и резиденту, что Мейер поддерживал связи с оппозицией в КПМ, находился под её влиянием и потому «протаскивал их идейки в работе СМИКС». «В совете Института есть такие крупные фигуры как Эдуардо Вильясеньор, директор «Банко де Мексико», и популярный писатель Альфонсо Рейес, – писал в Центр Тарасов. – К сожалению, бытует мнение, что среди работников Института преобладают лица с негативным отношением к президенту Камачо. Властям в этих обстоятельствах ничего не остаётся, как усиливать слежку за членами СМИКС».
Ситуацию в Советско-мексиканском институте Тарасов обрисовал в негативном свете:
«Вообще, в политических кругах страны считают подбор руководящих работников Института «сектантско-левацким». Из нынешнего состава только Чавес Ороско и Альфонсо Прунеда могут поддерживать отношения с правительственными кругами с позиций лояльности. Нелепо, когда немец, а не мексиканец, заведует в Институте отделом советской литературы. Отдел научной педагогики курирует Луис Альварес Барей, исключенный из КПМ. В Институте нашла пристанище экстремистская группа «Аксьон Политика», лидер которой «Баск» вынужден был на некоторое время уехать из Мексики. Они нам полезны как преданные стажёры, но вредны и опасны в СМИКСе. Активная работа «Стахановца» и «Трибуна» в Институте вредит нашей главной работе.
В обстановке тотального контроля за нами со стороны американских конкурентов подобный состав Института даёт пищу для антисоветских спекуляций, размахивания жупелом «красной опасности» в Западном полушарии. В газетах регулярно пишут, что посольство СССР является центром подрывной деятельности в стране, что СМИКС подстрекает и дестабилизирует. Характерно, что мы долго не могли снять здание для Института, потому что домовладельцы не хотели иметь с ним дела. Увы, но СМИКС – это единственная проблема, по которой я до сих пор не договорился с послом. Он стоит на своём, утверждая, что Ханнес Мейер – жертва наветов и эмигрантских скандалов.
Серьёзные замечания к Институту высказывают «земляки». Когда я встретился с Антонио Михе, руководителем местных испанских коммунистов, он передал мне претензии генерального секретаря КПМ Энсины по поводу того, что посол не желает встречаться с ним, в то же время поддерживает контакт с оппозицией через Ханнеса Мейера, «который влез к послу в полное доверие». Должен сказать, что это подозрение ни на чём не основано. Просто Мейер своей услужливостью и вкрадчивостью, готовностью взяться за любое дело сумел убедить посла, что он является «жертвой эмигрантской склоки». Мейер стал в посольстве своим человеком: приходит и уходит в любое время, роется в книгах, часами торчит в кабинете у Глебского, всегда разговаривая с ним на немецком языке, хотя владеет русским. Мейер часто бывает у Глебского дома, оказывает на него заметное влияние. Считаю необходимым вмешательство «Дома» для отстранения Мейера от работы в посольстве и Институте».
Реакция Центра на подобные критические обзоры довольно часто была замедленной. Так произошло и на этот раз. Однако в отношении Глебского Москва отреагировала быстро: «Тов. Юрию. Для сведения. Работая в 1942 году военным переводчиком в разведотделе, Глебский поддерживал интимную связь с разведчицей М., которую после выброски в тыл противника арестовали немцы. На допросе она созналась, что является разведчицей Красной армии. При сомнительных обстоятельствах бежала на нашу сторону. В связи с этим Глебский разрабатывался по подозрению в шпионской деятельности в пользу немцев».
От работы в институте Мейер был отстранён и переживал из-за этого. С Советским Союзом его связывало многое. В 1931 году с группой друзей-энтузиастов он приехал в Москву, чтобы участвовать в строительстве социалистических городков при заводах в Магнитогорске, Свердловске, Перми, Соликамске. Он всегда хорошо себя чувствовал в компании с русскими. Но всему приходит конец. Что касается работы в Мексике, он без дела не оставался: проектировал дома для состоятельных людей. В 1949 году Мейер вернулся в Швейцарию.
Посольские хроники: и праздники и сплетни
Тарасов не был «букой», при необходимости умел поговорить «по душам», вообще «прощупать обстановку». Неплохие отношения у него сложились с торгпредом Кириллом Алексеевым, который прибыл в Мексику с семьёй в июле 1944 года на замену конфликтного торгпреда Малкова. По всему было видно, что Алексеев – трудоголик, посольских дрязг избегал, на просьбы Тарасова помочь в чём-то – всегда с готовностью откликался. Симпатизировали друг другу жёны Тарасова и Алексеева. С подчёркнутым уважением относился к Тарасову секретарь Уманского Юрий Вдовин – энергичный, уверенный, он понимал важность его роли в посольской иерархии.
В воспоминаниях Василевского-Тарасова нет ни слова о трениях или конфликтах с послом. Отношения были дружескими. Как бы в доказательство, Василевский-Тарасов с изобилием подробностей рассказал о совместной с Уманским туристической поездке к вулкану Паракутин где-то в первой половине 1944 года. Вулкан находился в 500 километрах от Мехико и был замечателен тем, что «вырос» буквально на ровном месте: земля задымилась, из недр полетели камни, хлынула раскалённая лава, и через месяц там, где прежде находилось маисовое поле, возник огнедышащий конус в несколько сот метров высотой.
