[116]. В октябре 1937 г. Рафалович получил паспорт на имя Дубровского и выехал в Испанию, где служил в контрразведке интернациональной бригады в звании капитана (позднее майора) под кличкой «Жак». В октябре 1938 г. получил ранение, был эвакуирован во Францию, откуда после начала войны в Европе выехал в Чили вместе с женой-полячкой Евой Нейман. По прибытии в Сантьяго через советское посольство в Вашингтоне возбудил ходатайство о выезде в СССР. Позже по этому вопросу он переписывался с нашей миссией в Уругвае. В Чили Рафалович работал главным инженером телефонной компании (в которой заправляли американцы), принимал участие в деятельности польской колонии, являлся её делегатом в Межславянском координационном комитете».
После этой беседы Рафалович несколько раз приходил на улицу Биарриц, выясняя, не пришло ли разрешение, напрашивался на встречу с послом. Во время последнего визита Рафалович заявил, что его жена заболела острой формой ревматизма и потому, по рекомендации врачей, они вынуждены выехать в Аргентину, где намерены продолжить хлопоты по выезду в СССР.
Через день после прощального прихода Рафаловича в посольство, в неприёмный день и достаточно поздний час (для конспирации!), пришёл Юлиус Дорфман, который живёт в Чили с 1935 года. Он интересовался процедурой приёма в совгражданство. До приезда в Сантьяго Дорфман жил в Бессарабии, в Бендерах, где хозяйничали румыны. Работал в паспортном отделе полиции и якобы поддерживал связь с Василием Поляковым, сотрудником советского разведотдела в городе Тирасполь. Дорфман сообщал ему сведения о румынских властях, передавал чистые румынские бланки удостоверений личности. Имел псевдоним – «Идейный». В Сантьяго занимался коммерцией, в последнее время держит небольшой галантерейный магазин. Намекал, что при необходимости готов возобновить сотрудничество.
Вскоре Воронин познакомился с ещё одним «советским агентом» из прошлого: Францем Рамишем. Он приехал в Россию после Октябрьской революции из Праги, принимал участие в Гражданской войне в рядах Красной армии, в Сибири и на Дальнем Востоке. В 1920 году разведотдел из Иркутска направил его в город Калган[117] для продажи «конфискованного у буржуазии» золота и бриллиантов на доллары США. После успешного выполнения задания последовала другая командировка: в Шанхай для обмена фальшивых долларов, изготовленных в Иркутске, на настоящие банкноты. По словам Рамиша, эта операция способствовала росту его авторитета у чекистов, и в 1922 году его направили вместе с женой (Александрой Тельновой) на оперативную работу в Шанхай. Зарегистрировался там по чехословацкому паспорту и установил контакт с работником советского консульства. После тринадцати насыщенных событиями лет «начальство» решило использовать Рамиша в Аргентине, куда он отправился в составе группы из пяти человек. В Буэнос-Айресе в 1937 году все были арестованы. Рамиш просидел в тюрьме восемь месяцев и был выпущен с условием обязательного выезда из страны. Он перебрался в Чили, скопил денег и открыл небольшую пивную-закусочную. С семьёй он всё это время переписывался, переживал за жену и детей. Поэтому и решил вернуться в Шанхай, а потом в СССР.
Воронин уловил несколько «нестыковок» в рассказе Рамиша. Но углубляться в дебри его злоключений не стал. Разъяснил: из-за отсутствия документов, подтверждающих его советское гражданство, Рамиш должен «возбудить ходатайство на общих основаниях». Ответ Рамиша не удовлетворил, он несколько раз пытался попасть на приём к послу, но получал отказ. Правила есть правила, исключений быть не может, даже для бывших чекистов!
Между тем холодная война набирала обороты. Фултонская речь британского экс-премьера Черчилля о необходимости борьбы с «коммунистическим тоталитаризмом» была с восторгом встречена в чилийских правоконсервативных кругах, в которых всё чаще говорили о необходимости исключения компартии из политической жизни страны.
Вскоре после инаугурации нового президента подал в отставку посол Чили в СССР Окампо. Поползли слухи, что на его место будет направлен кто-то из руководителей КПЧ, дабы продемонстрировать скептикам, что отношения президента с компартией остаются непоколебимо гармоничными. Однако этот вопрос Видела решил по-своему: агреман был запрошен на Анхеля Файвовича, политика, принадлежащего к Радикальной партии, масона. Будущий посол принимал поздравления, его друзья отпраздновали назначение роскошным обедом, на котором присутствовал и Жуков. Файвович был настолько уверен в скором переезде в Москву, что нанял репетитора для изучения русского языка. Впрочем, до советской столицы он так и не доехал.
Первые признаки напряжённости в отношениях между Москвой и Сантьяго возникли после публикации в популярном журнале «Веа» в декабре 1946 года секретной аналитической справки с критической оценкой внутренней ситуации в Советском Союзе, написанной Окампо. В МИД Чили провели расследование по факту утечки дипломатических материалов, но виновника так и не нашли. Недружественная публикация была, конечно, замечена в советском посольстве. О ней сообщили в Москву.
