– Х-хэ! Героиня. А то без неё бы не обошлись. Максим покачал головой, заступничество Чергинца его позабавило.
Танюша, она же сержант медслужбы Косенко, появилась в роте в середине лета, когда дивизия вела наступательные бои в двухстах километрах отсюда. Прислали её на замену убитого начальника ротного медпункта и дали в подчинение дюжину санитаров – прожжённых здоровых лбов. И как хочешь так и крутись, вчерашняя студентка, сама на фронт напросилась. Но Танюша-то, оказалась не лыком сшита, неведомо как, но приструнила в раз своих молодцев. Да так, что те порой пытаются её избегать. Только куда ж им деваться от непосредственного начальника? Благополучно закончив третий курс медфака Светлоярского госуниверситета, она в порыве патриотизма напросилась на фронт. Попав в 16-ю роту 7-го егерского вольногорского полка, Танюша как-то сразу не сошлась с придирчивым и мрачным, на её взгляд, субалтерн-офицером означенной роты. То бишь с Масканиным. И дело даже не в личной неприязни, её как раз не было, а в своеобразном понимании Масканиным дисциплины. А точнее, подпоручик искренне удивлялся, когда ему намекали, мол, женскому полу можно бы и поблажки делать.
– Дура твоя Танюха, – заявил Масканин. – Три года бы доучилась и нормальным врачом стала. Или что там у них, ординатура после шестого курса? А там и война, глядишь, давно кончилась. Чего ей дома не сиделось? Явилась к нам… Недоучка…
– Зря ты так. Девка из хороших побуждений…
– Ага, убьют её ни за что – вот и все побуждения.
– Мы ж её бережём, – не согласился Чергинец и заговорщицки подмигнул, заложив ладонь под ворот бушлата – старый солдатский жест.
– По глотку, – кивнул Масканин, с фатализмом подумав, что ещё немного и выпивать перед сном у него войдёт в привычку.
А спал он, как и все вокруг, урывками и когда придётся. Обычно два-три часа ночью, потом после обхода постов час-другой утром, если к комбату не вызовут. И днём когда придётся минут по сорок. И так третий год, исключая месячного отдыха в госпитале после ранения и трёх краткосрочных отпусков после контузий, все три раза совпадавших с выводами дивизии на переформирования, когда массово распускали в положенные отпуска.
– Знаю я, как вы бережёте. Зовете её на посиделки, жрёте водку пока я или ротный не видим. Танцульки горланите.
– Не, – Чергинец протянул новенькую семисотграммовую каплеобразную флягу, явно изъятую в хозяйстве какого-нибудь хаконского земледела, доверху наполненную водкой, – танцульки мы танцуем. А Танюша на гитаре нам аккомпанирует. А играет она душевно. Слушай, а может ты это?..
– Ну д-да! – Масканин отхлебнул, крякнул и занюхал рукавом бушлата, на котором имелось старое пятно соляра. – Глаз положил, у? – он улыбнулся, возвращая фляжку. – Девчонка она, конечно, видная. Но не в моём вкусе, – соврал он тут же про вкус, но для дела. Служебных романов не признавал. Пусть и не он командир роты, но зам ведь, да и сержант состояла в двойном подчинении, имела начальство и по медицинской службе. – И вообще, Паш, хорош про неё трепаться. Небось, по её просьбе меня зондируешь?
Масканин понял, что попал в точку, по вспыхнувшей и тут же подавленной реакции Чергинца. Всё-таки друга он знал хорошо. И продолжил:
– Ну ладно б я, или Вадик Зимнев. Но ты-то? Кто из нас гроза-фельдфебель? Кто за порядком должен смотреть? Не, ну звиздец, всё наоборот…
– Зимнев? – Чергинец рассмеялся. – Было дело, пытался он к ней подъехать. Только Танюша его сразу отсекла. Зелёный он ещё, два года разницы в их возрасте – многовато. Он теперь второй месяц к связистам бегает, есть там одна среди телефонисточек к нему благосклонная.
– Знаю.
Масканин ухмыльнулся. Вспоминать Вадика Зимнева, единственного офицера из взводных командиров в его подчинении, он без ухмылки не мог.
В роту Вадим прибыл в середине июня сразу после выпуска, отучившись два года по ускоренной и предельно интенсивной программе Кирилловского Высшего Пехотного Училища. В начале войны, в июне 150-го все военные сухопутные ВУЗы выпустили, как положено, подпоручиков и корнетов, проведших в своих заведениях четыре года. Потом программу подготовки будущих офицеров ужали на полгода за счёт отпусков, выходных дней учебного процесса и изъятия 'лишних' часов гражданских дисциплин. Одновременно наборы в училища решено было проводить дважды в год вместо одного. В конце того же 150-го года остро встал вопрос нехватки офицеров в действующей армии, программу подготовки сократили ещё на полгода и к лету 151-го выпускались скороспелые прапорщики. По табелю о рангах прапорщик был младшим офицерским чином, вводимым в военное время. А осенью 151-го, когда кадровый офицерский состав был выбит на семьдесят процентов, подготовку курсантов сократили ещё на год, вдобавок было введено промежуточное звание подпрапорщика, в которое производились после сдачи квалификационных экзаменов в аттестационной комиссии, унтер-офицеры и вольноопределяющиеся, стоявшие на должностях командиров взводов, с перспективой дальнейшего роста до капитана.
