Макарин с трудом сел, еле справляясь с головокружением.
Канасгетская лодья шла на веслах, с убранным парусом. Длинная, из проконопаченных до черноты досок и такая узкая, что между рядами гребцов почти не было прохода. По обеим берегам неширокой реки тянулся высокий лес, иногда он уступал место песчаным отмелям. С правой стороны лес был светлым, березовым, редким, так что лучи солнца пробивали его насквозь, вплоть до холмистой травяной зелени. С левой, восходной, высились темные ели и лиственницы. Их густые лапы сплетались сверху донизу, не оставляя свободного места. Иногда стройные, будто корабельные мачты, деревья сменялись непроходимым мрачным буреломом, и тогда Макарин понимал, что совсем рядом с рекой проходит граница Чернолесья.
Они сидели на корме, где вдоль бортов стояли обитые медью черные ящики, а все пространство между ними занимали наваленные в два слоя оленьи шкуры. Кроме Макарина и воеводы здесь был только один стражник в надраенном до блеска кожаном доспехе с разноцветными перьями по бокам. Канасгет сидел по-татарски, скрестив ноги, и не сводил с пленников узких черных глаз. Его грязные длинные волосы были заплетены в две косички и украшены лентами. Рядом лежал лук с уже натянутой тетивой и деревянный колчан со стрелами.
— Всю дорогу молчит, — сообщил воевода. — Ни слова по-нашему не разумеет.
— Они знают кто мы такие?
— Конечно. Главные в отряде вполне сносно по-нашему говорили. Я им сообщил. А то хотели головы рубить. Теперь будут торговаться. Воевода и царский дьяк дорого стоят. Обыскали, но только оружие и забрали. Даже пойло мое не тронули, — он потряс фляжкой, которую все время вертел в руках. Макарин услышал глухое бульканье.
— Куда нас везут?
— Кто его знает. Обычно дикари пленников по своим лесным городкам держат. Но что на этот раз задумали, неизвестно.
— А где Иринья?
— Ее тоже вместе с нами прихватили. Принесли без чувств и бросили вон под тем навесом.
Воевода указал на крытый берестой шалаш, который занимал почти весь нос лодьи.
— Знал бы, чем дело кончится, — сказал он, — никогда бы за этой курицей не побежал. Прямо наваждение какое-то нашло. Если б сам не видел, как канасгеты ее связали, был бы уверен, что она с ними заодно.
— Скорее она заодно с тем чудищем из леса, — сказал Макарин.
— С каким еще чудищем?
Макарин посмотрел на воеводу, но тот явно не шутил.
— Когда мы вылезли из подземного хода, — напомнил он, — перед девкой стояло чудовище, черное, огромное. Ты в него выстрелил. И оно убежало.
Кокарев заливисто рассмеялся.
— Да это медведица была, дьяк! Обыкновенная местная медведица. Вылезла из леса, увидела девку и со страху встала на задние лапы. И стрелял я не в нее, а в воздух. Из самопала медведя не завалишь, только разозлить можно.
Макарин помолчал, пытаясь в подробностях вспомнить зверя на опушке.
— Нет, воевода. Медведей я за свою жизнь много видел. Не думаю, что местные медведи сильно отличаются от наших. Это был не медведь.
— Ну, значит шубинский самоед тебя каким-нибудь мухоморами накормил или смесью какой в нос дунул, они это могут. После них не только медведи чудовищами покажутся.
Макарин вспомнил сонный порошок Хадри и ничего не сказал.
— Все это неважно, — продолжил воевода. — Тебе надо хорошо отоспаться, мозги проветрить. А меня больше мои казачки волнуют. Их всего два десятка, а у канасгетов две сотни, да еще в ушедшем из городища разбойном отряде невесть сколько. Удержать крепость конечно даже так можно. Но если среди моих людей действительно есть предатель… — он покачал головой. — В любом случае, погибнет немало. А сейчас каждый человек будет на вес золота. Я плохо понимаю канасгетское наречие, у дикарей что ни деревня, то другой язык, но судя по тому, что я слышал, их войско намерено идти дальше на север. А на север отсюда только немногочисленные самоедские стойбища. А за ними — Мангазея. Нас ждут трудные времена. Не понимаю, что они все к нам из своей тайги прутся. Ярганы, теперь канасгеты. Словно медом намазано. Пустошь же. Холодно. Ни еды, ни добычи толковой. Разве что действительно на Мангазею позарились…
— Тогда, возможно, они не собираются торговаться за наши головы.
Воевода помрачнел.
— Тогда, да. Ладно, дьяк, чего гадать. Прибудем на место, там и узнаем.
На место они прибыли только к вечеру.
Солнце уже касалось верхушек деревьев и окрашивало реку красным, когда лодью вынесло из очередного поворота, и они увидели город.
Река в этом месте разделялась на два протока, образуя небольшой гористый остров. Стройные молодые сосны покрывали его береговую часть, а над ними, на каменистом холме высились бревенчатые стены.
