Командирский Т-64БВ лейтенанта Елина, раз за разом давя гусеницами поваленные на дороге столбы, вишни, яблони и прочие дрова, уверенно пер вперед. При плотно закрытых люках в недавно снятом с хранения танке стоял ощутимый запах свежей краски, из-за чего экипаж был в состоянии легкого обалдения.
В свой командирский ТКН-3 Елин хорошо видел, какой серьезный урон нанес селу предшествующий румынский артобстрел. И справа и слева на всем протяжении сельской улицы что-то горело, за толстыми стеклами танковых перископов и прицелов сквозь буйную зелень мелькали основательные каменные заборы и одноэтажные частные дома, некоторые совсем разбитые, а кое-какие относительно целые, лишившиеся только оконных стекол или части крыш. При этом отсутствие в пределах видимости трупов внушало танкистам некоторый оптимизм – вдруг местное население пострадало несильно. Хотя живых вокруг тоже особо не просматривалось. Только один раз, обогнав на повороте елинский танк, слева по улице в направлении окраины пробежали вдоль забора четверо пээмэровских солдат в разномастном камуфляже. Один пер заряженный РПГ-7, а остальные тащили в руках и заплечных мешках дополнительные гранаты. Гранатометчики свернули в какой-то узкий проулок и растворились среди зелени садов раньше, чем танкисты успели среагировать на их появление.
В остальном все было как-то рутинно. Румыны конкретно в сторону приднестровских танков и БМП пока что не стреляли, похоже, движение по центру села какой-то бронетехники все еще было для них полной неожиданностью либо они искренно полагали, что там ездят свои. А те, кто мог рассеять эти заблуждения, были немы и глухи.
Конечно, румынская артиллерия и минометы изредка били в сторону села, но целили куда-то южнее, видимо, по позициям расставленных среди окрестных виноградников противотанковых орудий. Это был «беспокоящий огонь» в чистом виде, и внутри танков разрывов этих отдельных снарядов было почти что не слышно.
– Впереди тачка! – подал голос по ТПУ механик-водитель командирской «шестьдесятчетверки» младший сержант Вася Шостак, сидевший за рычагами в своей «конуре» за стоявшими торчком в автомате заряжания по периметру погона башни снарядами.
– Что еще за тачка? – переспросил Елин, уже видя, что впереди прямо перед обвешанной коробками ДЗ лобовой броней и пушкой танка действительно возникает что-то грязно-белое.
– Да вон, сам же видишь! – уточнил мехвод.
Спасибо, что не сказал что-нибудь вроде «разуй шары», подумал Елин. Солдаты армии ПМР последних призывов, как и весь нынешний, родившийся в мутные времена, когда и им и их родителям, по замыслу различных представляющих «золотой миллиард» теоретиков, уже вроде бы вообще не полагалось не то что рождаться и размножаться, но и вообще жить на свете особо не стоило, «молодняк» так или иначе неизбежно проявлял в своей речи и поступках некоторые врожденные особенности, характерные для провинциальных гопников. Это была общая проблема постсоветского пространства, порожденная «болванской» системой образования, а также всеобщей и планомерной быдлизацией народонаселения 1990-х годов. Увы, но с последствиями этого глобального бедствия уже не могли бороться ни поседевшие от такого горя педагоги, ни видавшие все суровые армейские прапорщики. Впрочем, Елин и сам вышел из таких причерноморских гопников. Только он был чуть постарше и успел нахвататься на краткосрочных офицерских курсах в Тирасполе кое-каких танкистских «верхушек», что повышало его авторитет в глазах подчиненных, но отнюдь не делало его слишком образованным человеком.
Переспрашивать мехвода во второй раз Елин не стал. Да, действительно, впереди показалась тачка. А если перевести с разговорного на общечеловеческий – легковая автомашина. Очень старые «Жигули», «пятерка» или «семерка», универсал. Скособочившаяся машина стояла прямо посреди дороги, со спущенными шинами и распахнутыми настежь дверями. Стекла «жигуля» были либо начисто выбиты, либо покрыты сеткой крупных трещин, а в капоте и кузове тачки можно было рассмотреть десятка полтора рваных дыр разного диаметра. Слева от машины просматривалась свежая воронка от снаряда или мины. Ехали-ехали, а тут в пяти метрах от них бахнуло – да так, что вынесло железные ворота во двор, перебило трубу газовой магистрали (слава богу, что подача газа была перекрыта накануне, иначе пожаров в селе было бы значительно больше) и разобрало на кирпичики изрядный кусок забора… На земле, в двух шагах от водительской двери «жигуля», среди каких-то разлетевшихся в беспорядке баулов рыночно-челночных форм и расцветки неподвижно лежал лицом вниз раскинувший руки толстый мужик в серой, перепачканной чем-то красно-коричневым майке и синих трениках. Земля под мужиком тоже была влажной и коричневатой… На заднем сиденье слева в машине просматривался кто-то еще, тоже без явных признаков жизни, судя по темным брызгам на остатках заднего стекла. А вот и первые жертвы. Елин не смог сразу вспомнить, были ли у кого-то из его взвода родственники здесь, в Гыске…
Между тем Т-64 остановился, свистя и ворча двигателем на холостом ходу.
– Командир, чего дальше робыть? – поинтересовался Шостак. – Давим, что ли, или как?
