Я был уверен, что он цитирует какую-то книгу, хотя на моей памяти люди цитировали только Священное Писание, и я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь при этом размахивал сигаретой.
Старик склонился ко мне.
— Соколиный Глаз был охотником в колониальные времена — настоящей легендой с длинным ружьем через плечо. Мог застрелить оленя прямо в воздухе за сотню шагов, — продолжал он, размахивая сигаретой. — В те времена стаи странствующих голубей были такими большими, что закрывали собой все небо, заволакивали само солнце! По ним палили из мушкетонов забавы ради — а еще ради дурацких шляп с перьями — и в конце концов истребили совсем. Но наш славный герой был совсем не таков. Он ни разу не отнял жизнь у зверя без особой на то причины, а когда приходилось убивать оленей ради еды, он всегда благодарил их за то, что они своей жизнью спасли его. — Старик снова откинулся на ствол дерева. — Когда я работал на бойне, меня очень тронула эта история. И я стал подражать Соколиному Глазу.
И делаю так до сих пор. Все привыкли благодарить Господа перед едой. А я благодарю того, кого ем. За то, что отдал свою жизнь за мою. — Он выдержал паузу и рассеянно погладил изуродованную руку. — Недалек тот час, когда я верну должок, пускай и одним лишь червям. После смерти все мы — лишь мясо. Таков естественный порядок вещей. Какое мне дело, что станется с моей плотью, когда она перестанет быть нужной мне самому? — Он поднялся. — Впрочем, если меня за нее поблагодарят, ничего против иметь не буду.
С этими словами он сделал последнюю затяжку, потушил окурок ботинком и взобрался в кабину тягача, предоставив мне самому выполнить все оставшиеся дела — то ли его чересчур уж увлекли мысли о Соколином Глазе, то ли он просто проникся ко мне доверием. Я решил, что дело в первой причине, но приготовился на всякий случай доказать ему, что он во мне не ошибся. Я поставил ведра для воды рядом с резервуарами, надежно закрыл боковые дверки, сел на водительское сиденье, и мы поехали дальше. Старик все глядел в окно, на дорогу. Стоило мне нажать на газ, и он продолжил отвечать на вопрос — я уже и сам забыл, что задал его.
— Жизнь надо уважать, и не важно, чья она, — проговорил он. — Если ты этого не понимаешь, то ты просто мешок с костями и ничего больше. — Он кивнул на дорогу. — Смотри-ка, закат на подходе.
На дорогу я выехал в смятении. Никак не ожидал, что путешествие мое примет такой оборот. Старик оказался совсем не похож ни на папу, ни на Каза — вообще ни на кого из мужчин, с которыми я был знаком, хотя с первого взгляда ни за что и не скажешь. Снаружи он казался суровым и собранным, как, наверное, и подобает путешественнику, но внутри у него таились бесчисленные тайны. Пускай тогда я еще даже и представить не мог, какие сюрпризы ждут нас впереди. Меня так поразили слова Старика, что только через милю я опомнился и поглядел в зеркало — не едет ли следом Рыжик?
Увы, дорога была пуста.
Мы продолжили путь в блаженной тишине. Но когда впереди показался железнодорожный переезд, я опять почувствовал, что Старик напрягся. Когда мы подъехали, взвыла сирена и опустился шлагбаум. Приближался поезд. Причем не пассажирский и не грузовой вроде тех, к которым я прицеплялся. А цирковой, разукрашенный в ярко-красный и желтый — те же цвета, что и фургон, который мы видели утром. Длиной он был вагонов в двенадцать, не больше, но мне показался прямо-таки бесконечным. Переезд стоял посреди поля, где росло всего несколько маленьких деревьев, поэтому мне были хорошо видны надписи на вагончиках. Мы стояли так близко к железной дороге, что, казалось, вот-вот встретимся взглядами и с циркачами, и с их четвероногими подопечными.
Но Старик не собирался этого допускать.
— Сдай назад, — приказал он.
Я съехал с дороги и притормозил у маленькой рощицы. А уже через секунду мимо нас проехали две машины: «олдсмобиль» — седан с номерами Нью-Джерси и побитый «шевроле». Сперва их пассажиры с интересом оглядели нас, а потом, когда машины вплотную приблизились к шлагбауму, стали ждать циркачей. Поезд уже подъезжал к переезду — со свистом и громким гудением. ПЕРЕДВИЖНОЙ ЦИРК БОУЛЗА И УОТЕРСА — значилось на роскошном пульмановском вагоне. Следом тянулся вагон с цирковым органом, а потом — со львом в причудливой клетке. Далее ехали слоны и лошади — целое стадо. А вот жирафов — ни одного. В те времена не каждый на этом континенте мог похвастаться тем, что видел этих африканских красавцев вживую. Модные зоопарки на Восточном побережье из кожи вон лезли, чтобы заполучить их себе, но в тех краях было слишком уж холодно, и жирафы быстро погибали. Цирки тоже старались прибрать их к рукам, но и путешествия давались жирафам нелегко, поэтому они гибли еще быстрее. И пускай я понимал, что существа эти — особенные, но не догадывался, до какой степени, и уж точно не знал, что за ними охотятся все. И мне предстояло сполна в этом убедиться.
Жирафы высунулись в окна, с любопытством поглядывая на шумный поезд, а Старик был весь на взводе. Он распахнул дверцу тягача и выскочил наружу с криком:
— Помоги их спрятать! Неприятности нам ни к чему!
