В середине большой комнаты стоит хорошая чугунная печъ, и к потолку над ней аккуратно прибиты деревянные планочки, назначение которых ясно: сушить над печкой намокшее платье. Нансен тоже про это пишет. Присмотревшись к стенам, потолку, кухне, отделенной переборкой от главного помещения, я уже нашел, что дом далеко не так молод, как показался мне первоначально, благодаря предвзятым ожиданиям. Конечно, это дом Джексона! А с другой стороны, и не похоже… У того было чистое, удобное помещение, «масса места», как говорил он Нансену при встрече, а людей с ним было немного. А здесь устроены койки в три ряда, одна под другой, человек на сорок или тридцать пять. Какие-то переулки, закоулки, темнота. С одной стороны, как будто здесь было и хорошее помещение, а с другой стороны, – и скверное. Койки сбиты даже из плохо строганных досок, кое-как, наспех, матрацы на них сгнили до того, что их приходится сбрасывать лопатой, а около стоит хорошее кресло.
Прекрасный удобный стол, может быть, когда-то служивший письменным, грубо починен обрезком нестроганной доски. К потолку привешены на проволоках и прибиты гвоздями против каждого паза между досками длинные, кое-как согнутые из жести желоба, так как, должно быть, крыша и потолок протекали. Весь потолок был увешан этими некрасивыми заржавленными желобами. У каждой койки наспех сделаны полочки и ящики, в которых во всех были грязные банки и пузырьки с различными лекарствами, и, должно быть, ими частенько пользовались. Нет, положительно, в таком грязном, запущенном, нездоровом помещении не мог жить Джексон, этот джентльмен, который, говорят, к обеду выходил во фраке. Ясно, что здесь было за двадцать лет двое, а то и больше хозяев. Сначала устраивалось удобное, светлое помещение, обставлялось с комфортом, обтягивались стены сукном, предусматривалась долгая, в течение нескольких зим, жизнь при приличных условиях. Такое помещение и застал Нансен.
Но вот после уже, откуда-то появились какие-то другие люди: их было много, явились они поздно, надо было торопиться, чтобы как-нибудь устроиться, поместиться всем до наступления зимы. И стали они наспех делать эти трехъярусные койки-гробы, приколачивать к потолку эти жестяные желоба, так как потолок к тому времени уже протекал. У них, должно быть, было несколько лошадей, скелеты и черепа которых мы видели в разных местах около амбара и «цирка». Поломанные нарты, которые мы видели на свалке, были слишком велики для собак – они предназначались для лошадей. В доме, на стене, висит уздечка, тут же рядом нашли мы винтовку, заржавленную до того, что для употребления она не годилась. На этой винтовке, на прикладе выжжено клеймо: «Полярная экспедиция Циглера». Такое же клеймо и на лежащем в доме топоре, на длинной ручке.
Нет, положительно, своим грязным запущенным видом дома обязаны не седовской экспедиции. Надо было много времени, чтобы сгнили эти матрацы и лохмотья одежды. Эта экспедиция была раньше седовской. Как спешно она пришла, так же спешно и ушла куда-то, не убрав грязи, не заколотив хорошенько окон и не закрыв крепко дверей. И, по всей вероятности, это была экспедиция Циглера, совершенно мне не известная. Откуда и куда шел этот таинственный Циглер или его экспедиция?
А вот, кажется, и ответ на этот вопрос. На одной из коек находим мы большой лист бумаги; по-видимому, это нечто вроде юмористической газеты, случайно изданной на мысе Флора по поводу наступления Нового года.
Первая картинка изображает двух джентльменов, сидящих за стаканом и пьющих виски. Они, должно быть, говорят между собой: «А хорошо бы открыть Северный полюс. Конечно, недурно». И вот корабль, по всей вероятности с этими джентльменами, уже в море. Но у какого-то высокого мыса, может, севернее Флоры, этот корабль от неизвестной причины идет ко дну и из воды видна только его корма. Следующая картина изображает путешествие обратно на юг по Земле Франца-Иосифа. Длинной вереницей растянулся обоз, запряженный и лошадьми, и собаками, и, по-видимому, все приходят на мыс Флору. Потом эта компания, уже, должно быть, в наступающем году, каким-то образом очутится в обитаемых местах и поедет в железнодорожном поезде. Конечно, они доберутся благополучно до дома и в один прекрасный день очутятся в кругу родных и знакомых.
Вот по каким «достоверным источникам» мы познакомились с экспедицией Циглера.
Около амбара среди нескольких порожних бочек мы нашли одну из-под вина. На ней было выжжено клеймо «Северный полюс». Не экспедиция ли Циглера предусмотрителыю запасалась этим вином, которое предстояло распить по прибытии на Северный полюс? В нашем представлении этот Циглер или, вернее, остатки снаряжения этой экспедиции и «свалка» около домов, были неиссякаемым источником всяких сокровищ: нечто вроде «универсального» магазина. Когда нам нужна была та или другая вещь для хозяйства, то мы смело шли в дом, амбар, «цирк» или на «свалку» и всегда находили нужную вещь. «Надо сходить к Циглеру, не найдется ли там ложек», – и мы находили. «Александр, не поищешь ли ты у Циглера ситечко для протирания овса», – и Александр шел и находил. Таким образом, мы «у Циглера купили» кофейную мельницу, хорошую лампу, ножи столовые и вилки, различные инструменты и всевозможную посуду. Циглеровская винтовка у нас была разобрана и отмачивалась в керосине, после чего мы надеялись привести ее в надлежащий вид.
