Бледная рожа вновь мелькнула наверху, прижалась к отверстию уключины. Стрельцы уже довели тяжеловозов с пушечными нартами на вершину холма и теперь их разворачивали.
— По бортам мы барабанить теперь не будем, — продолжил Кокарев. — Сверху твоя разбойная ватага как на ладони. И всю палубу расколошматим, и всех изведем, если кто в подполе прячется. Это тебе не по бортам стрелять. Доходчиво объясняю? Или примера подождешь?
Наверху встревоженно забормотали. Потом бледная рожа высунула в отверстие пегую бороду.
— Ватага говорит примера подождем.
Кокарев сплюнул, посмотрел на Макарина, шепнул: «Молись, дьяк, чтобы у Троекурова пушкари оказались не хуже моих». И поднял руку.
Прошли долгие-долгие мгновения, прежде чем с холма гулко бахнуло. Ядро прошелестело над головами, с треском обрушилось на палубу, ломая доски. Кто-то отчаянно завопил. Сверху посыпались щепки, обрывки пакли, мелкий мусор.
Когда сизый дым развеялся, в отверстии снова показалась бледная рожа и сумрачно поинтересовалась:
— Чего хочешь, воевода?
Кокарев смахнул с плеч опилки.
— Вот так бы сразу. И примера бы не понадобилось. Хочу я немногого. Мне нужна твоя лодья, разбой. И команда. Не вся конечно. Пятерых, думаю, будет достаточно, чтобы с лодейным ходом справиться. Доставишь нас, куда скажем. А там можете идти на все четыре стороны, только на глаза мне больше не попадайтесь.
— Пятерых? А остальных что? Стрельцам в лапы? Не жди, воевода. Надымские своих не бросают. Можешь продолжать показывать примеры. Посмотрим, надолго ли у тебя ядер хватит.
Кокарев пожал плечами.
— Не обязательно стрельцам. Запрем вас в подполе. Оружие сдадите. И будете сидеть тихо до тех пор, пока не выпустим. Если что пойдет не так — пеняйте на себя. Сколько вас на лодье? Только те, что на палубе? Или еще кто прячется?
— Еще трое, — подумав, ответил разбой. — В казенке лежат. Ранетые. И одному сейчас твой пример ногу оторвал. Но он совсем не жилец.
— Вот и отлично. Сходни спускайте, мы поднимаемся.
Спрыгнув на палубу, Макарин осмотрелся.
Разбои жались по бортам, заросшие, грязные. Сборная разноплеменная ватага была ослаблена и плохо вооружена, но вполне годилась для последнего боя. Троекуров положил бы немало стрельцов, если бы решился брать лодью рукопашной. Бледные, смуглые, скуластые, плоские, носатые и почти безносые рожи разглядывали государевых людей исподлобья, опасливо и угрюмо. Здесь были большерукие поморские мужики, вятский с клочковатой бородой, два явных татарина, самоед в меховой малице с русским топором, остяк с саблей и еще какие-то непонятные узкоглазые и круглолицые, которых Макарин до того ни разу не видел.
— Да у вас, я гляжу, тут полное международное согласие, — сказал Кокарев. — Каждой твари по паре, что на твоем ноевом ковчеге.
— Мы, надымские, всех сирых и убогих принимаем, происхождения не спрашиваем, — ответил стоящий перед ними разбоев переговорщик с пегой бородой, кряжистый мужичок в снятом с чужого плеча служивом кафтане. — А ты, стало быть, тот самый воевода, который нашу беззащитную крепостицу с ходу взял?
— Стало быть, да, — ответил Кокарев. — Прости, разрешения не спросил, вы в тот момент куда-то подевались. На грабеж, наверное, ходили.
— Для вас грабеж, для нас хлеб насущный. Жить каждому хочется.
— Ну да, ну да, — задумчиво протянул воевода, вышагивая по накренившейся палубе и цепко рассматривая обстановку. Разбои сильнее прижимались к доскам, когда он проходил мимо. — И много награбили?
— Ни одного, — покачал головой мужичок. — Пустыми идем.
Воевода поднял дощатую дверцу, ведущую в подпол, заглянул в темноту.
— И впрямь, пустые. Зато теперь вам в подполе сидеть будет вольготно. Места много.
Он подошел к борту, оглушительно свистнул и замахал руками. Макарин увидел, как сидящая на склоне холма троица повскакала с мест и стала спешно затаптывать костер.
Воевода повернулся и громко сказал:
— Итак, разбойнички, пора выполнять уговор. Мне из вас нужны только пятеро. Один морезнатец, что местные отмели да воды с берегами знает. И четверо умелых, чтобы помочь нам с лодьей под ветром справиться. Остальные — в подпол. Сидеть будете недолго. Это я вам обещаю. Да, и не забудьте оружие на палубе оставить. Всё. Вплоть до ножей. Дьяк проверит. Проверишь, дьяк?
Макарин подошел к воеводе и тихо сказал:
— Не мало ли пятерых в помощь? Если ты в Тобол хочешь, в обское устье придется на веслах идти, пятеро эту лодью против течения точно не сдвинут.
Воевода усмехнулся.
— Ты и впрямь подумал, что я Троекурову так просто Мангазею сдам? Плохо меня знаешь, дьяк. Никакого Тобола. А значит и никакого устья. Пойдем по твоим делам через море. А там посмотрим, авось чего изменится. Для паруса много людей не надо.
— Но и отпускать их после опасно. Как возвращаться будем?
— Что-нибудь придумаем.