Его интонация мне совсем не понравилась, тем более что прятать длинношеих было уже поздно: поезд вовсю несся мимо.
И ровно в эту минуту появился «паккард».
Он мелькнул мимо зеленой стрелой, пока я взбирался по стенке вагончика. Резко притормозил позади других машин, стоявших у переезда. А потом наружу, тряхнув огненными кудрями, выбралась Рыжик с камерой в руках. Она щелкнула поезд, машины, а потом повернулась к нам. Но стоило ей заметить в объектив меня, как ее охватило такое изумление, что она даже камеру опустила, чтобы получше разглядеть. А я, в свою очередь, во все глаза глядел на нее.
— Малец, поскорее! — поторопил меня Старик.
Тем временем из «шевроле» вышел незнакомец и поспешил к нам.
— Бог ты мой, неужто и впрямь жирафы?! Вы с цирком путешествуете, да?
Я ему не ответил: был слишком уж занят попытками закрыть окно, в которое так и норовила высунуть свою большущую голову Красавица. А когда у меня в очередной раз ничего не вышло, я в отчаянии вскинул руки и оглянулся на Старика, ожвдая, что сейчас тот осыплет меня бранью. Но ему было не до меня — он до того пристально всматривался в отдаляющийся поезд, что я испугался, как бы ему глаза кровью не залило.
К нам присоединилась семейка из «оддсмобиля».
— А я вас знаю! — закудахтала мамочка, подбежав к нам со своими детками. — Читала о вас в газете! Смотрите, мои хорошие! Это жирафы! Они выжили в урагане и теперь едут в Калифорнию! А там будут жить в зоопарке, под присмотром Белль Бенчли! Мы с вами видели ее в новостях, помните? — все не унималась она.
Старик не обратил на нее внимания. Оно было приковано к маленькому красному кабузу[18] и висевшей на нем афише:
Когда поезд уже почти скрылся за поворотом, из задней двери этого самого кабуза вышел рослый толстяк и уставился на нас. Пристально.
Старик шепотом выругался.
Шлагбаум наконец поднялся, но зеваки не спешили нас отпускать, так что нам пришлось объехать очередь из машин. Пока жирафы, высунув головы, тянули длинные шеи к толпе, мы пересекли рельсы и исчезли за тем же поворотом. Я следил за Рыжиком в зеркало заднего вида, пока она не скрылась из глаз. Уж не знаю, заметил ли ее Старик. Его ум был занят цирковым поездом.
Когда дорога ушла в сторону от рельсов, Старик объявил:
— Остановимся на ночевку прямо сейчас, а в Вашингтон поедем завтра.
Еще одно странное решение, учитывая, что до захода солнца у нас был еще целый час. Впрочем, спорить я с ним не стал, помня о том, что в Вашингтоне он собирается со мной распрощаться — а значит, надо выгадать время, чтобы его переубедить.
А где-то через милю мы подъехали к небольшой автостоянке «Раундов двор». Обстановка тут была скромная: четыре ветхих домика да плетеные кресла, расставленные кругом у костра. На улицу тут же вышла пышнотелая женщина с седыми волосами, убранными в пучок, вместе с двумя взрослыми дочерьми — поглазеть на жирафов. По пути все трое вытирали руки о фартуки.
Автостоянка была семейным предприятием — это сразу бросалось в глаза. У дороги стоял небольшой семейный домик, обшитый вагонкой, — административное здание, а рядом маленькое кафе, если так вообще можно назвать единственный стол в окружении шести стульев. Мать семейства указала на дальний домик у симпатичной рощицы — именно там, как ей показалось, нам будет удобнее всего разместиться.
Обустроились мы быстро. Только успели управиться с жирафами — не обошлось без ляганий, подкупа луком, поедания листьев, — как три женщины уже принесли нам пирогов с мясом, картошки и кокосовых пирожных. Манеры Старика меня прямо-таки потрясли. Я-то думал, что он человек грубый и толстокожий и даже гордится этим. Но слышали бы вы, как он любезничал с теми женщинами! «О, миссис Раунд, не стоило так беспокоиться!» да «От души благодарю вас, дамы». Просто само очарование.
А когда они ушли, Старик, заметив мой озадаченный взгляд, кивнул на домик:
— Иди поспи первым, а я подежурю.
— Попозже, — сказал я, не желая признаваться, что вообще не сплю.
— Ладно, я скоро тебя подменю, — пообещал он. Я сунул руки в карманы и задумался, что мне делать дальше. Старик кивнул на костер. — Иди посиди в кресле. Оттуда хорошо видно жирафов.
Так я и поступил.
Уже спустилась ночь. На стоянке была припаркована всего одна машина. Какая — я разглядеть не смог: мрак рассеивался только бледным светом костерка. Я прищурился, вглядываясь в машину, и подскочил от неожиданности. Это был «паккард»! И чем напряженнее я в него всматривался, тем сильнее он зеленел!
Я подвинул кресло так, чтобы было видно и машину, и жирафов, и стал ждать. Разгладил новый костюм, попытался принять позу, подобающую не оборванцу, каким я был, а беззаботному водителю тягача, и стал смотреть, как одна за другой загораются звездочки. Когда надо мной засиял Большой Ковш, дверь маленького домика неподалеку распахнулась и на улицу вышла она.