Уманский пользовался любым случаем, чтобы увидеть в Мексике что-то новое, да и сам Тарасов был не прочь «посмотреть это редкое явление». Если судить по воспоминаниям резидента, он и Уманский отправились в путь на автомашине. Вдвоём! За девять часов, меняясь за рулём, добрались по горным дорогам штата Халиско до городка Лос-Рейес, откуда до вулкана оставалось километров пятнадцать. Последний отрезок пути предстояло проделать на низкорослых лошадках с деревянными сёдлами.
Небо было покрыто тяжёлыми чёрными тучами, в которых время от времени сверкали молнии. Путешественники купили в городке широкополые соломенные шляпы, надели плащи и в сопровождении двух индейских проводников тронулись в путь. Уже в сумерках дипломаты продолжили рискованный подъём к вулкану. Перешли бурную речку, преодолели заросли мёртвого леса, засыпанного пеплом. Гнетущая тишина периодически нарушалась рёвом вулкана, ощущался сильный запах серы, иногда начинал моросить чёрный дождь. Наконец, выехали на поляну, посреди которой торчал невысокий крест. Один из проводников показал на него и пояснил, что там, внизу, под пеплом, находится сама церковь и весь поселок Паракутин. Из жителей уцелели только они.
Стоит привести полностью завершающий фрагмент этой «вулканической авантюры» в изложении Василевского-Тарасова:
«Наступила ночь. Нас окружил бархатный мрак. И только впереди, за чертой возвышавшегося гребня, дрожало, то вспыхивая, то угасая, дымно-малиновое зарево. Оставив проводников с лошадьми у подножия гребня в неглубокой лощине, мы стали подниматься в гору, светя себе электрическими фонариками. Перед нами открылся вид на вулкан. Правильный конус вершины был ровно срезан и опоясан золотистым венцом вытекавшей из кратера раскалённой лавы. Столб дыма багрово клубился, уходил вверх, темнел и сливался там с огромной черной тучей. С оглушающим гулом и грохотом, как из огромной паяльной лампы, вырывалось пламя. Высоко взлетали камни, падали и катились по склону, дымясь и шипя в потоке лавы. Белёсые пары серы поднимались над остывающей лавой, дышать было трудно.
От кратера нас отделяло только неглубокое ущелье, куда стекала лава. Уставшие, оглушённые, мы попытались уснуть в шалаше. Но вулкан грохотал, дрожала под нами земля. Наступил рассвет, открыв нашим взглядам дымящуюся границу лавового потока. Мы спустились к нашим проводникам. Они терпеливо ожидали нас у маленького костра. Их закутанные в ветхие пончо согбенные фигуры издали походили на камни.
Опять мы ехали по мёртвому лесу. Впереди, над Лос-Рейес, кончалась граница пепельных туч. За ними светило солнце. Его яркие косые лучи неестественным светом освещали полузасыпанный лес».
Экспрессивная лексика, напряжённая ситуация. Однако повествование Тарасова-Василевского грешит неточностями. Во-первых, исходная дата «зарождения» вулкана Паракутин – 20 февраля 1943 года. И произошло это не в штате Халиско, а в штате Мичиокан. В окрестностях Паракутина не было городка Лос-Рейес и деревеньки Миль Кумбрес, «Тысяча вершин». Так мексиканцы называют обширный горный район западной Сьерра-Мадре. Что касается прямых «жертв вулкана», то их не было, за исключением двух-трёх инфарктов из-за стресса. События развивались постепенно, и жители Паракутина имели время для эвакуации, хотя большую часть домашней живности спасти не удалось. Церковь селения Паракутин частично пострадала от лавы и пепла, но её главная башня с крестом уцелела, сохранился алтарь, который до сих пор периодически используется для богослужений.
Автор в рассказе о поездке странным образом умолчал о поведении Уманского и его реакции на всё увиденное. А ведь по характеру посол не мог быть безмолвным статистом. Поэтому трудно поверить в правдоподобность этой истории, особенно эпизода с шалашом, в котором дипломаты коротали ночь в опасном соседстве «с грохочущим вулканом», с «трясущейся землёй» под ногами и «неглубокой лощиной, куда стекала лава»…
Напрашивается вопрос: для чего Василевский сочинил эту захватывающую историю? Чтобы поразить читателя? Чтобы поиграть словом, продемонстрировать свои литературные способности? Или этот рассказ отражал запоздалое сожаление Василевского, что работа, обязанности и заботы помешали ему по-настоящему сблизиться с Уманским?
Разумеется, «здоровое» соперничество Тарасова с Уманским по добыванию информации существовало, но конфликтным не было. Много лет спустя Василевский-Тарасов не без восхищения вспоминал о методах, к которым прибегал Уманский, чтобы получить сведения по запросам МИДа: «Часто по утрам в парке Чапультепек советского посла можно было видеть верхом на строевой лошади в обществе начальника Генерального штаба мексиканской армии. Он смело брал барьеры, прыгал через канавы, наполненные водой, и даже занимался вольтижировкой. Человеку, не ездившему ранее верхом, совсем непросто было заниматься конным спортом. В этом тоже проявлялся характер и сильная воля Уманского».