После закрытия «Фабрики» Хемингуэй без дела не остался: договорился с представителями ВМФ США на острове о привлечении его яхты «Пилар» к противолодочному патрулированию в Мексиканском заливе. Яхту соответствующим образом вооружили, и её капитан Хемингуэй очень надеялся на встречу «один на один» с гитлеровской субмариной. Но и в этом ему не повезло, хотя впечатлений и наблюдений было много, и они впоследствии использовались писателем для работы над романом «Острова в океане».
Сотрудник советской разведки «Ива» встретился с Хемингуэем в Лондоне 26 июня 1944 года, разыскав его в отеле «Дорчестер». Завязавшаяся беседа показала, что писатель держится в стороне от «официальных лиц» и не в курсе текущих политических событий: «Я предпочитаю смотреть по сторонам, жить с лётчиками и собирать материалы для новой книги». Он рассказал о том, как летал на планере, как друзья-пилоты брали его на перехват ракет ФАУ и бомбёжки. «Ива» описал образ жизни «Арго»: «Живёт он один, но вокруг него кружится много соотечественников – журналисты, киношники и женщины. Накануне он получил из США перевод на 15 тыс. долларов от какого-то издательства, так что пьют они здорово и почти беспрерывно».
Хемингуэй вернулся на Кубу в конце марта 1945 года. Гаранин сообщил в Москву: «Арго» пригласил меня к себе на виллу, и мы с женой поехали к нему 10 апреля. Ничего особенного он не рассказал, может быть, потому, что там были другие гости. Его самочувствие плохое: он был ранен, физически ослаблен, к тому же его старший сын находится в плену. Эрнст сильно переживает за него. Немцы могут убить Джона из-за ненависти к писателю. После небольшого отдыха он собирается писать книгу о войне».
На этом спорадические контакты советской разведки с Хемингуэем были прекращены. Когда в начале 1956 года в Москве в «инстанциях» заговорили о возможности приезда маститого писателя в страну, в разведке решили: «По нашей линии вопрос о приглашении Хемингуэя в СССР не ставить».
«В глубоком кубинском тылу»…
В середине 1944 года Гаранин не слишком радужно воспринимал свою работу на Кубе. Прагматичную, вполне оправданную линию Заикина на поддержание спокойной – «без громких претензий» – работы миссии он не разделял. «Если бы мы находились в Союзе, – сетовал Гаранин, – то можно было бы сказать, что наша миссия – захудалая контора незначительного ведомства. Кубинская сидячка отрицательно сказывается на мне».
Гаранин преувеличивал свою «сидячку». С каждой почтой он направлял материалы на людей, подготовленных для «контрактации», но бдительный, осторожный и всеведущий Центр или отклонял кандидатов, или указывал на необходимость их «дополнительного, более глубокого изучения». Некоторых потенциальных «стажёров» Гаранина неожиданно переводили в другие страны. Резидент не без огорчения вычёркивал их из своей рабочей тетради.
Успешно складывались отношения с генеральным консулом Чили Мануэлем Эдуардо Хюбнером[67]. Познакомился с ним Гаранин на приёме в посольстве Мексики и обратил внимание на то, что Хюбнер «не прочь хорошо выпить». Мексиканцы угощали гостей кубинским ромом и текилой, малоизвестным национальным напитком. Хюбнер предпочёл текилу, объяснив Гаранину, что, как писатель, любит дегустировать «экзотические виды алкоголя». После третьего бокала текилы они договорились о встрече в ресторане «Эль Темплете» на авениде дель Пуэрто.
Гаранин приехал в ресторан первым, припарковал автомашину так, чтобы не упускать её из виду: воры были бедствием Гаваны. Хюбнер не опоздал, крепко пожал руку Гаранину и показал на Гаванский залив с военными кораблями:
«Мы здесь под надёжной защитой, никакие нацистские субмарины не помешают беседе».
В отчёте о встрече резидент сообщил: «Дучо» считает себя писателем и журналистом, хотя в последнее время больше занимается политикой и дипломатическими делами. В прошлом он брал интервью у президента США Гувера, президента Иригойена в Аргентине. Я проявил интерес к его литературному творчеству, зная, как это ценят писатели, и «Дучо» обещал мне подарить что-нибудь из своих произведений. Он – человек открытых эмоций, общаться с ним легко. Говоря о своих политических взглядах, чилиец подчеркнул, что он сочувствует «Братской», но считает более полезным «для общего дела» находиться вне её рядов. С этой точки зрения он нам подходит. На мои слова о том, что местная жизнь носит своеобразный характер и создаёт много препятствий для прямого общения, «Дучо» прореагировал с пониманием, заметив, что на первых порах в Гаване сам столкнулся с этим. Он предложил свои услуги: «Я готов подобрать ключи ко многим дверям кубинского общества и дать справки по любым вопросам, на любое лицо». «Дучо» упомянул о своих связях в дипломатических кругах, назвал среди них – английского посланника Огилви-Форбса. Подробно рассказал «Дучо» о ситуации в Чили: «Публикации в прессе США о засилье нацистов в Чили лживы, «пятая колонна» в стране практически разгромлена».