Проходя как-то на восток, за одним из холмов я увидел высокий, узкий, очень правильный камень. Подхожу ближе и, к своему величайшему изумлению, вижу великолепный памятник-обелиск. Из надписи на нем золотыми буквами я узнал, что этот памятник поставлен в 1900 году судном «Стелла Поляре», Полярной экспедицией герцога Абруццкого, своей пропавшей без вести санной партии. Конечно, эта вторичная экспедиция, привезя с дальнего юга этот памятник своим пропавшим товарищам, не позабыла с собой захватить и более существенное, все необходимое для существования на севере. Должно быть, она много чего привезла и сложила в амбаре, но кто-то уже после раскидал и перепортил это добро.
Так что, хотя мы и называли все наши находки полезных вещей «покупкой у Циглера», но ясно было, что не одному Циглеру мы были обязаны ими. Возможно, что экспедиция Циглера сама многим воспользовалась из склада в амбаре.
Недалеко от нашей усадебки, ближе к утесам, мы нашли могильный холм с деревянным крестом, окрашенным красной краской. Какой бедняга нашел себе здесь успокоение, это нам не было известно. Здесь была земля и все нужные инструменты для копания, а потому эта могила была лучше, чем могила нашего Нильсена. Там мы могли только сложить над телом его холм камней, а на крест у нас не было материала.
Постепенно из-под льда была выколота почти вся провизия. Оставалось немного несущественного, которое мы собирались разобрать после. Теперь же надо было убрать то, что уже было вынесено наружу.
В большом доме часть сеней была отгорожена переборкой под кладовую. Здесь, как и везде, была та же грязь, тот же лед. Очистив ее и добавив полок, мы сложили по сортам, рядами на полках, всю провизию. Вид получился внушительный и очень красивый. Длинные ряды банок различной формы и величины, со свежими даже этикетками, напоминали хороший гастрономический магазин. Кладовая оказалась полной.
Большую часть этой работы, раскопки провизии и сортировки, сделал Конрад. Работа эта серьезная и очень кропотливая, но Александр добросовестно ее выполнил. С утра и до позднего вечера проводил он время «в Помпее», только иногда навещая меня, чтобы поделиться тем или другим приятным открытием.
Я же с самого прибытия на мыс Флору был болен и мне становилось все хуже. Жар и озноб не покидали меня. Большую часть времени я был в бреду, а иногда были какие-то кошмары. Мне все казалось, что нас на мысе Флора живет трое. Лежа в бреду, я вскакивал и бежал к раскопкам звать Александра. Я знал, что он там работает, и никак не мог припомнить, куда отправился «он, третий». Спрашивал Александра, где «он», но кто он, я и сам не мог припомнить. На свежем воздухе я приходил немного в себя, припоминал все происшедшее с нами, что нас осталось только двое, и с тоской шел обратно на койку. К общему недомоганию прибавилась опухоль и боль в ногах, и в минуты сознания я опасался плохого конца для себя. Положим, что опухоль в ногах была и у Александра.
Мысль о пропавших спутниках, в особенности о Луняеве и Шпаковском, не давала обоим нам покоя. Временами, когда мне было лучше, мы садились у дверей своей усадебки и смотрели на расстилающееся перед нами море, втайне надеясь, что покажется где-нибудь каяк с пропавшими. Разве это не может быть? Возможно, что их отнесло очень далеко на каяке или на льдине, на которую они предпочли перебраться. Но ведь там за горизонтом должен быть лед и большой лед. Трудно ожидать, чтобы это свободное море тянулось вплоть до Мурмана, или до берегов Новой Земли, вероятнее, что южнее есть широкая полоса льда, такого же плавучего, как и тот, по которому мы шли. Возможно, что наших спутников отнесло к этому льду, где они, конечно, могли убить несколько тюленей и, питаясь ими, при благоприятном ветре и погоде решили отправиться обратно к островам. Каяк у них крепкий, стойкий, и такой переход сделать возможно. Но напрасно мы всматривались в горизонт, напрасно рассматривали в бинокль отдаленные льдинки, ничего не было видно похожего на каяк. Медленно мимо нас проходили льдины, гонимые приливом и отливом то на запад, то на восток, часто на них мирно грелись на солнце моржи по нескольку зараз, но наших пропавших спутников не было.
15 июля, рано утром, Конрад решил ехать на остров Белл, а если будет возможно, то есть, если лед не взломан, то доехать до мыса Гранта и посмотреть, нет ли там береговой партии или, по крайней мере, их следов.
В то время я ехать не мог, так как только временами мне было настолько лучше, что я мог ходить, больше же я лежал на койке и чувствовал себя плохо; на каяке я был бы только лишним грузом. Да и Александра к этой поездке побуждало отчасти опасение остаться на зиму одному.