Вот так в подчинении Масканина появился девятнадцатилетний прапорщик Вадим Зимнев. Парень он был толковый и сообразительный, но имел в силу возраста и недосформированного характера один большой недостаток – отсутствие командирской жилки. Проще говоря, Вадим терялся в окружении подчиненных ему двадцати-тридцатилетних парней, а были и такие бойцы, кому и под сорок. Поэтому Масканину приходилось мягко опекать Зимнева, да делится опытом.
Масканин же не был кадровым офицером. Будучи вольногором, то есть выходцем из автономной южной провинции Новороссии, он начал службу в армии в шестнадцать лет. Именно в этом возрасте у вольногоров мальчик уже считался мужчиной и вразрез с общепринятой в Новороссии практикой обретал дееспособность не в восемнадцать лет, а двумя годами раннее. Соответственно и возможность служить в армии с шестнадцати лет, чем многие молодые вольногоры пользовались. То что в иных провинциях да и странах воспринималось частью молодёжи с некоторым страхом, у вольногоров считалось естественным и почётным. В Вольногорье было много чего выпадающего из общих рамок, широкая автономия всё-таки. Эти 'выпадения' коснулись и принципа структурной организации вооруженных сил.
В русской армии существовали вольногорские соединения и части трёх родов войск: егерские, горно-егерские и кавалерийские, имевшие собственную нумерацию, комплектуемые нижними чинами и унтер-офицерами только из вольногоров. В мирное время офицерский состав комплектовался выходцами из других провинций, окончивших военные ВУЗы. Офицеры-вольногоры стремились служить в других частях, что негласно поощрялось.
Срочная служба в Новороссии последние шестьдесят лет была трёхгодичной. Поэтому девятнадцатилетний Максим Масканин, благополучно уйдя на дембель, следующие четыре с половиной года учился в Старградском Университете. Экстерном сдав на первой сессии пятого курса все экзамены за год и защитив дипломную работу в январе 150-го, он получил вожделенный диплом и после месяца законного отдыха начал подыскивать работу.
Но его планы были нарушены войной. В феврале Велгон вторгся в Аргивею. После чего Новороссия объявила Велгону войну воскресным днем 14 февраля. Спустя две недели Масканин уже был в расположении своего родного 7-го егерского вольногорского полка 2-й егерской вольногорской дивизии. По нормам законодательства Новороссии, он как получивший высшее образование, в мобилизационном управлении военного округа перешёл в категорию резервистов второй очереди, то есть мобпредписания мог ожидать через полгода, а то и позже. Однако навестив семью и всё взвесив, Масканин явился на сборный пункт к концу первой недели войны. Там ему торжественно вручили добровольческий крест, выдававшийся всем добровольцам в два первых месяца войны. А на следующий день его эшелон вышел на Памфилион, куда перебрасывались предназначенные к вторжению в союзную с велгонцами Хакону армейские корпуса. Там же под Памфилионом, он был зачислен вольноопределяющимся в свой полк на должность рядового. Дивизия вступила в дело, как принято было выражаться в военной среде, на исходе февраля, расширяя захваченный морской пехотой на побережье плацдарм.
К октябрю 151-го года Масканин сменил свои погоны вольнопёра на погоны подпрапорщика, успев покомандовать отделением и взводом. К зиме 152-го стал прапорщиком, а к весне подпоручиком, приняв командование полуротой.
Словно бы нарушая паузу в разговоре, со стороны траншеи послышались сумбурные голоса. А минуту спустя через крытый ход сообщения в полукапонире появился чем-то взволнованный боец из взвода Зимнева. Белобрысый и лопоухий, не начавший бриться ещё, паренёк шестнадцати лет от роду. Имелись, однако, у Масканина подозрения, что юноша этот подправил себе возраст минимум на год. Отменная новенькая вольногорская чёрная шапка, в каких ходила вся дивизия, кроме особистов и некоторых офицеров из старых кадров, сидела на его голове таким образом, что он вынужден был словно подглядывать из-под неё. Шапка была ему великовата. Правда, лопухи ушей, каким-то макаром всё равно умудрялись выпирать. Одет он был в заляпанную и подобранную не по росту полевуху, неисправимо сидевшую на нём что тот мешок. Доброволец однако. Пришедший с последним маршевым пополнением в прошлом месяце. Звали этого 'чудо-богатыря' Ковалёнок. В роте он уже успел стать персоной знаменитой благодаря своей чрезмерной исполнительности и усердию, из-за которых не раз вляпывался в смешные и неловкие ситуации. И надо же ему было, словно по шутке судьбы, попасть во взвод Зимнева, у которого тактические таланты начисто перечеркивались неумением работать с личным составом. Вот и получалось – поручит взводник Ковалёнку какую-нибудь ерундовину, а тот так расстарается, что потом анекдоты в батальоне ходят.
– Господин подпоручик! – Ковалёнок старательно попытался принять строевую стойку, всей мимикой выражая важность момента, да неловко козырнул в спешке.
– Отставить! – гаркнул Масканин, давя смех, и официально обратился к Чергинцу: – Фельдфебель, разъясните егерю правила поведения, раз уж никто больше не снизошел до этого.