«Дучо» рассказал Гаранину, что в Гавану будет переведён чилийский консул из Нью-Йорка Педро Угалде Левансини: «Он собирается обосноваться здесь надолго. На него стоит обратить внимание, это информированный человек, который «идеологически» близок к «Братской».
На отчёт Гаранина о встрече с «Дучо» Центр отозвался фразой – «С контрактацией не спешить». Это означало, что у Москвы были «сомнения» по поводу кандидатуры. Конечно, резидент поворчал по этому поводу, возвращая телеграмму шифровальщику:
«Они там сами не знают, кто им конкретно нужен. Может, Фульхенсио Батиста подойдёт?»
Мельников покачал головой:
«Не подойдёт. На Фульхенсио у разведки не хватит денег».
«Доводить» «Дучо» до нужной «контрактационной» кондиции Гаранину не пришлось. Чилиец позвонил ему через две недели после встречи в «Эль Темплете» и пригласил к себе на приём. Оказалось, что приём – прощальный. Хюбнер отбывал в Сантьяго-де-Чили, чтобы получить назначение послом в Австралию. Но о своём обещании Хюбнер не забыл: вручил Гаранину небольшую книжечку – роман «Враги» и аккуратно упакованную бутылку:
«Не знаю, понравится ли по вкусу, но по градусам наша чилийская водка не уступает вашей «Московской»…
В числе «забракованных» Центром контактов Гаранина был поэт Николас Гильен. С ним резидент познакомился в литературном салоне Сары Эрнандес Каты, дочери известного дипломата и писателя, погибшего в авиакатастрофе. Эта дама лет сорока, работавшая в музыкальной редакции радиостанции, была, по мнению Гаранина, излишне богемной, со склонностью к скандальным похождениям. Раз в неделю у неё в доме собирался весь цвет кубинской культуры, журналисты и дипломаты. Энергичная Сара умела собрать под своей крышей самых интересных людей на острове. Пожалуй, только Хемингуэй не поддался её натиску. Скорее всего, она была не в его вкусе.
В отчётах Гаранин не скрывал, что нравится Саре: «Её интерес ко мне – чисто женский. Но я дал понять ей, что все её усилия будут тщетными. Приглашения Сары встретиться приватно я отклоняю, хотя всегда помню, что она может быть полезной для установления перспективных связей».
Гильен был давним другом Сары, и, конечно, она представила его Гаранину. После нескольких бесед тет-а-тет с поэтом резидент решил, что для дальнейшего развития контакта надо запросить Центр, поскольку Николас был членом «Братской» – вступил в партию в Испании, в 1937 году.
«Прошу дать указания в отношении Николаса Гильена, 45 лет, мулата, лучшего современного поэта Кубы, – написал Гаранин в Москву в декабре 1944 года. – Он широко известен в странах Латинской Америки и в США, жил в Европе. Вращается во влиятельных кругах кубинского общества, в курсе текущих политических процессов в стране. Гильен понимает, что сведения конфиденциального порядка необходимы для моей работы дипломата, и предложил мне встречаться в «частном порядке». Узнав о характере препятствий для этого (членство в «Братской»), Гильен заявил, что он «больше поэт, чем земляк». Пока я уклонился от окончательного ответа, но считаю, что Гильен представляет для нас несомненный интерес».
Ответа по каналам разведки Гаранин не получил, но в личном письме куратор резидентуры предупредил: «О поэте больше сюда не пиши, не нарывайся на взбучку».
Гаранин счёл ошибкой реорганизацию Национального антифашистского фронта в Общество дружбы с Советским Союзом. Он написал в Москву в феврале 1945 года: «Руководит этим процессом Эдит Бучака. Хозяин дал согласие на реформу и ждёт ответа Центра в отношении дотации обществу. Если реорганизация будет проведена, то это покажет, что фронт был просоветским органом. Сомнительно, что в общество пойдут буржуазные деятели, если его возглавит Бучака, видный деятель «Братской». Для меня постоянное общение с Бучакой по делам общества весьма нежелательно с оперативной точки зрения. Слежка, несомненно, будет усилена».
Предполагалось, что Гаранину придётся принимать дела по обществу у Чегодаевой, командировка которой подходила к завершению. В конце января 1945 года она вылетела на родину. Гаранин вздохнул с облегчением. Стычки с нею случались по разным поводам, часто – по инициативе Норы. Она следовала правилу никому ни в чём не уступать, к дипломатическим рангам и тонкостям относилась пренебрежительно. В Центре заметили напряжённый характер отношений между Гараниным и Чегодаевой, сделали замечание: «В нашей переписке вы уделяете ей слишком много внимания».
Отъезд Чегодаевой не смягчил Гаранина. Последнее слово он постарался оставить за собой. В очередном письме в Центр резидент сообщал: «Пако» посетовал, что Нора не передала ему связи по прессе. Оказалось, что все материалы ВОКСа, личные письма и прочее она складывала в кучу и не передавала адресатам, хотя местные деятели часто просили статьи о Советском Союзе. Один журналист посоветовал «Пако» не повторять методов Норы, которые он назвал «безответственными». Из этого следует, что единственными связями Норы как пресс-атташе были Эдит Бучака и её муж. Они и провожали Нору на аэродром».