Мы продолжили путь. Через несколько миль ла окном показалась заброшенная асфальтированная дорога, которую я хорошо знал. Я не удостоил ее взглядом. Но когда впереди показалась автозаправка, меня снова заколотило.
— Может, дальше проедем? — предложил я. — Не нравится мне это местечко.
— А по-моему, ничего, — возразил Старик. — Подъезжаем.
Я притормозил у колонок.
— Пожалуй, тут посижу, — сказал я, кажется, чересчур быстро.
Окинув меня подозрительным взглядом, Старик ушел оплатить бензин, а к машине вышел заправщик — тот самый беззубый здоровяк в комбинезоне, работавший тут еще с незапамятных времен.
Я пригнулся.
— Сэр, да у вас тут жирафы! — воскликнул он и приступил к заправке. — Вы цирковые, что ли? Люблю цирк, но в Техасе хороший был разве что в Амарилло, и то в двадцатые годы. Сколько воды с тех пор утекло!
Он наполнил бак, протер ветровое стекло, обернулся, чтобы сказать еще что-нибудь про жирафов и цирки, и вдруг нахмурился, глядя прямо на меня.
— А ну-ка…
Я нагнулся еще ниже.
— Ну-ка-ну-ка! Ты, что ли, сынок Неда Никеля? Из Аркадии?
Пассажирская дверь распахнулась, и в кабину влез Старик с большим пакетом припасов. Не успел он усесться, как я ударил по газам. Когда мы в очередной раз проезжали заброшенную асфальтированную дорогу, на которую мне хватило духу не смотреть в первый раз, я дал слабину. И покосился на старый, побитый знак:
АРКАДИЯ
— А далеко она? — спросил Старик.
— Что? — прошептал я.
— Твой отец был не издольщиком[25], а гомстедером[26], местным жителем, так? И у вас был дом вон у той дороги. — Я не ответил, и он склонил голову набок. — А ну остановись-ка на минутку.
Я свернул на обочину и нажал на тормоза. Я чувствовал, что Старик ждет от меня объяснений. Он глядел на меня в таком смятении, какого я никогда прежде не видел. До этого он знал обо мне лишь то, что мои родители умерли, а пыльная буря уничтожила нашу ферму. А теперь вот выяснилось, что мы дважды проехали мимо нее, а я ни слова не сказал.
Вариантов у меня было немного. Либо божиться, что он неправильно все расслышал, и придерживаться этой версии. Уж тут-то моя лживая натура пришла бы на помощь. Вот только, вспомнив события сегодняшнего дня, я тут же пришел к выводу, что долго я эдак не протяну. Он того и гляди заставит меня поклясться на матушкиной могиле или еще что-нибудь в этом духе. И разве же его можно винить? Пускай я и стрелял в человека, чтобы защитить его и жирафов, — я еще и прикарманил пачку банкнот, а не далее как сегодня утром накинулся на него с кулаками — опять. Даже если Старик и проявлял ко мне милосердие — бог его знает почему, — не стоило им злоупотреблять. Он уже дважды меня простил. Но лишь Господь всепрощающ, как любила повторять моя матушка. Может, он все же оставит меня при себе, раз уж со мной удается так быстро путешествовать, — и не важно, что еще он обо мне услышит. А может, кто его знает, отреагирует так, что и предугадать нельзя. Словом, я сидел неподвижно, точно пень.
Нет, даже хуже: точно олень в свете фар.
— А ну посмотри на меня! — потребовал Старик, устав от молчания. — Это правда?
Я не знал, что делать. И кивнул, растеряв всю решимость.
— Далеко?
— В паре миль от бетонки, — пробормотал я, глядя на старую фермерскую дорогу. Местность тут была до того плоской, что легко можно было разглядеть хлопкоочистительную машину, стоявшую в самом конце дороги.
Мимо проносилось все больше машин, они гудели и поднимали страшный шум при виде нас. Встревоженные этим гамом, жирафы даже перестали жевать жвачку.
— Вот проклятье! — ругнулся Старик, выглянув в окно. — Надо съезжать с шоссе, но возвращаться к той ночлежке пока не стоит. Нет ли у фермерской дороги какого-нибудь деревца для красавцев?
— Считайте, что нет, — сказал я, пускай и прозвучало это ужасно глупо.
Старик нахмурился:
— Это как понимать? Что-то все-таки есть?
Я медленно кивнул.
— Если оно никуда не делось. — Я поглядел на ясное небо. — А еще патрульный предупреждал о дожде…
Старик молчал так долго, что я невольно обернулся к нему.
— Если тебе это не по зубам, так и скажи, — попросил он.
Как будто восемнадцатилетний парнишка признается, что ему страшно возвращаться домой. Я снова умолк и замер — на этот раз надолго.
— Ты мне чего-то недоговариваешь, да? — спросил он, сдвинув кустистые брови так низко, как никогда прежде.
Ну вот пожалуйста. Теперь он думает, что я что-то скрываю. А ведь так и есть.
Сзади нас остановилась машина. Зеленый «паккард». Впрочем, в тот момент меня было уже ничем не удивить, богом клянусь. И все же я отчетливо помню, что тогда умолял небеса о том, чтобы Рыжик Августа свернула не туда. Старик увидел ее в зеркало заднего вида и мгновенно вышел из себя. Но зато от меня отвлекся.
— Вот же неймется чертовке! — проворчал он. — Устал я уже за нее тревожиться. Если хочет тащиться за нами до самого Сан-Диего, на здоровье. Вот только она об этом еще пожалеет.
