— Тише… тише, моя хорошая… — успокаивал Красавицу старик. — Опусти стенку, — шепнул он мне украдкой. — Надо завести ее внутрь.
— А он разве не выскочит?
— Нет. Разве что выпадет. Он будет к ней рваться, но не сможет спуститься сам. А вот если она побежит прочь… Даже не знаю, что он тогда выкинет. Что-то страшное.
Дикарь, так и не спрятав голову, бился в стенку с такой силой, что она уже начала дребезжать.
Зато Красавица, увидев его, перестала раскачиваться и медленно направилась к нам. Старик вполголоса ругнулся, и тут я понял почему: повязка на ее больной ноге почти размоталась и была вся в крови. Балансируя на трех ногах, Красавица пыталась не наступать на больную.
Старик шагнул было к ней, но Красавица за-брыкалась — пускай и вяло, — и от этого движения повязка ослабла еще сильнее. Еще одна такая попытка отбиться — и она сама рисковала упасть на землю, и вовсе не факт, что мы сумели бы поставить ее на ноги.
— Лук! — прошипел Старик.
Я схватил луковицу, сунул в его протянутую руку и стал ждать, что будет дальше.
Нос Красавицы дрогнул — она почуяла угощение. Старик сделал к ней осторожный шаг, вытянув вперед руку с луковицей. Но она не спешила ее брать, а, несмотря на слабость, приготовилась к атаке — быть может, последней в своей жизни.
Старик торопливо отпрянул, опустив луковицу.
Прошла секунда. Я подошел поближе, чтобы лучше видеть, что происходит. Красавица повернула голову в мою сторону, приподняв шею. Старик это заметил.
— Подойди ближе, — велел он шепотом.
Я шагнул вперед.
Не сводя с меня глаз, Красавица приподняла голову, а потом опустила.
— Еще ближе! — прошептал Старик.
Подчиниться было нелегко. Я оказался так близко, что теперь Красавица без труда могла меня ударить. Старик снова протянул руку с луковицей, на этот раз мне. Надо было взять ее, вот только я никак не мог себя заставить. Я боролся с желанием метнуться в заросли кукурузы и исчезнуть в них — и пускай Старик спасает перепуганного великана сам, а не ценой моей шкуры.
— Бери! — приказал он мне.
Но я так и не смог пошевелиться, и тогда он сам ко мне подошел, пихнул луковицу мне в карман и толкнул меня к жирафу.
Красавица неуверенно подошла ко мне. Ноздри у нее подрагивали. Теперь лассо на ее шее оказалось до того близко, что можно было рукой схватиться. А потом, в точности как в ту первую ночь на карантинной станции, она опустила голову и обнюхала лакомство. Я достал луковицу из кармана и протянул ей. Она подцепила ее языком, вскинула голову, и луковица исчезла у нее в пасти.
Стараясь не напугать нашу девочку, Старик осторожно подтащил к моим ногам целый мешок лука, подаренный нам отцом темнокожего семейства.
— Угости ее! — велел он.
Пока я доставал первую луковицу, сзади послышался лязг. Я обернулся и увидел, что Старик опустил стенку пульмана, так что Дикарь оказался теперь безо всякой защиты. А следом Старик достал из-под вагончика длинную, широкую доску, о существовании которой я даже не догадывался, и положил ее, как мостик, между землей и прицепом, чтобы Красавице легче было забраться внутрь на своих тонких ногах.
А потом поманил меня к себе.
Я стал потихоньку отступать назад, не выпуская из рук мешка. Через каждые несколько шагов я доставал луковицу и прятал себе в карман, а потом ждал, когда Красавица за ней подойдет. Шла она медленно. Но все же шла. Каждый раз, когда она подходила, я угощал ее луковицей — она быстро хватала ее губами и проглатывала, а я тем временем клал в карман новую порцию.
Мы повторили этот маневр множество раз, пока наконец не подошли к прицепу.
Я взобрался на мостик, потом на откинутую стенку, а потом и в загончик.
Красавица остановилась.
Дикарь начал принюхиваться и топать копытами по моховому настилу. А вот его подруга с подозрением смотрела на меня, покачивая головой, точно взвешивала, стоит ли лакомство того, чтобы забираться туда, куда я ее маню.
Мешок почти опустел. Помахивая им, я вышел Красавице навстречу из ее загончика, а потом снова в нем спрятался.
И она наконец решилась.
Сперва на мостик опустилась одна нога, потом вторая, затем третья… А вот раненая никак не могла отыскать опору. Когда Красавица наконец забралась на мостик, у меня захватило дух… Наклон был таким сильным, что в следующий миг ее ждало одно из двух: либо она пулей ринется вперед и заберется в вагончик, либо опрокинется на спину так быстро, что никто не успеет ее подхватить.
Я быстро раскидал оставшиеся луковицы по мху и, прихватив последнюю, взобрался на перекладину между загончиками неподалеку от Дикаря.
Красавица потянулась вперед, выпростав длинный язык, и стала собирать с пола угощение. А потом вскинула голову, влекомая запахом луковицы у меня в руке, и наконец встала на моховой настил всеми четырьмя ногами.
Получилось: теперь она была внутри!
