— Разные ситуации в жизни бывают, — ответил Макарин, и воевода глянул на него с презрением.
— Ты, дьяк, в своих европах точно лютеранином заделался. Еще скажи, каждый свою судьбу выбирает. Сейчас ты им позволяешь веру менять, а завтра они тебе на шею сядут.
Разбои тем временем расстелили широкое полотнище и принялись заворачивать в него тело. Сокол стоял над ними, медленно раскачиваясь и что-то тихо напевая. В одной руке он держал широкую металлическую чашу, полную потемневшего ячменного зерна. Иногда он черпал зерно пригоршнями и щедро сыпал его на саван, будто сеял на поле. Напоследок, перед тем как завернуть саван окончательно, туда положили прямой палаш с зазубренным лезвием, видимо, принадлежащий покойнику. Готовый длинный сверток обвязали обрезком каната, к концу которого прикрепили тяжелую металлическую болванку с выбитыми на ней кругами и спиралями.
— Боятся, что всплывет, — хмыкнул Кокарев.
Сокол достал из чаши большой кусок чего-то мягкого, темного, и Макарин не сразу понял, что это кусок сырого мяса. Атаман измазал им оскаленный рот идола, провел сочащиеся полосы по деревянному лбу и щекам. Потом жадно откусил и передал мясо соседу. Разбои по очереди рвали жилистый кусок, жевали, чавкали, и темная кровь стекала по их бородам и голым подбородкам.
— Не могу на это смотреть, — сказал воевода и снова отвернулся.
Сокол выбросил остатки мяса в море. Двое поморцев взялись за края свертка, подняли на плечи и резко перевалили за борт. Покойник с громким плюхом вошел в воду, и металлическая болванка тут же потащила его на дно. Макарин смотрел, как он быстро исчезает в темной толще, то ли серой, то ли синей, то ли зеленой. Ничего не было видно в этой пустой воде, только бледное расплывающееся пятно савана. В какой-то момент дьяку показалось, что он увидел какую-то длинную мелькнувшую рядом с покойником тень, но она исчезла так быстро, что скорее всего ее и не было. Прошло несколько мгновений, и от ушедшего на дно покойника остались только несколько вспухших на поверхности пузырьков.
Сокол хмуро огляделся.
Ветер налетел внезапно с севера и покрыл море рябью. Где-то вдали громыхнуло.
— Эй, разбойнички, — вскочил Кокарев. — Если не хотите вслед за другом отправиться, живо за работу!
Сокол нехотя махнул рукой, и разбои принялись поднимать рею. Новый порыв ветра рванул парус, затрещали крепления. Тень упала на лодью. Подняв голову, Макарин увидел быстро наступающие низкие тучи. Весь север был затянут черной мглой, и море в той стороне терялось в бешеном мареве.
— Бури в этих местах стремительные, — сказал подошедший Шубин. — То на одном месте стоит, а то накинется, словно волк на овцу. Не угадаешь.
— Хочешь сказать, что нам ее не миновать? — вскинулся воевода.
— Пока есть время. Ежели пойдем по ветру, можем успеть пройти краем. Посудина хоть и воровская, но крепкая.
Вдали полыхнула молния. И в тот же момент заорал Хадри.
Он стоял у носовой корги, держась одной рукой за линь, а другой указывая куда-то вперед по курсу.
— Черт, — выругался Шубин. — Этого-то я и опасался.
— Этого это чего? — брюзгливо вопросил Кокарев.
— Слышал я об этом месте от купчин мангазейских. Они не просто так его стороной обходят, к берегу жмутся. Да как-то не придал значения, когда разбойник о своем кладбище заговорил.
Шубин не договорив ринулся к противоположному борту. Макарин увидел, как Хадри спрыгнул с корги и наставил самопал на ближайшего разбоя.
— Да что происходит-то! — возмущенный Кокарев поднялся с банки.
— Засада происходит, воевода, — ответил Шубин, вглядываясь вперед.
И тогда атаман Сокол расхохотался.
— Не подвел меня Нум, благодетель! — закричал он. — Не было у меня уверенности, на удачу сюда шел. Вот она, моя удача, государевы люди!
Впереди, там, где висело в сером мареве красное пятно заходящего солнца, над темными волнами колыхались белесые полотнища трех парусов. Холодный закатный свет пробивал их насквозь, делая призрачными и еле заметными, но под ними уже можно было разглядеть длинные силуэты корпусов, покрытых красно-черным орнаментом. Три лодьи шли наперерез, полным ходом, на веслах и под парусами.
— Ну что, господа хорошие, — веселился Сокол. — Пришел ваш черед в подполе сидеть. Если глаза меня не обманывают, то это лодьи Кирея Безносого. И если это так, вам лучше прямо сейчас вниз перебраться. Целее будете. Давайте уже, открывайте, выпускайте моих соколиков на волю.
Он шагнул к люку подпола, но уперся грудью в дуло ручницы. Воевода взвел колесцо.
— Не спеши, вор. Пока твои дружки сюда доберутся, мы всех вас успеем к рыбам отправить. А потом и с ними начнем разговаривать.
— С вами они разговаривать не будут, — сказал Сокол. — А со мной будут. Воевода, ты же не глупый человек, должен понимать. Там человек пятьдесят. Нет у тебя шансов.
Разбои сгрудились за спиной атамана. Кто-то из них уже успел выломать из надстройки дреколье, но большинство оставалось безоружными.
Воевода обернулся, не опуская ручницу.
— Поморец, на руль, живо. Правь куда хочешь, только от гостей подальше.
