Все гетеросексуальные мужчины в Кремниевой долине жаловались, что там нет женщин[45]. Этот дисбаланс зеркально отображался в Сан-Франциско, всего в часе езды на север от Долины.
Там, по слухам, все свободные гетеросексуальные женщины жаловались на то, что все незанятые мужчины – геи. Так что мы, мужчины Кремниевой долины, периодически отправлялись на поиски женщин, как в какой-нибудь древнегреческой комедии.
Многие из умнейших женщин изучали разные направления психотерапии. В те времена это давало больше всего возможностей изучать людей. Мы изучали машины, они изучали людей, и все мы были обречены жить штампами. (Сейчас штампы стали более продвинутыми, и теперь умные женщины с техническим складом ума изучают нейрофизиологию.) Женщин-психотерапевтов и женщин, изучающих психотерапию, было великое множество. Я и мои друзья пробовали в этом разобраться, но язык психотерапии 1980-х годов оказался для нас слишком сложным.
Мы говорили об этом. Напоминаю, тогда не было сообщения между компьютерами, социальных сетей, даже электронная почта была только у самых солидных исследовательских учреждений, но мы их презирали как часть старого мира, который собирались обогнать. Нам оставалось лишь встречаться и разговаривать.
Типичная жалоба хакера: «Она хочет, чтобы я высказал свои чувства, потом говорит, что это не мои чувства. Говорит, что угнетенность – не чувство, а гнев и печаль – чувства. Не понимаю, чего она хочет».
Я тоже время от времени на это жаловался, но в основном моим свиданиям мешала куда более специфическая проблема.
Я встречался с женщинами старше меня, часто с теми, кому было уже под сорок, хотя мне самому было чуть больше двадцати. Однажды я встретил подружку в вегетарианском кафе в центре города, куда заходили хиппи.
Я глазел в пустоту, когда она вошла.
– Эй, посмотри на меня! Земля – Джарону.
– Э-э…
– Ты меня не узнал! Опять!
– Ох, прости.
– Ты же понимаешь, это все из-за твоей матери.
– О боже. Пожалуйста.
– Ты же ее совсем забыл. Ты не смотришь на ее портрет. Ты не говоришь о ней с отцом. Мне от этого плакать хочется.
– Я помню о том, что важно. Не осуждай меня, пожалуйста. Все мы ищем свои способы справиться с горем. Ты не знаешь, через что я прошел. Может, у меня было все не так, как пишут во всех этих книжках по психотерапии. Мы можем сменить тему? Поговорим о чем-нибудь еще.
– Тебе необходимо принять свои чувства. Разве ты не понимаешь, как себя калечишь? Основным механизмом преодоления проблемы ты сделал полное ее игнорирование. Ты даже людей не узнаешь. Я имею в виду, как ты можешь проживать свою жизнь, не вовлекаясь в нее? Как я могу встречаться с тем, кто меня даже не видит?
– Ты преувеличиваешь. Я тебя вижу. Ты красивая. Ты прекрасная. Просто мои мысли постоянно где-то блуждают. Мне нужно несколько секунд, чтобы вернуться из своего внутреннего мира. Всего несколько секунд! Разве это плохо? Я имею в виду, это же практически ничего не значит. Ты осуждаешь меня. Просто расслабься. Может, ты тоже увидишь во мне больше. Может быть, ты не видишь всего.
– Ты такой традиционный! Все мужчины из Кремниевой долины такие.
– Вот, разве не замечаешь? Теперь ты делаешь меня невидимым. Ты видишь лишь стереотип в своей голове.
– Жизнь слишком коротка для этого.
Она ушла. А ситуация осталась.
После каждого разрыва я чувствовал себя так, словно Вселенная разлетелась на куски.
Поскольку все свободные женщины были психотерапевтами, я изучил язык психотерапии.
Я мог в подробностях рассказать о своем странном случае, объяснить всем, кто бы слушал, что я ищу мать и почему эта абсурдная навязчивая мысль безнадежно пустила под откос все отношения с женщинами. Я не говорил лишь о том, чего еще сам не знал. О том, что я еще не прожил до конца свое горе и не пришел в глубине души к благодарности за то, что мать была в моей жизни.
Осознание
Да, это правда. Я не узнал свою подругу.
Возможно, сейчас самое время признаться в когнитивных странностях, которые я тогда только начал осознавать. Может быть, если я посвящу вас в слабые стороны своей памяти, это поможет вам поверить и в ее сильные стороны. Надеюсь на это.
Дорогой читатель! Ты, наверное, сейчас думаешь, что эта книга написана в жанре магического реализма. И даже часть описанных в ней событий происходит в Мексике. Возможно, так и есть, но это вышло непреднамеренно.
Увы, все, о чем я здесь пишу, максимально приближено к реализму. Мои когнитивные способности странным образом плохо подходят для того, чтобы скрупулезно восстанавливать точную последовательность событий. Одна из причин тому – довольно мягкая форма прозопагнозии, или неспособности различать лица, которой я страдаю. Обычно я не узнаю людей в лицо[46].