В посольстве ощущали, что обстановка в стране меняется не в лучшую сторону. Опасались провокаций. Воронин присматривался к потенциальным исполнителям. Серьёзным врагом он считал организацию Чилийская антикоммунистическая акция (АЧА), которая была создана ультрареакционерами в ответ на включение в правительство Виделы коммунистов. Президент АЧА Артуро Олаварриа, экс-министр внутренних дел, описал в своих мемуарах историю этой организации, которая была задумана и сформирована «национально-патриотическими кругами» как гражданская демократическая милиция, способная оказать вооружённое сопротивление «международной секте коммунистов», если та попытается установить контроль над правительством.
Каждый член АЧА обязывался безоговорочно подчиняться приказам руководства и имел опознавательный знак – бляху с изображением парящего кондора на фоне национального флага. Четырехтысячный отряд АЧА был разбит на семь групп, причём первая и вторая группы являлись своего рода «отрядами быстрого реагирования». В первую входили студенты университетов, во вторую – молодые служащие частных предприятий. Отрядами командовали бывшие военные, в основном из ВВС. Штаб АЧА располагался в особняке на авениде О’Хиггинс и вёл вербовочную работу в провинции. Добровольцы проходили стрелковую подготовку, закупалось оружие – автоматы, винтовки, пистолеты.
Впервые свою потенциальную боевую мощь отряды АЧА продемонстрировали 1 октября 1947 года, когда провели «не санкционированный правительством» марш-парад перед монументом О’Хиггинса.
Никто из террористов, стрелявших по советскому посольству, так и не был задержан. Криминальная полиция поначалу обещала быстро найти злоумышленников, потом стала отмалчиваться. Пожалуй, только печатный орган КПЧ «Сигло» едва ли не ежедневно «сигнализировал» о бездействии властей, помещая заметки о том, что следствие по факту обстрела советского посольства ведётся столько-то дней и столько-то недель. В правой прессе о террористическом акте постарались забыть, хотя многое указывало, что исполнителей нападения следует искать в АЧА.
В воспоминаниях Олаварриа отмечалось, что, несмотря на железную дисциплину, в организации имели место случаи, когда отдельные боевики выходили из повиновения и пытались предпринять что-то на свой страх и риск, «противодействуя» коммунистам. Олаварриа привёл пример, когда ему удалось предотвратить нападение группы «ачистов» на жилище сенатора-коммуниста Элиаса Лафферте, что было бы, по мнению мемуариста, «трусливым и позорным актом».
Подробно рассказал Олаварриа об одном из таких неподконтрольных экстремистов, проникших в ряды АЧА, – отставном армейском капитане Октавио О’Кингстоне. Капитана как-то изгоняли из организации за авантюризм. Позже он был не только восстановлен, но и назначен шефом одного из подразделений. Однажды Олаварриа стал свидетелем самовольного вывоза оружия, в том числе трех автоматов, из штабного арсенала. На вопрос, имеет ли на это О’Кингстон разрешение непосредственного начальника, отставной капитан ответил утвердительно. Он заявил, что отправляется на стрельбище для проведения занятий. Как выяснилось на следующий день, это было ложью, но получить разъяснения от самого О’Кингстона не удалось. В штабе АЧА он больше не появлялся.
Был ли О’Кингстон организатором и главным исполнителем нападения на советское посольство? Вполне возможно. Олаварриа подробным рассказом об этом авантюристе и пропавших автоматах фактически дал ключ к разгадке этой позорной истории.
Компартия не претендовала на министерские портфели в правительстве Виделы, исходя в первую очередь из международной ситуации. Для партии было выгоднее оставаться в тени, сохраняя решающее влияние во внутриполитическом раскладе сил. Однако эта позиция была пересмотрена по настоятельному требованию президента. Видела пришёл на заседание руководства КПЧ, где решался этот вопрос, и попросил слова: «Если вы не будете участвовать в правительстве министрами-коммунистами, я отказываюсь от поста президента республики».
Только потом стало понятно, что это был не более чем театральный жест. По свидетельству политика и писателя Володи Тейтельбойма, Видела с самого начала «вынашивал в отношении компартии предательские планы, согласованные с американцами». Вполне возможно, что эти закулисные переговоры велись за спиной Боуэрса, имевшего в американском истеблишменте репутацию человека левых взглядов (до приезда в Чили он был послом в республиканской Испании). Вероятнее всего, о предполагаемом разрыве отношений США с Советским Союзом Видела узнал от американского адмирала Уильяма Леги. Беседуя с чилийским президентом, он «намекнул» на высокую вероятность превентивной атомной войны США против СССР. В подробности адмирал не вдавался, только десятилетия спустя стало известно, что ВВС США в ходе внезапного нападения собирались сбросить 130 атомных бомб на 70 советских городов.