Канасгетский город мало напоминал русские крепости. Это была сплошная стена поставленных вплотную высоких срубов с покатой крышей и двумя рядами маленьких редких бойниц. Башен не было, зато на самой высокой части острова, прямо в центре города виднелась большая укрепленная постройка, больше всего напомнившая Макарину виденные им в Неметчине замки, обычно состоящие из массивной башни и мелких пристроев вокруг нее. На пологой крыше этого громоздкого деревянного терема были укреплены несколько шестов с развевающимися черными конскими хвостами. Над островом стояли столбы белого дыма от многочисленных печей, и по доносящемуся шуму было ясно, что город густонаселен. По реке от острова к берегам сновали узкие лодки, а вдоль пристани чернели несколько кораблей со спущенными парусами.
Пока лодья медленно ползла вдоль острова, Макарин разглядывал землянки, в беспорядке рассыпавшиеся по берегу, чумазых детей, баб в серых хламидах, косматых мужиков с ленточками в косицах, домашнюю живность, расставленные для просушки сети, какие-то разукрашенные маленькие избушки на высоких пеньках. Пару раз в глаза бросились почти русские избы, но, приглядевшись, Макарин понял, что скорее это татарское жилье, с торговыми складами и лавками. Значит канасгеты не были оторванным от мира племенем.
Сопровождавший их стражник вдруг завозился, выудил откуда-то потертый шлем, водрузил на косматую голову. Заорал что-то стоявшему у мачты без дела мелкому пареньку в рваной длинной рубахе. Тот подскочил, ловко набросил на шеи пленников по толстой веревке, затянул. Канасгет, кряхтя, поднялся, взял концы обеих веревок и намотал их на руку. Корабль медленно подошел к пристани. Двое из команды выскочили на берег с канатами, подтянули судно. Канасгет нетерпеливо дернул веревки и двинулся к сходням.
— Делаем, что скажут, — вставая, предупредил Кокарев. — Ведем себя мирно, на драки не нарываемся.
Воевода заметно прихрамывал. Левое колено было перевязано грубой серой тканью.
Они медленно протискивались вслед за стражником мимо гомонящих гребцов, когда полог шатра откинули, и двое разодетых в цветастые тряпки канасгетов вывели под руки Иринью. Она была укутана в какое-то подобие темного длинного сарафана с блеклой вышивкой и множеством висячих оберегов. Голову укрывал белый платок, а щиколотки были связаны, и потому двигалась она мелкими шажками, то и дело спотыкаясь.
На пристани собирался любопытствующий народ. Бабы с ведрами и ворохом стираного белья, грязные дети, мужики в холщовых рубахах. Они толкались у самой кромки, разглядывая пленников черными бусинами глаз. Из толпы что-то громко сказали и засмеялись. Потом над головами возникли островерхие шлемы, народ расступился и на пристань вышли пятеро воинов в потрепанных доспехах. Макарин заметил, что вооружены они топорами, и только у одного висела на поясе сабля. Он увидел Иринью, попятился и что-то гаркнул. Сопровождающие ее канасгеты одномоментно мелко поклонились, один побежал обратно в шалаш, и тут Иринью словно подменили.
Она завопила, оттолкнула оставшегося охранника, кинулась к Макарину, падая, схватила его за руки, разжала ему ладонь, сунула что-то холодное, округлое.
— Сохрани, — прошипела она, упала и затряслась словно в падучей.
Визг, вопли, басовитые окрики охраны, все слилось в один сплошной вал громких звуков, забегали гребцы, вытащили топоры встречающие, заорал что-то выпучив глаза стражник в кожаных доспехах и понесся по сходням, дергая за веревки. Макарин с воеводой еле за ним поспевали, то и дело стукаясь локтями и коленями. Миновав толпу и вбежав по утоптанной дороге на склон холма, канасгет остановился, хрипло дыша и высунув язык. Макарин обернулся.
Охранники с корабля и подоспевшие с пристани вояки всемером связывали Иринью. Они обмотали ее веревками сверху донизу так, что она стала походить на серую куколку какой-то гигантской бабочки, потом взвалили на плечи и потащили на берег.
— Даже как-то завидно, — сказал воевода. — Нас с тобой, дьяк, один соплежуй конвоирует. А для девки целый отряд прислали. Может они так ко всем больным относятся? Не знал, что она еще и бесноватая.
— Она не бесноватая, — сказал Макарин, сжимая в кулаке то, что передала ему Иринья. Он не мог глянуть при стражнике, но по округлой форме и гладкой будто лакированной поверхности и без того было ясно. Он уже держал это в руках.
— Тебе виднее, — буркнул Кокарев.
Стражник гавкнул что-то на своем тарабарском наречии, дернул за веревки и повел их к воротам, гордо задрав подбородок и выпятив грудь. Собравшиеся по обочинам зеваки, раскрыв рты, потащились следом. Сидящие на ограде молодые парни, хохоча, проорали стражнику что-то издевательское. Он не ответил.
Стены, окружающие город, вблизи оказались ниже, чем выглядели издалека, не больше трех саженей. Их бревна снизу были гораздо темнее, чем сверху, как бывает, когда стены наращивают сильно позже. В бойницах виднелись застывшие фигуры часовых.
Вблизи ворот зеваки наконец отстали, и Макарин смог незаметно сунуть круглый камень за пазуху.
Ворота представляли собой широкий прямоугольный проем, окаймленный толстенными бревнами, разукрашенными резьбой и цветной росписью. Оттуда выкатилась груженая тюками странная двухколесная телега, запряженная понурой маленькой лошадкой. Возница, увидев пленников, принял в сторону и остановился, в изумлении их разглядывая.