Ещё в сентябре 1940 года Батиста запретил деятельность фалангистов на острове, объявил вне закона Кубинскую нацистскую партию. Были интернированы на острове Пинос подданные Рейха и «империи Муссолини» – 700 немцев и 1400 итальянцев. В начале декабря 1941 года Куба объявила войну странам оси, и в окрестностях Гаваны стали строить большую американскую базу. Военная помощь США Кубе была значительно увеличена, выделен крупный кредит на производство дополнительных объёмов сахара.
Для компартии годы войны были самыми спокойными и благополучными за всю её историю. Руководство КПК пользовалось «внутриполитическим затишьем» для укрепления позиций в стране, продвижения своих людей (иногда негласно) в те государственные учреждения, которые прежде казались «заповедными». Особое внимание уделялось полицейским органам, чтобы своевременно пресекать провокации против компартии.
Одним из «своих среди чужих» был полицейский хроникёр газеты «Нотисиас де Ой» Фернандо Карр. В годы войны по поручению партии он «дал согласие» на сотрудничество с тайной полицией. Перед ним поставили задачу: выявлять членов нацифашистского подполья в Гаване. Возможности для такой работы у Карра были. Он был общителен, вхож в различные эмигрантские объединения, о которых часто писал в свою газету.
С 1939 года Карр сблизился с руководством Украинско-белорусского комитета прогрессивных организаций. В комитет входили в основном выходцы из западных районов Украины и Белоруссии. Через них Карр стал получать информацию о бывших белогвардейцах – участниках профашистских групп на острове.
Особенно Карр подружился с Михаилом Шенюком, возглавляющим комитет, и при встречах всегда говорил: «Врачи мне запрещают спиртное, но с тобой я готов выпить кружку пива». Карр ни разу не был в Советском Союзе и хотел знать как можно больше о первой стране социализма. Отсюда – желание иметь друзей из России, стремление попасть на приёмы в миссию, журналистский интерес к советским судам, заходившим в гаванский порт.
Карр не скрывал, что повсюду имеет внештатных «корреспондентов». По его данным, были арестованы и на время войны высланы в лагерь на остров Пинос украинские националисты Головченко, Слюсарчик, Петляр и многие другие. Не раз Карр оказывался единственным репортёром на месте проведения острых полицейских операций. Статьи Карра создали ему имя борца с нацистами. Бдительные кубинцы стали писать ему о подозрениях по поводу «нацифашистских агентов». Иногда эти подозрения находили подтверждение.
«Ушами и глазами» компартии в полиции был Гервасио Реймонт Сотолонго. Для него всё началось 1 сентября 1933 года, когда он присоединился к манифестации, направлявшейся на улицу Реина, где проходило прощание с прахом Хулио Мельи, который погиб от пуль террориста в Мехико-сити. С 1934 года Гервасио стал работать в нелегальном Военном бюро партии. В 21 год Гервасио был принят на место бухгалтера в полицию. С этого и началась его карьера: полицейская академия, школа сержантов, школа лейтенантов, служба в Бюро расследований Кубы. С марта 1942 года Гервасио – сотрудник Службы расследований вражеской деятельности, которая базировалась в Замке принца. Он работал в тесном контакте с представителями ФБР (СРС) и МИ-6 в стране и был у них на хорошем счету. По рекомендации СРС Гервасио был со временем назначен шефом Бюро расследований Кубы.
Его упреждающая информация не раз помогала компартии избегать провокаций и покушений на её лидеров. В военном отделе партии имелись списки сотрудников полиции, а также разведчиков СРС и МИ-6, действующих в стране, и значительной части их агентуры. Кубинские земляки передавали эти материалы в миссию, чаще всего через пресс-атташе Нору Чегодаеву, которая дружила с Эдит Бучакой, членом политбюро компартии.
Контакты советских дипломатов с представителями компартии не проходили незамеченными для полиции, ФБР и МИ-6. Личные встречи Норы Чегодаевой с Эдит Бучакой интерпретировались ими, как передача «инструкций Москвы». Подозрения ещё более возросли, когда Чегодаева, в ноябре 1943 года, приняла в миссии председателя компартии Маринельо. Беседа затянулась до часу ночи. В начале января Чегодаева вновь встретилась с ним на явочной квартире партии. Ключ от квартиры Норе передали заранее.
Гаранин сообщил в Москву: «Чегодаева слишком много болтает по поводу своих тесных связей с «Братской», что крайне опасно в местных условиях». Центр тут же потребовал от резидента подробностей по фактам «несанкционированных контактов сотрудников миссии с руководством компартии». Резидент не хотел «трений» с Заикиным, но осветить сложившуюся ситуацию пришлось:
«Систематических встреч с представителями «Братской» сотрудники не устраивали. Конечно, приём Маринельо в миссии можно было не устраивать, как и на конспиративной квартире. Хозяин в своём объяснении Центру скрыл факт нелегальной встречи, которая была проведена по его указанию. Он всё подал так, что Маринельо, дескать, является министром, давно просил о встрече. Мол, вина Хозяина состоит только в том, что он доверил это дело Норе (за что уже получил крепкий нагоняй). Хозяин мне доказывал, что обстановка на Кубе благополучная: «Ничего страшного нет. В Центре смотрят по-своему, но мне здесь на месте виднее». Он пытался выяснить, что я писал в Москву. Хозяин считает, что в такие мелкие вопросы Центр посвящать не надо, их лучше разрешать на месте. Хозяин дал указание Тихомирову (начальнику СШО) «прощупать» «Ника» по данному факту на предмет нашей информированности. «Ник» держит язык за зубами, и Хозяин уверен, что мы ничего не знаем, и потому решил скрыть факт конспиративной встречи. Он только что вылетел в Доминиканскую республику и дал Тихомирову указание не докладывать мне телеграммы, которые будут поступать из Москвы, хотя ответственность за дела миссии возложил на меня».