Я тоже поглядел на нее в зеркало: она сидела за рулем припаркованного «паккарда» и, вне всяких сомнений, пыталась разобраться, что к чему: почему мы остановились, как ей снова добиться нашего расположения и все в таком духе, — а еще едва ли понимала, что ее ждет в Сан-Диего.
Мимо, протяжно гудя, проскочило еще две машины. Обернувшись на жирафов, чьи шеи уже начали раскачиваться, Старик кивнул на фермерскую дорогу.
— Малец, послушай, нам надо ненадолго увезти отсюда красавцев. Хотя бы вон туда.
Я не послушался. Вместо этого повернулся к Старику и сказал единственное, что оставалось:
— Мне это не по зубам.
Мимо проехал фургон — с таким шумом, что жирафы задрожали, раскачав прицеп. Старик обернулся, чтобы проверить, как они там, а когда снова взглянул на меня, что-то в выражении его лица переменилось. Передо мной будто бы оказался совсем другой, незнакомый человек, который и на меня глядел как на незнакомца. Кажется, я нащупал грань его долготерпения. Ею были жирафы.
— Поехали, — приказал он.
— Но вы же сказали…
— Либо ты везешь нас по фермерской дороге, либо выметаешься прямо сейчас, а дерево я и сам как-нибудь отыщу. Дальше поедешь со своей девкой. А нам с жирафами уже надоело тут сидеть.
С тяжело колотящимся сердцем я сдал назад, а потом свернул на дорогу, по которой уже и не надеялся когда-нибудь прокатиться. Я поглядел в зеркало: «паккард» повернул за нами, и мне вспомнилось, как Рыжик проникла вслед за мной в мои кошмары.
Пока мы лавировали между шариками перекати-поля, я заметил, что асфальт под колесами весь истрескавшийся и неровный, и сообщил об этом Старику, надеясь, что тот передумает.
Он окинул взглядом дорогу, а потом посмотрел на меня.
— Там впереди дерево, верно? Уж до него-то мы доберемся. — А затем заприметил сухое углубление, тянувшееся вдоль дороги. — Это что, овраг?
Я проследил за его взглядом. Здесь, в Техасе, где земля плоская, как блин, любой пригорок зовут холмом, а малейшую яму — оврагом. И сейчас он как раз такую ямку и усмотрел. Мне она тоже была знакома: всю мою жизнь она встречала меня, когда я возвращался домой, и провожала, когда уходил.
— Да это просто канавка, — проворчал я.
— В ней вода была хоть раз?
Я покачал головой.
— То есть ни разу? — упорствовал Старик. Ему явно хотелось получить словесный ответ.
— Ни разу.
— Притормози, — приказал он.
Я ударил по тормозам. Старик вышел из кабины, прищурился, попинал землю и вернулся на место.
— Господи боже, вот нашел из-за чего волноваться. Обыкновенная канава. Земля так запеклась, что и молотком не расколешь. Будь я проклят, если ее сегодня затопит.
И мы продолжили путь. Жирафы принюхивались так сосредоточенно, будто чувствовали приближение грозовой тучи с севера. Вскоре дорога оборвалась. Справа стояла заброшенная хлопкоочистительная машина. Слева, по другую сторону от канавы, виднелась покосившаяся церквушка, окруженная деревянными самодельными крестами — безвременно переполненное кладбище. А напротив него, разливая тень там, где она никому не была нужна, стояло дерево — небольшой, но выносливый крупноплодный дуб, питаемый лишь сосновыми гробиками, закопанными у корней, — единственное живое растение на многие мили вокруг, покрытые лишь иссохшей землей да перекати-полем.
При виде зелени посреди бурой равнины Старик едва сдержал улыбку. А я вот смотрел прямо перед собой.
У самого конца асфальтированной дороги стоял побитый знак — «АРКАДИЯ». От него в разные стороны расходились тропинки, ведущие к опустевшим амбарам и сараям, разбросанным повсюду, куда только хватало глаз. Кроме этого знака, на столбике висели и маленькие деревянные стрелочки с вырезанными на них именами, они указывали во все мыслимые стороны, даже вниз, повествуя печальную историю этого края, понятную с первого взгляда. В самом низу была и наша стрелочка — с надписью «НИКЕЛЬ», — она по-прежнему указывала на тропинку, ведущую за кладбище, будто ничего и не изменилось, будто там нас ждала к ужину матушка.
Жирафы качнули прицеп. Я обернулся и заметил, что от Старика не укрылось, как я гляжу на стрелку с папиной фамилией. Он хотел было что-то сказать, но прицеп снова дернулся. Мы высунулись, чтобы выяснить, что происходит. Оказалось, жирафы уже вовсю тянулись к дереву. И, как тогда, в горах, из-за этого кренился весь вагончик.
— Подъезжай поближе, — велел Старик и вышел наружу. — Земля твердая, выдержит.
Я осторожно подвел машину поближе к дереву так, что левая ее сторона оказалась на иссохшей земле. Теперь ветви были прямо над нами. Пока я взбирался по стенке прицепа, чтобы поднять крышу, жирафы радостно фыркали, предвкушая первый за целый день перекус зелеными листочками. Голова пошла кругом, и я отвел глаза, но тут же наткнулся взглядом на безымянные могилы моих родных, и мне стало еще хуже. Я зажмурился на секунду, потом открыл глаза и увидел Рыжика: она остановилась неподалеку и теперь щелкала фотоаппаратом из окна «паккарда». Я отвернулся и от нее.