Но на этот раз я не стал звать Старика, а наклонился пониже и шепнул:
— Эй!
Расправив шею, Дикарь, будто бы спрашивая «Что такое?», поднялся на ноги, величественный, словно принц жирафьего королевства. А потом вместе с Красавицей потянулся к веточкам очередного дерева… Меня накрыло волной знакомого, но горьковатого чувства.
Позже, когда мы снова пустились в путь, я посмотрел на жирафов в зеркало заднего вида: они высунули головы из окошек, подставив морды ветру… и странное чувство вернулось. Я заставил себя вновь устремить взгляд вперед и стал представлять себе, как поеду на поезде в Калифорнию, и искорка надежды снова ярко запылала.
Остаток утра прошел безмятежно. Под конец на дороге стали встречаться крохотные таблички с рекламой крема для бритья «Бёрма-шейв»:
Вот он, главный закон безопасной езды
никаких «но» и «если»
по газам не бей ты Бёрма-шейв
Паренек чиркнул спичкой —
проверить бензин
кожа — бац — и сгорела.
остался один
Бёрма-шейв
Последний стишок особенно мне запомнился, потому что неимоверно рассмешил Старика.
По правде сказать, на первой послеполуденной остановке мы все были в таком хорошем настроении, что Красавица даже не стала лягать Старика, когда тот осматривал ее ногу. Но когда мы вернулись на шоссе, вдалеке послышался шум поезда, и Старик заметно напрягся.
Шум становился все громче и громче, он шел откуда-то из-за деревьев. Нам навстречу снова ехал цирковой поезд. Когда за деревьями опять мелькнули желтые и красные полосы, Старик выругался полушепотом.
— Какой быстрый цирк! Вровень с нами идет! — поразился я.
— Все потому, что это дешевая однодневка, — пояснил он.
Деревьев стало поменьше, и я разглядел за ними вагончик для скота, в котором ехали слоны, низко опустив уши.
— Вид у них несчастный…
— Им там и впрямь не до счастья, — пробормотал Старик.
А потом сплюнул в окно, — и сейчас мне даже кажется, что это была не просто резкая потребность избавиться от слюны, но и своего рода комментарий в адрес циркачей.
— И ладно бы они просто были обманщиками, — сказал он. — Уже за одно то, как они обращаются с животными, они заслуживают самой строгой небесной кары.
Примерно с милю мы ехали вровень, а потом поезд начал нас обгонять. Мы разглядели на красном кабузе новую надпись:
ЧАТТАНУГА! СЕГОДНЯ!
А потом поезд скрылся из виду.
От хорошего настроения не осталось и следа. Лес за окном сменился пастбищем, а я нет-нет да и проверял, как там жирафы. Теперь их пульман напоминал мне о том вагончике для скота. Старик тоже стал чаще оглядываться. Но не на жирафов. А на дорогу, и длилось это на протяжении многих миль. Цирковой поезд уже давно проехал, так что я никак не мог взять в толк, что он там высматривает. Я поглядел на зеркало заднего вида, опасаясь, уж не зеленый ли «паккард» он заметил, но дорога пустовала.
— Поверни, — велел он, указав мне направление.
Я съехал на усыпанную гравием дорогу, ведущую через лесок.
— Заедем в рощицу, — сказал он каким-то стран — ным голосом. — Только жирафов спрячь.
Я повиновался, а они даже не думали противиться — и это тоже было очень и очень странно.
Мы просидели в кабине минут пять, а потом и все десять. Я уже начал ждать, когда мимо проедет хоть какая-нибудь машина, — до того мне было скучно. И увидел промельк цвета… сперва желтый… потом красный…
Мимо нас пролетел — и быстро унесся вдаль — тот самый фургончик, который мы уже видели в Мэриленде. Голову мою тут же наводнили вопросы, я украдкой покосился на Старика, но по его напряженно сжатой челюсти сразу понял — сейчас задавать их не время. Наше безмятежное настроение было не просто подпорчено, а уничтожено на корню.
Мы снова открыли жирафам окошки, а за следующую пару часов успели проехать множество городишек. Вдоль дороги пестрели рекламные плакаты со слоганами вроде:
Ради «верблюда»[19] готов пройти целую милю
и Хлебни «Доктор Пеппер»
с утра, в обед и под вечер —
зарядись новыми силами!
Даже шуточки местных остряков — «Эй, как там погодка наверху?» — нас уже не смешили. Ближе к обеду заметно похолодало, так что мы подняли окошки, и даже жирафы спрятали головы в вагон. Старик сказал, что на ночевку мы остановимся через пару часов, пока температура не упала еще сильнее — да и настроение тоже.
А потом впереди показалась эстакада.
Точнее, ее руины.
Казалось, ее даже и не достроили толком. Центральная часть была пробита — явно чем-то потяжелее жирафьей головы. Остались одни только куски бетона и арматуры. А под эстакадой посреди дороги виднелась табличка с очередной крупной надписью:
ОБЪЕЗД
Старик шумно выдохнул.
— Это еще что за дела…
Я сбавил скорость, и жирафы даже высунули головы в окошки, чтоб разузнать, отчего это мы плетемся как черепахи. Стрелка под табличкой указывала на объездную дорогу, которая, судя по всему, вскоре снова сливалась с шоссе. И все же выглядела она сомнительно. Пускай она и была залита асфальтом, но истрескалась и поросла сорняками, а еще у нее не было ни названия, ни номера. На единственной табличке, которая тут стояла, значилось: «Домики для цветных». Стрелка указывала, где эти самые домики находятся.
