с ответом.
– Взял бы прямо на этом столе, – но все же его дают. – Со спины, – откровенно. – Ты бы всегда был ко мне готов. А я к тебе. Так что я бы тебя сейчас…