– А оно нам надо? Уйди вправо, лошара, делов-то, – ответил Елин на понятном механику-водителю языке, и танк, объезжая машину и покойников с грацией слона в посудной лавке, вломился в чей-то сад, сминая забор и валя фруктовые деревья.
– Плохо видно, – деловито доложил наводчик командирского танка сержант Данил Рамонь, бритый налысо (этого обстоятельства сейчас не было видно из-за великоватого танкошлема) юноша, чьи руки от кистей до плеч украшали «высокохудожественные» татухи (среди этих нательных изображений преобладали такие очень уместные элементы молдавско-бессарабского фольклора, как драконы и какие-то псевдовосточные иероглифы и орнаменты), пока танк пробирался через заросли, и добавил:
– Вот подберется сейчас к нам вплотную какой-нибудь злобный огр или гоблин с РПГ, и писец. Мы же его, в натуре, в упор не заметим…
– Начальство сказало, что не должно у них тут быть никаких гоблинов в засаде, разве только наши гоблины чегой-то напутают, – как мог успокоил Елин свой экипаж и, желая слегка разрядить обстановку, спросил: – Пацаны, а кстати, какая, по-вашему, должна быть самая распространенная румынская фамилия? Только не говорите, что Ротару…
– Пэрдэ Безтрэску? – предположил пошлый Рамонь.
– Не, наверное, Спозаранку или что-то типа того, – предложил обладавший несколько более развитой фантазией (по слухам, он что-то такое иногда покуривал, в свободное от службы время) Шостак.
– Вообще-то мне наш учитель Аурел Никодимович как-то говорил, что Руссу, – предложил отнюдь не свой вариант Елин.
– Командир, у твоего Аурела Никодимыча еще лет десять назад крышу конкретно сорвало, такое впечатление, что он с девяностых мохнатых годов не просыпается или вообще в какой-то параллельной матрице живет, раз частенько Горбачева и Снегура вспоминает, – ответил Рамонь и добавил по сути дела: – Не-е, Руссу ни разу не смешно, слишком просто, а вот Занавэску, Стамэску или Форточку – это прикольнее…
Экипаж при этих словах сдержанно захихикал.
– Рубин, я Агат, – возник в наушниках танкошлема Елина голос младшего лейтенанта Годячко, командира одного из двух Т-64БВ елинского взвода. – Командир, вы зачем свернули, мля?
– Тактический маневр, Агат, не давить же покойников…
– Вон оно как… Тады понял тебя, Рубин. Да, вот еще че: докладываю, я метрах в трехстах, справа от вашей кормы. Впереди, метрах в шестистах передо мной, вроде какая-то движуха. Может, танк копошится или что-то типа того. Мне че-то плохо видно, там дом горит…
– Агат, понял тебя, – ответил Елин и тут же передал остальным танкистам и мотострелкам:
– Изумруд, Агат, Хутор, я Рубин, всем внимание! Похоже, впереди танки противника! Огонь открывать без команды, сразу после обнаружения и идентификации целей! Учтите, что начальство перед атакой гарантировало, что нашей брони впереди нет! Как поняли?
Оба экипажа его взвода и «бэхи» мотострелков ответили, что да, все поняли.
В командирском танке этим летним утром было жарко и душно, но от предвкушения первого в жизни настоящего боя Елин неожиданно вспотел в самых неудобных местах. При всем этом лейтенант прекрасно понимал, что сегодняшняя война – это совсем не то, к чему их, то есть роту танкистов ВС ПМР, готовили годами или даже десятилетиями. Разумеется, Елин был слишком молод и о войне 1992 года мог судить только по живописным рассказам ветеранов, многие из которых еще служили в приднестровской армии на командных должностях. И их рассказы о тех временах (как правило, поведанные публике в состоянии разной степени алкогольной интоксикации) были невыразимо героическими. Как они ходили с охотничьими ружьями на БТР молдавского ОМОНа и прочее – прямо-таки сплошные матросы Железняки со штыком и гранатой, из давным-давно забытой революционной песни…
А еще лейтенант Елин знал, что их танки – это те самые Т-64БВ, чисто случайно оставшиеся здесь еще от советской 14-й армии, с которых все эти десятилетия аккуратно счищали ржавчину (танки, если за ними должным образом присматривать, вообще ржавеют крайне медленно). Ну а боевую технику в ПМР берегли, что да, то да. Но раз в год выводили штук пять «шестьдесятчетверок» (очень редко их было восемь-десять) из 19 имевшихся в армии Приднестровья на плановые учения, где и стреляли на полигоне по щитам, в присутствии высшего командования ВС ПМР и ОГРВП, неторопливо, чинно и степенно, по большей части с места, экономя при этом боеприпасы и моторесурс. А потом, после выставления оценок шли на банкет, где торжественно пили водку, коньяк и вино за проявленную «ворошиловскую меткость». Не то, что здесь и сейчас. Правда, Елина не могло не радовать то обстоятельство, что в древних, избежавших списания в рамках протоколов разных ДОВСЕ Т-64БВ все вроде бы по-прежнему вполне себе работало, а у румын танки были еще хуже, чем эти приднестровские раритеты. Тем более что свои немногочисленные Т-72М румыны уже очень давно порезали на металлолом. Ну а у органически нищих молдаван танков вообще не водилось.