В 1949 году Тарасов заходил в Радиокомитет и просил называть его Василевским. Тогда он изъявил желание писать статьи об Испании. Сказал, что работает в Министерстве кинематографии заведующим одного из спецотделов. Когда Тарасов уехал, его «хозяйство» принял тов. Каспаров, в том числе автомашину броского цвета, которая стала притчей во языцех».
В 1954 году Василевский был исключён из партии и лишён воинского звания «за политические ошибки в заграничной работе». Конечно, отягчающим фактором при принятии «Инстанцией» такого решения было его давнее знакомство с Берией и Меркуловым. Одной пенсии Василевскому на жизнь не хватало, и он начал писать заметки в научно-популярные журналы, потом очерки мемуарного характера в толстые журналы. Из-под его пера вышли документальные повести «В оккупированном Париже (воспоминания генерального консула)», «На земле Монтесумы», «После Зорге», «Испанская хроника Григория Грандэ», «Чекистские были», многие рассказы и очерки. Совместно с Анатолием Горским (в годы войны резидент в Англии) Василевский перевёл на русский язык приключенческий роман Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада», который выдержал множество переизданий. Пик его переводческой работы пришёлся на 1960–1970 годы. Среди переводов, пользовавшихся успехом, мемуары крупных фигур Гражданской войны в Испании – Игнасио Идальго де Сиснероса «Меняю курс» и Энрике Листера «Наша война».
Сын наркома госбезопасности Меркулова – Рэм Всеволодович – рассказывал много лет спустя после событий 1940—1950-х годов: «Хочется вспомнить друга нашей семьи разведчика Льва Василевского. Он возглавлял отдел, занимавшийся добычей информации об атомных разработках в мире. Тогда следили за всеми: и за друзьями, и за врагами – немцами. Работали над добычей атомных секретов ещё до начала войны. А уже в военное время тайно вывезли в Советский Союз нескольких видных европейских учёных-атомщиков, которые внесли большой вклад в разработку ядерного оружия в СССР. Если бы не разведка, на создание атомной бомбы у нас ушло бы гораздо больше времени. Разведка в то время была очень мощной. В подтверждение тому вспоминается одна история. Лев Василевский остался с нашей семьёй и после гибели отца[41]. Однажды мы с ним были на международной авиавыставке (у меня к тому времени появилось хобби – конструирование), и мне приглянулся один небольшой прогулочный вертолётик американского производства. Я обратился к Василевскому с просьбой достать чертежи. И уже через месяц он мне их принёс – вот так работала разведка. Несколько лет я собирал вертолёт, успешно испытал его и летаю на нём до сих пор».
Василевский был реабилитирован в 1959 году: восстановлен в КПСС и звании полковника.
Гибель Уманского
Новый 1945 год в посольстве встречали без Тарасова. Его обычное место на мероприятиях (справа от посла) занял Григорий Каспаров («Дар»)[42]. Рядом с ним скромно жалась жена, на предпоследнем месяце беременности. Праздник официального характера не носил, поэтому угощение готовилось вскладчину. Празднование началось в 10 вечера и проходило в посольском кинотеатре. Вначале был прочитан доклад о текущем положении, потом был зачитан текст поздравительной телеграммы генералиссимусу Сталину. «Интернационал» уже не исполняли, сотрудники прослушали новый гимн Советского Союза, который с приятным акцентом пел Поль Робсон. У многих появились слезы на глазах. «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил».
Потом сели за стол, заставленный холодными закусками – селёдка с луком, заливная рыба, колбаса, икра, а ещё пирожки, кулебяки и винегрет. Композицию дополняли бутылки с водкой, вином и шампанским. Во всю длину стола на белоснежной скатерти эффектно смотрелись лозунги, сложенные из красных гвоздик: «Да здравствует Год Сталинских Побед!» и «Слава Сталину!» Первый тост подняли за товарища Сталина, потом тосты посыпались как из рога изобилия. Кто-то предложил провести денежный сбор для подарков бойцам Красной армии, люди охотно откликнулись на призыв, после чего спустились в гостиную, включили радиолу и устроили танцы.
Танцевали, конечно, не все. Кто-то предпочёл поболтать, кто-то поговорить о служебных делах. Под конец вечера была запланирована «пиньята»: нужно было разбить (вслепую, с завязанными глазами!) глиняный горшок, доверху заполненный конфетами, орехами, шоколадками, фруктами в глазури. Первым кандидатом на право разбить «пиньяту» стал Уманский, других претендентов не нашлось. Посол проявил необычайную меткость, скорее всего благодаря неплотно завязанному платку, и со второго удара попал по движущейся вверх-вниз на верёвке цели. Горшок разлетелся на осколки, и детвора налетела на его содержимое со всех сторон.
Новый план-задание для мексиканской резидентуры нарком госбезопасности Меркулов утвердил в декабре 1944 года. Каспарову поручалось общее руководство и работа с нелегалами. Были расписаны оперативные задачи для молодых сотрудников «Владимира» и «Семёна». Каспарова назначили резидентом в Мексику «переводом» из консульства в Сан-Франциско. На всех прежних участках работы Каспаров проявлял себя с наилучшей стороны. Был награждён знаком «Почётный чекист» и именным оружием.
Первая телеграмма Каспарова, отправленная в Центр из Мехико, была озаглавлена: «О попытке вербовки агентами ФБР шофёра нашего посольства». В Мексике американцы не давали передышки «Советам» ни на день, давая понять, кто является настоящим хозяином к югу от Рио-Гранде.