Воры зашевелились, стали подползать, пригибаясь, ближе к пегобородому, который у них явно был за главного. Тот наклонялся к каждому, шептал по-быстрому в ухо, отпускал. Подходил к следующему. Воры кивали, зыркая на гостей.
— Эй, разбойнички, — нахмурился Кокарев. — У вас есть возражения?
Пегобородый осклабился и поклонился.
— Никаких, воевода. Разве что совсем небольшое. Я-то человек доверчивый, раз воевода сказал, я ему конечно верю. Но не все у нас такие как я. Многим твоего слова недостаточно. Вот Орбан молодой, совсем у нас недавно, а уже мудрец каких мало. Вот он трезво спрашивает — а что, если… Да ты, Орбан, сам скажи, сынок, не стесняйся.
Пегобородый подтолкнул к ним мелкого скуластого угорца в грязной меховой шапке и линялых одежках. Угорец шмыгнул носом, скосил глаза в сторону и просипел:
— Вобщем, это… Оружье тут, мы там, а вы это… И конец!
Пегобородый задвинул угорца обратно и перевел:
— Орбан опасается, что твое предложение, воевода, может обернуться для нас ловушкой. Оружие мы, значит, сдадим, сами сядем в подпол. А ты стрельцов сюда напустишь. Пятеро безоружных со стрельцами не справятся.
— Не пущу я сюда стрельцов.
— И все же, опасения имеют место быть. Потому предложение наше такое. Мы, пятеро остающихся, оружие оставляем. И сдаем его только после того, как в море выйдем.
— Опасно, — шепнул воеводе Макарин.
Воевода отмахнулся.
— Ладно. Но можете оставить только кинжалы. Пищали и прочее дальнобойное все равно сдать.
На том и порешили.
Разбои потянулись к черному зеву подпола, прихватив троих раненых, что лежали на полатях в носовом помещении. Макарин стоял рядом с лестницей и брезгливо заглядывал каждому за пазуху, хлопал по штанинам в поисках спрятанного оружия. Когда последний из воров спрыгнул вниз, дьяк опустил дверцу и задвинул железный засов.
На палубе остались пегобородый переговорщик, двое сумрачных поморцев, татарин и молодой вятич с блеклыми хитроватыми глазами.
— Лучшие из лучших, воевода, — представил сотоварищей пегобородый. — В одиночку могут с парусом на большой воде справиться.
— Так может, одного и хватит?
— Может и хватит, — ухмыльнулся разбой. — Вот только море не спокойно. Как бы чего не вышло.
На море поднимались волны, ветер дул все сильнее, а на горизонте чернели тучи.
— Ладно, — сказал воевода. — А этого почто в подпол не спустили?
Он указал на скорчившегося разбойника, что лежал в луже крови рядом с мачтой. Его развороченная нога торчала под странным углом, напоминая раздувшийся пень.
— Помер он, — вздохнул разбой. — Как выйдем в море, опустим на дно бренные останки. Пусть всеблагой Нум примет его душу в своем подводном царстве.
Он достал из-за пазухи увесистый оберег на плетеном ремешке и приложился к нему губами. Воевода глянул на него презрительно.
— Вроде с виду простой христианский человек, а речи поганые ведешь. Много вас, отступников, развелось.
— Если бог от нас отступается, кто мы такие, чтобы не отступиться от него? Я всю жизнь Христу молился. Пока два года назад ко мне в костромскую деревушку лисовчики польские не нагрянули. Жену снасильничали, горло ей перерезали. И детишкам малым кишки выпустили. Потом насадили их на копья и показали мне. В тот день я Христа проклял.
Кокарев отвернулся от него, перекрестившись.
Конные стрельцы стояли все также, цепью, между лодьей и темнеющим морем. Лошади фыркали, переступали с ноги на ногу. Ветер рвал конские гривы и подолы кафтанов. Воевода Троекуров в сопровождении одного из стрельцов спустился быстрой рысью с холма и подъехал ближе к лодье.
— Может, все-таки пару служивых возьмешь с собой в охрану, — крикнул он Кокареву. — На всякий случай. Или дьяку передашь. Два ствола лишними никогда не бывают.
— Бывают, — ответил тот. — Не беспокойся, Иван Михалыч. Мы без твоих стрельцов справимся.
Троекуров пожал плечами и развернул мерина.
— Ну, тогда прощай, Григорий Иваныч. Не поминай злом.
Он похлопал лошадь по холке и двинулся шагом обратно. Проходящий мимо Хадри низко поклонился ему, но воевода сделал вид, что не заметил самоеда. Хадри пропустил Иринью вперед на сходни, а сам с трудом затащил на лодью объемистый тюк с припасами.
— А где Шубин? — спросил Кокарев.
— К лодке спустился, — ответила Иринья. — Снарягу забирает. Обещал скоро догнать.
— Если задержится, ему придется до нас вплавь добираться, — сказал воевода и кивнул на море.
Только сейчас Макарин заметил, что волны уже подобрались вплотную к стрелецкой цепи. Начинался прилив. Вставший поодаль Троекуров махнул рукой, что-то прокричал стрельцам, и те медленно тронулись в сторону возвышенности.
Иринья, проходя мимо Макарина, посмотрела ему в глаза и прикрыла лицо краем платка почти до переносицы.
— Девка пусть идет в казенку, дверь закроет и без особой необходимости не высовывается, — тихо распорядился воевода. — Не хватало еще, чтобы ее опять какой-нибудь вор узнал. А самоеду дай в руки пару самопалов и пусть с разбоев глаз не сводит. И сам будь настороже.