— Всего лишь то, что он может избегать проявления эмоций.
— Э-э… Не совсем понял вас…
— Оставим это… Что удалось наработать?
— Да пока ничего, командор. Ничего… компрометирующего. Я так понимаю, не в наших интересах, чтобы что-то всплыло?
— Вы правильно понимаете. Терять этого 'пациента' не хотелось бы. Но долг требует, чтобы не осталось ни сомнений, ни вопросов. Поэтому продолжайте со всем усердием.
— Хм! — за последние месяцы завлаб успел уже привыкнуть к частым взаимоисключающим наставлениям начальницы. — Что касается усердия, то его моим сотрудникам не занимать.
— Я это заметила, Тихон Сергеевич. Очень даже заметила… Я бы хотела поговорить с ним.
— Не советую. Он сильно взвинчен. Поймите меня правильно, это…
— И тем не менее я настаиваю.
— Как знаете… — тут же сдался завлаб, зная, что препираться с начальником экспедиции бессмысленно. Он сделал рукой приглашающий жест и пошёл по коридору, провожая её к двери.
Хельга вошла в камеру одна и присела на одиноко стоявшую у двери табуретку, привинченную к полу.
Масканин встретил её хмурым взглядом исподлобья. Глядел он недоверчиво, настороженно и чувствовалась в нём наглухо запечатанная злость. Что ж, это хорошо. Хорошо, что он способен обуздать себя и хорошо что злость, а не апатия.
— Здравствуйте, Максим.
— Кто вы? — сухо спросил он, не удосужившись ответить на приветствие.
— Глава особой научной экспедиции. По совместительству руковожу этой вот базой. Можете называть меня Хельгой.
— Что вы хотите?
— Что я хочу… — она слегка улыбнулась. — Хочу определить ваше настроение… Есть ли у вас вопросы, пожелания…
— Да? И всё? — он криво ухмыльнулся. — Это вы удачно заглянули. Вопросов у меня куча. И главный: когда прекратятся эти опыты надо мной? А пожелания… Желаю одного: разбить кому-нибудь морду… — он запнулся. — Простите, сударыня, я конечно же не вас имел в виду.
— Не стоит. Я не приняла это на свой счёт. Что до вашего вопроса, то вы проходите проверку по новой методике. Так что… Никто не проводит над вами опытов. Всего-навсего новейшие достижения науки и техники на службе интересов Отечества.
— Ну-ну, — Масканин недоверчиво цокнул языком. — Что-то я не слыхал о существовании такой техники, чтобы у человека в мозгах рыться, как у себя в огороде.
— И что с того, позвольте спросить? Человек постоянно, до самого перехода сталкивается с чем-нибудь впервые. Стоит ли удивляться по каждому поводу?
— До перехода, говорите? Интересно. Прям как у нас… Впрочем, мне сейчас не до этого…
— Совершенно верно, сейчас не место и не время выяснять наши мировоззрения.
— Что же вы там во мне выискиваете? Может сам вам расскажу, а?
Она покачала головой.
— В том-то и дело, Максим, что не можете.
— Понимаю. Потенциально я враг, пока не доказано обратное. Какая же судьба меня ждёт, ежели я окажусь врагом явным? Снова куда-нибудь в лагерь? Или теперь, по нынешним временам, лагеря не нужны? Сразу в расход?
— Вы так сразу с места в карьер… Считается неприличным отвечать вопросом на вопрос, но я рискну нарушить приличия. Неужели я по-вашему здесь и сейчас стану отвечать на такие ваши вопросы?
Он лишь пожал плечами, а она поймав его взгляд спросила совершенно будничным тоном:
— Максим, вам знакома Татьяна Велиславовна Косенко?
Внешне Масканин остался безучастен, только глаза на мгновение блеснули, чем его и выдали. Однако не этого добивалась Хельга, он не раскрылся, как она рассчитывала. В конце концов, возврат памяти у него хоть худо-бедно, но идёт и его реакция ничего не говорила. Тогда она продолжила нажим в ту же расшевелённую точку. Сменила тональность и спросила:
— Вы знаете, что она носит ребёнка от вас?
Сперва он не сразу понял смысл вопроса. Затем со зрением случилось на долю секунды расстройство: всё пространство камеры будто бы резко 'поплыло', уменьшившись в размерах, а лицо Хельги мгновенно выросло в размерах. Было в этом эффекте что-то знакомое, откуда-то он знал, что так бывает, когда пытаются что-то внушить. Затем всё так же резко вернулось к прежним размерам и на краткий миг наступил иной глюк: он увидел Хельгу сразу со всех сторон одновременно, сзади, спереди, с боков, сверху и снизу.
— Это правда? — тихо прошептал он, а может быть подумал.
— Правда, — кивнула она, довольная, что получилось таки его раскрыть, хоть не надолго и не полностью, но всё же.
— Как она? И где теперь она?
— В Юрьеве, у родителей. У неё всё хорошо.
Он кивнул, потупился и вдруг вздёрнул подбородок с вопросом:
— Там в изоляторе, когда я в отключке был… меня никто из медсестричек?…
— Ммм… — Хельга развела руками. — Да трогали. Все переодевания и процедуры медсёстры делали. Откуда нам было знать? Честно говоря, не до этого было. Вас и вашего напарника требовалось хорошенько 'почистить'. И… медперсонал на базе в основном женский.
— Что ж вы сделали? Как же я теперь невесту обниму?
— Понимаю… Придётся ждать. Пока родит. Другого выхода у вас нет. Так что, если пройдёте проверку…
— Ххэ… А если нет? Тут в Пустошах и выбросите? Разбередили мне… Когда вы свои опыты закончите?