— Что мне делать? — спросил я.
Старик рассерженно выдохнул:
— Поезжай по этой дороге.
Мы проехали сотню ярдов без приключений, но стоило только повернуть, и мне пришлось ударить по тормозам. Впереди возник железнодорожный переезд старого образца — узкий, сконструированный так, что машинам приходится проезжать под поездами, а не наоборот. Мостик с рельсами казался низковатым.
Точнее даже сказать, очень низким.
Нам обоим хватило одного взгляда, чтобы понять, что по высоте вагончик еле-еле протиснется. Да и по ширине тоже.
Я бы с удовольствием объехал этот мост, вот только дорога уходила под него. Так что пришлось мне остановиться посреди дороги, а как только я это сделал, то тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Сперва я подумал, что это жирафы, но потом увидел беленую хибарку прямо у рельсов. В окошке под самой крышей я различил лицо темнокожей девочки, на вид ей было лет пять, не больше. Она находилась так близко, что я видел даже, как изумленно округлились ее глаза, стоило ей заметить жирафов.
— Иди измерь высоту моста, пока очередной недотепа не влетел в нас сзади, — велел Старик.
Он нащупал под сиденьем большую металлическую рулетку и кинул мне. Я схватил ее и побежал, а как только оказался под мостом, сразу развернул ее и поднял.
— Двенадцать футов восемь дюймов! — объявил я.
Ровно такой высоты и был наш прицеп — а может, даже чуточку выше, все-таки на ходу шины увеличиваются в размере.
Когда я вернулся к машине, Старик уже стоял у переднего крыла и разглядывал шины.
— А я-то надеялся, что до этого не дойдет, — пробормотал он и снял крышечку с ниппеля на одном из колес.
Спереди у тягача были одинарные колеса, а сзади — сдвоенные, чтобы выдерживать вес жирафов, а еще чтобы тягач смог продолжить путь, даже если одно из колес повредится или спустит. За считаные секунды он выпустил из всех шин немного воздуха — и каждый раз слышалось тихое ш-ш-ш-ш. А когда он добрался до последнего колеса — заднего правого, сдвоенного, — то обнаружил, что оно пробито гвоздем. Но выбора у него не было. Он выпустил из него воздух, и оно сдулось совсем. Хорошенько выругавшись, Старик глубоко вздохнул. У нас в запасе было еще одно сдвоенное колесо — на нем мы могли бы добраться до места ночлега и какой-нибудь автозаправки, где нам наверняка помогли бы, — но сперва надо было проехать под мостом.
Я снова измерил расстояние. Опять слишком мало. Придется Старику выпустить еще немного воздуха.
Когда он уже почти закончил и возился с ниппелем на шине, соседствующей с проткнутой, из-за поворота выскочил двухместный родстер, пролетел в каком-то дюйме от нас и нырнул под мост. Я подскочил, как перепуганная лягушка, — ну еще бы, в нас ведь уже вот так однажды влетали зеваки — и, как назло, врезался в Старика, да еще с такой силой, что его пальцы, по-прежнему сжимавшие ниппель, повернули его вбок… и шипение сменилось другим звуком… жалобным и тревожным свистом…
И он все не прекращался. Обе шины на сдвоенном колесе стремительно сдувались.
Мы со Стариком переглянулись, а потом он крикнул:
— Надо скорее проезжать мост, а то мы сейчас даже на обочину съехать не сможем! Закрой жирафов!
Целую минуту я пытался сделать так, чтобы они всунули головы в загончики, но даже вечно покладистый Дикарь сопротивлялся, что уж тут говорить о Красавице.
— Ладно, забудь, — сказал Старик и побежал к повороту.
Зрелище это, прямо скажем, пугало.
— Все чисто, — объявил он. — Поехали!
Я быстро уселся за руль. Из колеса еще доносился едва слышный свист.
— Ровно посерединке — не спеша, но поживее! — им надо успеть всунуть головы, но шина вот-вот сдуется! — крикнул Старик.
Жирафы беспокойно зафыркали и заметались по вагончику, а я нажал на газ в надежде, что они успеют спрятать головы и без моей помощи… И, хвала небесам, так и вышло. Очень и очень медленно мы нырнули под ржавый железнодорожный мост. Он царапнул крышу вагончика, и от этого деревянного скрежета я невольно стиснул зубы.
Мы уже почти выехали из-под моста — оставалось всего несколько дюймов, — когда последние крупицы воздуха вылетели из пробитой шины. Она печально зашипела, а потом тягач резко остановился, намертво закупорив проезд.
Я выскочил из машины и, с трудом протиснувшись между тягачом и опорой моста, подошел к Старику, который с ужасом смотрел на вагончик. Обе шины на правом заднем колесе сдулись. Мы быстро поняли, в чем дело. В жирафах. Как только они поняли, что мост уже позади и можно высовывать головы в окошки, они не стали терять время даром. И выглянули наружу. С одной стороны. Наполовину сдутая шина не выдержала такой нагрузки, а тут еще и прокол гвоздем, из-за которого она шипела все это время — а теперь, само собой, перестала.