С неожиданным проворством Старик поднял и закрепил стенку, а потом опустился на подножку, чтобы перевести дух. Мне очень хотелось к нему присоединиться, но я не мог шевельнуться. Красавица положила свою тяжелую голову мне на ноги. Как только Старик поднял заслонку, она сразу же потянулась к Дикарю, чтобы его обнюхать. А потом, прижавшись дрожащим телом к стенке своего вагончика, уткнулась массивной мордой мне в колени и закрыла глаза. Из носа вырвался вздох — такой же тяжелый, как сама Красавица.
Я коснулся ее дрожащей морды, и тут откуда-то из самых глубин моей души хлынул мощный поток позабытых эмоций. Среди них было и то самое детское чувство, которому я поддался — пускай и ненадолго — ночью после нашего горного приключения. Вот только теперь, когда Красавица уткнулась мне в колени, чувство это охватило меня без остатка, а сердце наполнилось такой чистой и теплой радостью, какой я уже очень давно не испытывал. Меня накрыла волна нежности, и даже дыхание перехватило.
Красавица открыла карие глаза, снова напомнив мне о моей лошадке. Нежность, вспыхнувшая в душе, тут же сменилась тайной болью, преследовавшей меня в кошмарах. Я снял лассо с жирафьей шеи и зашвырнул его подальше в кукурузу.
Путь мы продолжили не сразу. Прицеп, по-прежнему стоявший посреди поля, не сильно пострадал от случившегося, чего никак не скажешь о нас. Я поглядел в сторону парковки, высматривая Рыжика. Но она — впрочем, это было уже не впервой — точно сквозь землю провалилась.
Я встал — по-прежнему в майке и трусах — и стал наблюдать, как Старик через боковую дверцу обрабатывает остатками снадобья рану на ноге Красавицы: теперь оттуда сочилась не только кровь, но и гной. А значит, в рану все же попала инфекция. Красавица была так изнурена, что прислонилась к стенке своего загончика и ни капли не сопротивлялась. Старик замотал рану так тщательно, как только мог. Мы затаили дыхание. Пошатнувшись, Красавица вернула себе равновесие и выпрямилась. Теперь она снова стояла на всех четырех ногах.
Старик закрыл боковую дверцу, опустился на подножку и только тогда потрогал собственную рану на голове. Она уже перестала кровоточить, но выглядела пугающе — однако Старика она скорее разозлила. Глядя на него, я чувствовал тяжесть в груди, точно на меня всем своим весом навалился мистер Персиваль Боулз. Золотая монетка жгла карман точно огнем. Надо было его предупредить! Я понимал: если сейчас не признаюсь, буду чувствовать себя точно техасский иуда.
«Но какой толк сейчас признаваться? Он тебя вышвырнет на обочину, и ты так и не доберешься до Мемфиса!» — возразил я самому себе.
И все же надо было что-то сказать. И я спросил:
— Может, вам помочь?
Он не ответил. Поглядел на свои похожие на сучки пальцы, которые не желали слушаться, и осыпал их бранью, потом коснулся разбитого виска и ругнулся вновь. Он явно был не в настроении обсуждать случившееся.
Переступив с ноги на ногу, я еще раз попробовал завести беседу:
— С Красавицей ведь все будет в порядке?
Тут он уже вскочил на ноги.
— Повезло нам, что мы не остались с убитым жирафом на руках, а то б хоронили его прямо тут, среди кукурузы, будь она неладна. Остается надеяться, что нам будет везти и дальше и мы раздобудем лекарства, а то и впрямь не обойдемся без похорон.
Я мысленно подготовился к тому, что, должно быть, ждало меня дальше: к встрече с представителями закона, к допросам, которых было не избежать. Но Старик только перезарядил оба ружья и вернул их на стойку в кабине.
— Если кто-нибудь спросит, малец, имей в виду: из ружья пальнул я. Ты мог человека убить, а это, уж поверь мне, незавидная участь.
Я нахмурился — мне вдруг показалось, что он ставит под сомнения мою меткость.
— Я его припугнуть хотел, — возразил я. — А если б пожелал застрелить, так его бы уже в живых не было.
Старик вскинул кустистые брови, точно гадая, как расценивать мои слова. Потом смерил меня жутковатым взглядом, в котором читалось что-то такое, чего я никак не мог разгадать. И велел:
— Иди надень рубашку и брюки. Да поскорее. Нам пора ехать.
— Вы… не станете вызывать полицию?
— Ты меня вообще слышишь? Нам надо в Мемфис, — отозвался он и добавил: — Немедленно.
Хотелось бы мне сказать, что больше мы Персиваля Боулза не видели, но куда там. Выехав на шоссе, мы заметили на железной дороге цирковой поезд, который медленно к нам приближался. У Масл-Шолс нам опять пришлось проехать мимо станции — прятаться было негде, — как раз в тот момент, когда цирк уже снимался с места.
А когда мы пересекли город и отъехали от него миль на десять, железная дорога вновь пошла вровень с шоссе. Впереди показались придорожный магазинчик и кафе, на крыльце которого собрались местные завсегдатаи. Последний раз мы подкреплялись объедками со стола Йеллера накануне ночью, и с тех пор во рту у нас и маковой росинки не было, а еще стремительно таял запас бензина. Без еды мы могли продолжать путь, а вот без топлива — нет. Надо было где-то остановиться.
Я притормозил у заправки. Зеваки тут же как по команде повернулись к нам и подошли поближе, чтобы лучше рассмотреть жирафов, а Старик надел шляпу и надвинул ее пониже, чтобы спрятать рану на голове.