Маре Тройницкой повезло, если это можно назвать везением. Её выбросило вместе с креслом, которое смягчило удар о землю. Лицо, руки и ноги Мары были сильно обожжены. Находилась она в сильнейшем шоке, и если приходила в сознание, то на секунду-другую, не больше. Говорить была не в состоянии. Санитарный автомобиль увёз Мару в английский госпиталь, где врачи диагностировали смещение позвоночника.
Вместе с первыми представителями мексиканских властей, спешно прибывшими на аэродром, появился помощник военно-воздушного атташе США майор Десмонд Холдридж, желавший лично разобраться в случившемся. Он вникал во все детали, тщательно осмотрел место происшествия, беседовал с аэродромным начальством и персоналом.
В первый же день после катастрофы в посольстве стали готовиться к церемонии прощания. Все без исключения сотрудники находились в стрессовой ситуации. Но делали всё возможное, чтобы не допустить хаоса и суматохи. Опечатали рабочие кабинеты. Наглухо перекрыли некоторые коридоры. Из библиотеки доносился непрерывный стук молотков: рабочие декорировали её чёрным крепом. Везли и везли венки от посольств, министерств, профсоюзов, организаций, сотен частных лиц. Телефоны звонили без передышки. Отвечать на звонки было поручено тем, кто умел изъясняться по-испански. Здесь помогла пресс-атташе Александра Никольская.
Каспаров не успел познакомиться со всеми посольскими служащими и членами их семей. Между тем иностранцы во всё более возрастающем числе прибывали в посольство, чтобы выразить соболезнования. Поэтому Каспаров просил торгпреда Алексеева быть рядом, чтобы тот подсказывал, «кто есть кто» среди послов, мексиканских министров, журналистов, политических и общественных деятелей.
Сергей Павлов, занимавший пост военного атташе до приезда Савина-Лазарева, сообщил, что мексиканские власти не разрешили везти катафалки из морга днём во избежание демонстраций, поскольку улицы по маршруту были переполнены народом. Катафалки обещали доставить с наступлением темноты. К вечеру на подступах к посольству собралось столько людей, что буквально яблоку негде было упасть. После девяти появились катафалки: они продвигались через толпу – все пять катафалков. Они въехали в широко открытые ворота. Затем гробы начали вносить в библиотеку. Первый у входа был Константин Уманский, за ним жена Рая Михайловна, рядом – Лев Тройницкий, затем Сергей Савин-Лазарев и Юрий Вдовин. Гробы были обтянуты красным кумачом с траурной отделкой, на каждом фотография погибшего. Поставили почётный караул, и в библиотеку непрерывным потоком потянулись люди.
Жёнам старались не говорить, когда привезут погибших, их решили привести к гробам, когда уйдут все посторонние.
К полуночи, когда закрыли ворота, жён погибших допустили в библиотеку до начала бальзамирования. В Москву направили срочную телеграмму: отправлять тела в гробах или кремировать в Мехико и отправить урны. До получения ответа решили начать бальзамирование этой же ночью. Мужчины завёртывали тела в простыни и переносили из библиотеки через вестибюль в кухню на втором этаже, где специалисты делали своё дело.
На следующий день, 26 января, для прощания с погибшими был открыт доступ публике. Трое суток с раннего утра до поздней ночи поток людей не прекращался ни на одну секунду. Пропускали всех, от членов мексиканского правительства до простых мексиканцев. Некоторые целовали портреты погибших. Популярность Уманского была велика не только среди элиты, приглашаемой на банкеты, но и среди широких масс.
В почётном карауле перестояли все члены мексиканского правительства – президент Авила Камачо, экс-президент Ласаро Карденас, мининдел Падилья, военный министр Хара, послы и дипломаты. Мексиканские офицеры стояли в почётном карауле у гроба Савина-Лазарева.
Врачи позволили навещать Мару, и к ней пошли посольские женщины и Павлов.
– Хотели убить Уманского, – сказала она, – а все остальные просто случайные жертвы, из которых я одна чудом уцелела. Было два сильных взрыва, второй был сильнее первого, и я никогда не забуду выражение ужаса в его глазах, когда Константин Александрович схватился за ручку переднего кресла. Я в Бога не верила, – заключила Мара, – но теперь я уверенно могу сказать, что меня Бог спас ради сына.
Лишь поздно вечером (26-го) Каспаров добрался до тесной комнатки секретно-шифровального отдела. Там его ожидала телеграмма из Центра: «Считаем недопустимым Ваше молчание по поводу катастрофы с самолётом «Редактора». Мы узнали об этом от третьих лиц [то есть из сообщения ТАСС]. Немедленно телеграфируйте нам обо всех обстоятельствах катастрофы. Постарайтесь выяснить её причины, не причастны ли к ней наши враги в Деревне».