Дурные предчувствия тревожили Раису Уманскую перед поездкой в Коста-Рику. Из депрессивного состояния выходила с помощью таблеток, привезённых из Москвы. Уманский считал их «подозрительными», опасался, что она может покончить с собой.
Готовясь к отъезду, посол поручил Каспарову все посольские дела. Резидент не совсем ещё освоился, но выхода не было. Все другие потенциальные кандидаты «на роль и.о.» были в командировках. Перед отъездом посол пригласил Каспарова к себе, чтобы дать указания по исполнению последних телеграмм из МИДа. Уманский не сомневался, что Каспаров справится: опытный работник, разведчик.
Закрыв сейф, Уманский бросил взгляд на письменный стол, чтобы проверить, всё ли в порядке. Фотография дочери в рамке, стилизованной «под березку»: Нина погибла год назад, и боль потери всё еще бередит сердце. Стопка визитных карточек, карандаши в коробочке из тиснёной кожи, перекидной календарь. На листочке с датой 25 января 1945 года написал: «Начало визита в Коста-Рику, вылет в 5.30 утра». Календарь для Уманского был своего рода дневником: по ключевым словам при необходимости можно будет восстановить хронику событий. Для подробных записей времени у посла часто не хватало.
Уманский машинально выровнял нефритовые фигурки двух оскалившихся ацтекских божков, сказал Каспарову:
«Раньше в их компании был зубастый аллигатор. Я подарил его на память Тарасову. Кажется, фигурка Льву Петровичу понравилась. «Коллега, – пошутил тот тогда, – тропический чекист».
Вначале Уманский собирался лететь в Сан-Хосе рейсом «Пан-Америкэн» и забронировал шесть мест: для себя, жены, первого секретаря Л.И. Тройницкого с супругой Марой, помощника военного атташе подполковника С.А. Савина-Лазарева и атташе Ю.Е. Вдовина. Однако в середине января военный министр Мексики Ласаро Карденас через своего адъютанта обещал предоставить в распоряжение Уманского специальный самолёт, который и должен был доставить посла и его свиту в Коста-Рику. Уманскому продемонстрировали этот пятиместный самолёт и представили экипаж. Посла тронула забота хозяев, и он рассказывал об этом великодушном жесте мексиканских властей своим знакомым. Неожиданно, накануне назначенного дня вылета, Карденас уведомил, что советской делегации будет предоставлен более вместительный самолёт с другим экипажем. Обсуждая этот вопрос с резидентом, Уманский признал, что подобная замена – дело необычное и даже подозрительное. Но переносить время отлёта не стал.
Делегация приехала на аэродром ранним утром 25 января. Её провожали Каспаров, сотрудники посольства и дипкурьер Мельников, который (вместе с напарником) сделал остановку в Мехико на пути в Монтевидео. Его привёз на аэродром Каспаров. По подчеркнуто уважительному отношению резидента к Мельникову было заметно, что должность дипкурьера для того – не более чем прикрытие.
Уманского и других привели к 11-местному «дугласу» старого типа. После проверки готовности самолёта к взлёту дверь в пассажирский салон закрыли. Но тут к «дугласу» подошли двое военных, и её пришлось открыть. Неизвестные офицеры проникли внутрь, прошли, как позже выяснилось, в хвостовую часть самолёта. Наконец, они показались вновь. Один из них вынес из «дугласа» лёгкое мужское пальто. Военные отошли к зданию аэропорта и стали дожидаться взлёта. Вдруг из самолёта вышел Вдовин и быстро, почти бегом, направился в комнату ожидания. Оказалось, что у Раисы Михайловны Уманской пропали золотые часы, которые принадлежали её дочери. После смерти Нины Уманская никогда с ними не расставалась, и восприняла их пропажу в день отъезда как недобрый знак. Она несколько раз повторила, что в Коста-Рику не поедет, что предчувствия не обманывают её. Уманский привык к повышенной нервной чувствительности жены и в мягкой манере призывал её не поддаваться «суеверным предрассудкам».
Вдовин ещё занимался поисками, когда лётчики стали форсировать работу моторов, явно готовясь к выруливанию на взлётную полосу. Дипломат едва успел вернуться на борт самолёта. С земли шофёр Гусаров показал жестами, что и в автомашине он часов не обнаружил.
В этот момент «дуглас» тронулся с места, разогнался по взлётной полосе и поднялся в воздух. Неожиданно, через считаные секунды, не успев набрать высоту, самолёт стал падать. Провожавшие его люди слышали, что перед падением аппарата внутри его прогремел взрыв. Потом – второй. «Дуглас» рухнул на землю и загорелся.
Каспаров, его коллеги из посольства, мексиканцы из аэродромной службы после минутного замешательства бросились к месту падения самолёта, где громадным костром полыхал авиационный бензин. Откуда-то появились люди, перекрывшие проход на поле. Примчалась пожарная дружина. Только через четверть часа Каспаров и другие сотрудники посольства смогли приблизиться к месту катастрофы. Через обломки «дугласа» всё ещё пробивались языки огня, обугливая разбросанные тела, разбитые чемоданы и баулы, личные вещи членов экипажа и пассажиров. Тела Уманского, Тройницкого и Вдовина были сильно повреждены, но узнать их было можно. Уманскую опознали только по нитке жемчуга. Савин-Лазарев сидел в самолёте вместе с мексиканскими офицерами, и их останки были настолько перемешаны, что идентифицировать их было невозможно. Из экипажа спасся один бортмеханик. Его контузило, он первое время ничего не соображал, шагал, как сомнамбула, в сторону от пылающих обломков самолёта.