Я дружу с известными актерами, но понятия не имею, когда вижу на экране именно их. Из-за этого я ужасный знакомый для актера. Или прекрасный. В зависимости от того, насколько хороша его игра. Только человек, не способный различать лица, может смотреть кино по-настоящему, не поддаваясь гипнотическому воздействию славы актера.
Двадцать первое определение VR: в отличие от «нанотехнологий», виртуальная реальность позволяет испытывать совершенно сумасшедшие ощущения, не вмешиваясь в физический мир, который делят с нами другие люди. Виртуальная реальность намного более этична. А еще она не безумна. Для работы VR не нужно нарушать фундаментальные законы физики.
Именно поэтому я мог опознать героев повествования как «вдову» или «отца». Мне важно передать ощущение изначальной неполноты моей памяти. События происходили, но их участники не были упомянуты. (Естественно, в некоторых случаях я намеренно не стал называть имя ныне живущего человека.)
Честность насчет собственных когнитивных возможностей – по меньшей мере начало зарождения мудрости, но лишь начало. Я умудрялся даже не подозревать о своей прозопагнозии, пока не разменял четвертый десяток. Осознав, что происходит, я смог четко определить некоторые проблемы, но они так никуда и не делись.
В результате я не только принял наличие у себя прозопагнозии, но и оценил ее степень. Я твердо верю в когнитивное многообразие. Необычные умы открывают важные вещи, которые при других обстоятельствах могли и не заметить. Из-за того, что я не узнаю людей в лицо, мне пришлось обращать внимание на то, что они делают и как взаимодействуют с миром, если я вообще хотел кого-то узнать.
Меня считают человеком с высоким интеллектом, но я не уверен, что интеллект составляет одна величина. Ум любого человека из всех, кого мне доводилось знать, оказывался куда интереснее, чем я сначала себе представлял. Просто мы по-разному следим за тем, что происходит в мире. (Через много лет я приму участие в изобретении цифровых устройств, которые могли бы распознавать для меня лица, но наотрез откажусь ими пользоваться. Пытаться изображать из себя «нормального» – дурацкая затея.)
Мне есть еще много в чем признаться. Например, в одной особенности семантической памяти. Примерно до тридцати пяти лет я не запоминал названия месяцев по порядку. Со временем я приложил некоторые усилия, выучил их и теперь могу перечислить.
Если сложно запоминать месяцы, представьте себе, как трудно запоминать вечеринки. Я до сих пор беспокоюсь, что наткнусь на человека, который будет эмоционально рассказывать мне о том прекрасном изменчивом времени, что мы провели вместе на конференции, концерте или каком-то другом мероприятии.
Неужели я не помню чем-то похожее на Вудсток мероприятие, посвященное виртуальной реальности, где я показывал демонстрационные версии виртуальной реальности 1980-х годов, и все его участники излучали такую энергию, что свет, который от них исходил, сохранился и по сей день? Или не помню, как рассказывал о хирургических симуляторах в медицинском институте? Или когда говорил на конференции с аспирантом факультета информатики?
Когда не различаешь лиц, может возникнуть ужасная ситуация: ты не оправдываешь скромных ожиданий хорошего человека, стоящего прямо перед тобой. Мое поведение невольно оскорбляло людей, и мои возражения, что дело во мне, а не в них, выглядели странно и отталкивающе. Часто я жалею о том, что у меня плохо получается врать.
Отчасти проблема заключалась в том, что вокруг меня происходило слишком много похожих событий. В мире полно всяких будто бы элитных конференций, торговых выставок, вечеринок и церемоний.
Мои дефекты памяти компенсирует то, что я отличаю ситуации, когда могу запомнить, от тех, когда не могу. Когда воспоминание кажется мне правдивым, даже если только частично, его всегда надо проверить. Это ощущение сравнимо с тем, которое возникает от кода, написанного без ошибок. Ощущение самой истины глубоко внутри.
Я не слишком хорошо запоминаю события, их последовательность и лица. Как я могу знать собственную жизнь?
Я запоминаю ощущения в контексте идей; как события, которые я прожил, освещали более глубокий вопрос. Мои ощущения становятся аллегориями.
Я вспоминаю мельчайшие подробности разговоров с людьми, которые произошли десятки лет назад и которые были для меня важными. Эксцентричная наследница, мексиканский генерал: все они яркие, но при этом они – персонажи аллегорий, из которых состоит моя личная вселенная. Помню, как Ричард Фейнман учил меня показывать на пальцах тетраэдр. Как Стив Джобс показал, как приумножить загадочное качество, которое мы называем властью, унизив специалиста по разработке аппаратуры, в то время как я, весь сжавшись, смотрел на это. Как Марвин Мински показал, как предсказать то время, когда технология станет дешевой и будет готова к повсеместному использованию (в качестве примера он приводил геномику).
И как теперь, надеюсь, стало понятно, я запоминаю субъективные личные моменты: настроения и эстетические качества.