Тяжело вздыхая, Каспаров написал срочную телеграмму в два адреса: в НКИД и НКГБ. Для доклада руководству требовались максимально полные и объективные сведения, и Каспаров спешил изложить всё, что видел и знал, несмотря на усталость и вторую бессонную ночь. Центр отозвался новым замечанием: «Ваша информация по делу «Редактора», направленная нам и в НКИД, совершенно идентична. Чтобы не оказаться в неудобном положении при информировании нами НКИД, просим Вас указывать в своих телеграммах по «Редактору», что аналогичные сведения были переданы руководству НКИД».
Получилось так, что после гибели посла и сопровождавших его дипломатов Каспаров остался единственным ответственным лицом из посольской «номенклатуры». Советник Якубовский был в Москве, третий секретарь Глебский находился по делам в США, хотя в ближайшие часы должен был вернуться.
Из Москвы пришло распоряжение кремировать погибших и выслать в Москву урны. Возник вопрос, как разместить в трёх посольских машинах всех сотрудников посольства, желающих поехать на кладбище. Друг Уманских (тот самый, который по вечерам играл с Раей Михайловной в бридж) предоставил посольству восемь машин.
Женщины вынесли гроб Уманской к катафалку.
Похоронная процессия выехала из посольства около трёх часов дня. Все тротуары от посольства до крематория были забиты народом. Смотрели из окон, с крыш, даже с деревьев.
Подъехать к кладбищу оказалось невозможным. Полиция долго не могла справиться, расчищая дорогу. Помогли курсанты военной школы: оттеснив толпу, они освободили небольшой проход, через который с трудом пронесли гробы к дверям крематория[43].
Поставили небольшую трибуну, с которой произносили прощальные речи. С прочувствованными словами выступил министр иностранных дел Падилья. От посольства – Глебский, который только что вернулся из США. Жены погибших прижались с глухими рыданиями к крышкам гробов. Жене Каспарова стало дурно, её увели в машину.
К кремации должны были приступить только на следующий день. Печи крематория были не электрические, а газовые, и их бесконечно долго надо было накалять. Из посольства выделили пять человек для наблюдения за этой процедурой, длившейся сутки.
Позже Агентство ЮПИ распространило материал под названием «Как были сожжены останки посла Уманского». Статью опубликовали многие латиноамериканские газеты:
«Процедуру провели с большой простотой, без каких-либо церемоний, в присутствии только членов советской миссии, а также друзей и служебного персонала Пантеона. Процесс сжигания был чрезвычайно медленным, из-за того, что печь для кремации очень примитивна и находилась в плохом состоянии. Пришлось сделать срочный ремонт, чтобы ею можно было воспользоваться. С раннего утра началось разогревание печи, чтобы она была в функциональном состоянии к 11.00, когда прибыл временный поверенный в делах России господин Каспаров, чтобы приступить к процессу кремации, в соответствии с инструкциями, полученными из Москвы.
На часах было ровно 11.15, когда тело посла Уманского было помещено в железный аппарат, похожий на большую паррилью с чуть волнистым стальным листом в поддоне. Через час пятьдесят минут печь открыли и извлекли из этого аппарата пепел. Останки, которые уместились в двух сложенных ладонях, были помещены в небольшой мешочек из ткани кофейного цвета, а затем в ящичек тонкой работы из кедра, похожий на небольшую древнюю шкатулку.
Временный поверенный господин Каспаров находился неподалёку от печи, сопровождаемый членами дипломатической миссии, господами Андреем Глебским, первым секретарём; Кириллом Алексеевым, торговым представителем; Юрием В. Дашкевичем, корреспондентом ТАСС. Также входили в эту небольшую группу лиценциат Виктор Мануэль Вильясеньор как представитель Российско-мексиканского Института по культурному обмену, и его сеньора; Хосе Итурриага, из этого же Института; Нарцисо Бассольс-младший, как представитель своего отца, нынешнего посла Мексики в России.
После останков Уманского в печь были помещено тело его сеньоры, на кремацию которой тоже потребовалось около двух часов. Процедура с мешочком и деревянным ящичком повторилась, и имя Уманской было обозначено на прикрепленной к шкатулке табличке. Так один за другим были сожжены все тела. Грустная операция завершилась после 18.00. Один из членов миссии сообщил нам, что позднее пепел будет помещён в урны из серебра, которые без задержки будут отправлены в Россию.
Об этом заслуживающем сожаления происшествии посольством готовится детальный отчёт. Он будет направлен в Москву вместе с официальными разъяснениями правительства Мексики. На сегодняшний день в посольстве не имеют определённых данных, по каким причинам произошла катастрофа. Заключения экспертов, занимающихся расследованием этого дела, пока нет, и потому делать окончательные выводы преждевременно.
Корреспондент ТАСС Дашкевич, который вернулся в субботу из Коста-Рики, был потрясен этим событием и сказал нам, что даже представить себе не может, что случилось на самом деле: «На сегодня всё это лишь гипотезы, и ни на одну из них мы не можем опереться, пока не станет известным официальный отчёт правительства. Я читал в газетах, что самолёт напоролся на ограждение из железной сетки, чем и объясняется это происшествие. Но лучше было бы предположить, что это всего лишь последствие аварии: аппарат упал на сетку сверху, когда с ним уже что-то случилось».