Излишняя самостоятельность и независимость, проявляемые Норой Чегодаевой, побудили Гаранина пристальнее присмотреться к ней[58]. По отдельным её репликам он узнал, что она находилась в Испании в годы гражданской войны, была награждена орденом Красного Знамени. После нападения Гитлера на Советский Союз принимала участие в боевых действиях, позже привлекалась к допросам пленных из Голубой дивизии Франко, воевавшей в России. Всё указывало на то, что Чегодаева была направлена в Гавану не только по дипломатической линии.
Она работала «в связке» с вице-консулом Виктором Ястребовым. Тот любил крепкие армейские выражения, иногда вёл «теоретические споры» с Гараниным о красоте кубинок и проявлял живой интерес к американским базам на острове. Однажды вице-консула, который увлечённо фотографировал какой-то военный объект, задержал полицейский патруль. Но проблем не возникло: это же советский дипломат! Нора тоже как-то «прокололась», задав «некорректные вопросы» врачу Луису Диас Сото, который обслуживал миссию. Кубинец пожаловался Заикину, мол, Чегодаева «расспрашивает о таких вещах, на которые он, как патриот своей страны, отвечать не должен». После этих инцидентов Гаранин окончательно убедился в том, что Чегодаева и Ястребов направлены в Гавану Главным разведывательным управлением. Коллеги! Но с зашифровкой у них дела обстоят не очень: рискуют!
Неудивительно, что в посольстве США в Гаване заинтересовались деятельностью Чегодаевой. Посол Браден направил в Госдепартамент 23 февраля 1944 года телеграмму с тревожным заголовком – «О контакте, недавно установленном между советской миссией и кубинской армией». Вот текст телеграммы: «Имею честь сообщить, что атташе по правовым вопросам сообщил мне, что некий сотрудник официального журнала кубинской армии «Четвёртое сентября» обратился к пресс-атташе советской миссии Норе Чегодаевой с просьбой предоставить ему 15 фотографий и 4–5 статей для публикации. Они условились, что этот сотрудник посетит миссию и выберет наиболее подходящие материалы. По мнению нашего атташе, которое я разделяю, эта договорённость даёт СССР великолепную возможность продвигать свою пропаганду (через посредство миссии) в ряды кубинских военных в замаскированной, но эффективной форме»[59].
Критикуя Чегодаеву, Гаранин сам не избежал строгого внушения Центра. Телеграмма из Москвы стала для него неожиданностью:
«Обращаем ваше внимание на неправильное поведение, выражающееся в излишних разговорах, могущих принести вред нашему делу. Вы, очевидно, забыли, что являетесь официальным представителем Советского Союза на Кубе. Это возлагает на вас определённые обязанности, независимо от ваших политических взглядов и ваших оценок событий. Конкуренты знают о связях миссии с «Братской», нужно проявлять максимум осторожности в этом отношении. Однако вы пренебрегли элементарными правилами конспирации. Вместе с женой, земляками, Эдит Бучакой, хорошо известной на Кубе, вы отправились в кафе, где стали обсуждать внутренние дела страны пребывания. Где гарантия того, что ваше «мнение о президенте» и «плохой работе «Братской» каким-либо образом не дойдёт до соответствующих лиц и организаций и не вызовет затруднений в вашей работе? Вы обязаны знать, что встречи с руководителями братских организаций должны проводиться только с санкции Центра».
Гаранину пришлось оправдываться, доказывать, что «источник информации» сгустил краски, создав искажённое представление о его высказываниях. Резидент не сомневался, что нагоняю из Центра он обязан Чегодаевой. Эдит Бучака подробно рассказала подруге о той встрече в кафе, и Нора накатала на него «телегу» своему начальству в ГРУ.
Как бы там ни было, но американское посольство отслеживало любые, даже внешне незначительные, факты «советской активности» на Кубе.
Чтобы не складывалось впечатления о его «склонности к коммунистам» в подборе стажёров, Гаранин направил в Москву список связей, включавший семьдесят имён. Коммунисты среди них были, но в ограниченном числе:
«Хуан Маринельо – президент Народной социалистической партии. Сенатор. Из буржуазной семьи. Образованный марксист, весьма популярен в массах. Многие политики, ненавидящие коммунизм, поддерживают с ним личные отношения. Знаком мне по официальным мероприятиям. Прио Сокаррас, очень влиятельный на Кубе человек, сказал как-то о Маринельо: «Если бы он состоял в «порядочной партии», то давно был бы президентом».