— Хотите, Максим, вновь услышать мой ответный вопрос?
Масканин отвернулся и произнёс:
— Уходите, Хельга, прошу вас. Мне не приятно и трудно разговаривать в таком ключе с красивой женщиной. Не о такой встрече с соотечественниками я мечтал в последнее время. Да и сомневаюсь, что вы моя соотечественница.
Хельга пожала плечами и поздравила себя с успехом. Для себя отметила, что не смотря на всю холодность и раздражённость Масканина, она всё же вызвала в нём интерес, хотя этот интерес ни к чему не привёл бы. Она это почувствовала на уровне женского чутья. Тем более после не совсем красивого способа его прощупать, к тому же выяснилось, что его касались другие женщины, когда невеста носит его ребёнка. По поверьям вольногоров беременных не должны касаться чужие мужчины, а отца ребёнка не должны касаться другие женщины кроме матери. Странно даже, Темискира изолирована в локусе, а подобные представления о тонких энергиях перекликаются с представлениями многих миров Большой вселенной.
Встав, Хельга напоследок искренне пожелала:
— Удачной проверки, Максим.
____________________
*ГМС — глубинное ментоскопирование
Скажи ему кто-нибудь раньше, что от хандры можно завыть, Масканин не поверил бы. Но сейчас, именно в этот момент его так и подмывало завыть. Но не волком, что отвечало его нутру, а как той собаке, навечно прикованной цепью к своей будке. Ну как тут не завыть, когда только что узнал о ребёнке и тут же понял, что до родов нельзя даже дотронуться к Танюше? Да ещё так остро вдруг захотелось её увидеть. Поглядеть на неё хоть одним глазком, хоть несколько мгновений.
После пребывания в изоляторе его перевели сюда, в тесный кубрик медицинского блока, откуда день за днём выводила по одному и тому же маршруту неизменная троица излишне хмурых неразговорчивых парней, облачённых в одинаковые белые комбинезоны, какие здесь на базе носили все имеющие отношение к медперсоналу. Вот только эта троица ну никак не соответствовала образу означенного персонала. Одинаково короткие стрижки, специфические движения хорошо тренированных людей и бросающаяся в глаза военная выправка. Ну хоть ведут себя вежливо и без всяких конвойных заморочек.
Изо дня в день его с утра водили по изолированному коридору в камеру с единственным креслом с застёжками для рук и ног и со странным колпаком, надеваемым на голову. Кресло было мягкое и удобное, в нём легко можно расслабиться, вот если б ещё не застёжки с колпаком и куча разноцветных проводов, что уходили прямо в заднюю стену камеры… И каждый раз одна и та же процедура: двое техников во всё тех же белых комбезах, но самого цивильного вида, надвигают на голову чёртов колпак, что-то там долго щёлкают с той стороны спинки и уходят. А потом откуда-то из потолка раздаются вопросы. И всё. Сами собой, помимо воли, возникают подробнейшие воспоминания и проносятся подобно скакуну, что летит галопом, а ты сидишь в этом кресле и словно сторонний наблюдатель просматриваешь собственными закрытыми глазами свои же воспоминания, заново переживаешь всё то, что было и что интересует этих неутомимых исследователей. А интересуют их в основном обстоятельства побега. И конечно же весь тот временной интервал, что был проведён в лагере. Но тут уж проблема. Всё что всплывало из глубин памяти было настолько туманным, что не получалось никакой удобоваримой для восприятия картины. И тогда раздражённые исследователи начинали задавать ключевые вопросы о жизни до лагеря. И вот тогда изредка начинаешь вспоминать то, что ещё недавно казалось напрочь забытым. Что ж, хоть какая-то польза от этой возни.
А потом всё это заканчивается и приходит понимание, что на сегодня всё — отстрелялся. Дальше возвращение в свой кубрик, где в общем-то уютно и нет порядком осточертевших белых тонов, как везде в медблоке. Можно валяться на кровати, можно отжиматься, можно ходить из одного в другой конец целых десять метров. Ах да, можно ещё приготовить кофе и закурить, завлаб на днях расщедрился и лично передал банку кофейного суррогата, сахар, электроплитку и две пачки второклассных сигарет 'Северная Заря'.
Кормёжка тут по распорядку, всегда доставлялась в кубрик на тележке. Кормили хорошо, наверное даже вкусно, не деликатесы конечно, но после недавних странствий, а особенно лагерной жратвы, здоровенный кусок мяса с гарниром и салатиком казался чем-то невероятным, почти сказочным. Так что, завтраки, обеды и ужины — то немногое, что хоть как-то скрашивало ежедневную обыденность, когда живёшь и не понимаешь своего статуса, кто ты здесь: пленник или всё же нет? Почему столько недоверия и в чём истинный смысл этих ежедневных процедур? Хорошо хоть кофе дали, пусть эрзац, но всё-таки. И сигареты зачем-то. Максим не курил, так эти пачки и валялись без дела.
А глубокой ночью накатывала тоска и заедала почти до самого утра. Приходили самые разные мысли, роились, расплывались. Нежный и волнующий образ Танюши оставался по прежнему размытым. Сколько тепла в душе порождал её образ! Вот бы фотокарточку её сюда… Всё думаешь, думаешь, ворочаешься с боку на бок, а сон не идёт. Слишком много было вопросов, на которые страсть как хотелось получить ответы. Что же всё-таки у него хотят выведать? Что это за чудо-техника, позволяющая копаться в чужой памяти? И как там поживает крепыш, о котором до сих пор ничего не известно? Отв