Шубин отошел на корму, куда уже успел перебраться Хадри с ворохом оружия и мешками припасов.
Сокол снисходительно улыбнулся.
— Один руль тебе не поможет. С парусом вы не справитесь. И весел у вас нет. Не ерепенься, государев человек.
— Да что с ними разговаривать, Сокол, — просипел татарин. — Голыми руками…
Он рванул было к воеводе, но остановился, когда пуля выбила щепу у него из-под ног.
— Убивать мы вас не хотим, — сказал Кокарев. — Работники нам пока пригодятся. Но если вынудите…
Он не договорил. Один из поморцев вдруг разорвал на груди рубаху, заорал «Пропади все пропадом!», подбежал к люку и пинком откинул с него засов. Дверца тут же с треском откинулась, и из подпола с воплями полезли оборванные разбои.
— Оружие, оружие ищите! — заверещал Сокол.
Разбои разбежались по палубе. Макарин выстрелил одному в ногу, промахнулся, схватил воеводу за рукав и потащил за собой.
— Отходим, на корму!
На корме уже высилась преграда, наваленная из мешков расторопным самоедом. Над мешками торчали дула самопалов. Макарин с воеводой перепрыгнули через мешки, и тут же рванули выстрелы. Хадри переполз к другому самопалу, а Шубин сыпанул пороха, одной рукой придерживая руль. Лодья кренилась, уходя от разбойных гостей ближе к северу. Ветер набирал силу, и оглушительно хлопал над головой парус.
Палуба опустела.
Разбои прятались кто где, за мачтой, за мешками, за гребными банками. Потом послышался вкрадчивый голос атамана.
— У нас с тобой ничейная ситуация, воевода. У тебя руль. А у меня парус. Но сейчас мои ребятишки найдут топоры и ножики, перерубят пару канатов. И не будет больше паруса. А руль без паруса бесполезен. Что скажешь?
— Скажу, кто первый рыпнется, получит пулю в морду. На нашу точность можете рассчитывать.
Разбои зашушукались. Сквозь нарастающий вой ветра было плохо слышно. Наконец, кто-то сипло взревел:
— Проклятье это, Сокол, нельзя было в море с бабой выходить, скоро все потопнем, на небо глянь!
— Баба! Баба! — подхватили остальные.
— Ты слышишь, государев человек? — крикнул Сокол. — Наша ватага требует бабу. Где она? Ах да, она у нас здесь. В нашей маленькой казенке.
Пара разбоев оторвались от банок и стали подползать к носовому помещению.
— Пустить на дно! — заорал из-за мачты татарин.
— Нум жертву требует!
Шубин не вытерпел, бросил руль и вскинул самопал. Пуля раздробила локоть одному из подползавших к казенке воров. Тот заверещал как свинья. Второй живо откатился назад за банку.
— Ничего, братцы, — громко сказал Сокол. — Подождем немного. Скоро наши страдания закончатся.
Разбойные лодьи приближались. Уже видны были грязные разводы на многократно залатанных парусах. Волны становились все выше, ветер — сильнее.
Когда очередная волна с размаху ударила в борт, и лодью со скрипом накренило, дверь казенки распахнулась и на пороге возникла Иринья.
Она стояла в расстёгнутой малице, с открытым лицом, и края лежащего на плечах цветастого платка бились на ветру вместе с распущенными волосами. В руке она держала резную многозарядную ручницу, и судя по взведенному колесцу, ручница была готова к бою.
— Здесь кто-то хотел меня видеть? — громко поинтересовалась девка, обведя разбоев сузившимися глазами.
Ворье оторопело уставилось на нее, послышались смешки, и только атамана Сокола будто вдавило в борт, рядом с которым он сидел.
— Барыня бедовая, ко всему готовая, — просипел один из поморцев и весело заперхал.
— Что встала, простоволосая, — заорал другой. — Сама рассупонилась, так и все остальное с себя скидывай!
— Чего мешкать, — вскинулся татарин. — Сперва повеселимся, а потом за борт, — и шагнул в ее сторону.
Иринья подняла ручницу.
— Встал, Ахмет! — повелительно крикнул Сокол, и татарин замер. — Некогда нам веселиться. Вы, сынки, пока на месте посидите. А мне с нашими гостями погутарить надо.
Атаман с трудом поднялся, отер с лица соленые брызги, и поковылял к корме, временами оглядываясь на свою притихшую ватагу.
— Ваше счастье, что никто из моих ребятишек не знает, кого вы ко мне на борт завели. — тихо сказал он, подойдя вплотную к преграде. — Иначе стоял бы сейчас дым коромыслом. Зато я знаю.
— Ты брал год назад караван Варзы, — утвердительно сказал воевода.
— Брал, — кивнул Сокол. — И уже никогда того не забуду. И раз эта ведьма здесь, значит вы идете по его следу. И значит знаете что-то, чего не знаем мы, и не знают наши союзнички канасгеты, которые за варзовым добром уже год охотятся. Как ты там говорил, воевода? Поморский волок? Значит Варзу увели туда?
— Увели?
Сокол, не ответив, обернулся, разглядывая приближающиеся лодьи. На носу одной из них виднелась грубо вырезанная из дерева фигура какой-то птицы с расправленными крыльями.
— Предлагаю новую сделку, — сказал атаман. — Мы с тобой, воевода, люди деловые. Будем говорить прямо. Без меня вам скоро конец настанет. И даже ведьма не спасет. Не справится она с тремя ватагами. Но и мне делиться с Безносым никакого резону нет. И в этом раскладе мы с тобой на одной стороне получаемся.