Некоторые поклонники Тима талдычили, что один наркотик вызовет эмпатию, второй – радость, а множество их гарантируют мир во всем мире, блаженство духа и постоянную гениальность. Они часто думали о наркотиках как о живых существах, примерно так же, как программисты одушевляют компьютеры или искусственный интеллект. Молекулу психоделического вещества в грибе считали живым существом, несущим человечеству мудрость. (Следует заметить, что исследователи психоделических веществ злобно и мелочно грызлись из-за авторства, грантов и прочих трофеев научной жизни, так что утопическая сила наркотиков вряд ли так уж велика.)
Психоделические утопии обладают одним качеством, которое, как позже оказалось, отлично сочетается с технолибертарианской эмоциональностью. Старое марксистское (или айнрэндовское) суждение о том, что к утопии нужно прорываться с боем, отошло в прошлое.
Каким-то образом психоделический образ мыслей способствовал зрелости моего идеализма в вопросах виртуальной реальности. За завесой наркотической утопии можно было обнаружить куда более интересные идеи, например идею «установки и обстановки», которая означала, что молекулы наркотиков не несут в себе ни конкретного значения, ни контекста. Например, МДМА (экстази) воспринимался как приносящее удовольствие вещество или эм-патоген (стимулятор эмпатии); позже он станет одним из главнейших стимуляторов и усилителей ощущений на дискотеках в ночных клубах. Сейчас им пытаются лечить ПТСР и даже аутизм[61].
Так что одна психоактивная молекула могла нести в себе множество разных смыслов. При том что я никогда не думал о виртуальной реальности как о наркотике, на нее тоже распространяется принцип «установки и обстановки». Виртуальная реальность может быть как инструментом создания произведений искусства и развития симпатии, так и орудием омерзительной слежки и манипуляций. Мы сами задаем ей смысл.
ЛСД был популярен среди технарей. Стив Джобс постоянно говорил о нем.
Окружение страшно давило на меня, требуя, чтобы я начал употреблять наркотики, особенно ЛСД, или траву курил, на худой конец. Так вышло, что я никогда не пробовал ничего такого, даже марихуану. Меня бесило, что я был вынужден постоянно перед всеми оправдываться. Мой выбор воспринимали как оскорбление.
Интуиция подсказывала, что наркотики не для меня. Вот так просто. Других я не осуждаю. Постоянное давление дня сегодняшнего – завести аккаунт в социальных сетях – ощущается мной точно так же. Мой ответ остается неизменным[62].
Некоторые говорили, что я вру. Скорее всего, я вел себя, как человек, который знает нечто такое, что можно понять, только попробовав ЛСД. Полагаю, я был тем еще фриком и психоделиком. Тим Лири придумал для меня прозвище «контрольная группа». Я был единственным в его окружении, кто не принимал наркотики, так что, возможно, я служил ему ориентиром. Возможно, люди, принимающие наркотики, становятся более прямолинейными.
Кто-то ведь должен был стать контрольной группой. Много лет спустя, когда Ричард Фейнман узнал, что рак начинает брать над ним верх, он решил, что настало время попробовать ЛСД. Он планировал тусоваться с симпатичными девушками-хиппи в горячей ванне на ничем не огороженном краю скалы прямо над морем в Биг-Суре[63]. Он попросил контрольную группу приехать туда и издалека проследить, чтобы он не грохнулся на камни. Он был такой смешной под ЛСД. И не мог больше считать. «Машинка сломалась», – сказал он, в экстазе показав на свою голову.
И все же был наркотик, имевший кое-что общее с виртуальной реальностью: отвар, который готовили индейцы Амазонского бассейна, под названием аяуаска или яге. О нем писал Уильям Берроуз и не раз упоминали другие известные писатели[64].
Культура употребления этого наркотика создает между людьми психическую связь, при которой те, кто его употребляет, испытывают одни и те же ощущения. Это форма общения, при котором слова не нужны. Вот почему эффект от аяуаски считали похожим на то, что я говорил о будущем виртуальной реальности.
Но на этом сходство не заканчивалось: и то и другое могло вызвать у человека рвоту, и это не дурацкая шутка. Оба подразумевают определенный элемент риска, необходимость подготовки и некоторую жертву. Идеальная установка для ритуального поклонения.
В последнее время людей в виртуальной реальности редко начинает рвать – мы даже не держим на демонстрациях спец-пакеты для тех, кого тошнит, – но интерес к культуре аяуаски, которая в последнее время вписалась в правовые рамки Бразилии, продолжает манить разработчиков виртуальной реальности. Некоторые наши ведущие разработчики регулярно потребляют аяуаску, а в Калифорнии до сих пор реконструируют ритуалы индейцев Амазонского бассейна.
Я никогда не пробовал аяуаску, а потому оставлю при себе мнение о ее эффекте. Скажу лишь, что у меня нет доказательств психической связи между употребляющими ее людьми и я не раз находился рядом с теми, кто ее употреблял. Так что я часто говорю, что прошелся по туго натянутому канату. Если упасть с него влево, то ты суеверен, а если вправо, то ты редукционист.
Город стимуляторов
Давайте вернемся в Пало-Альто 1982 года.
Мы с Уолтером использовали сенсоры для создания простого устройства контроля основных жизненных показателей, похожие на те, которые использовал Стивен Лаберж. Перчатка с обрезанными пальцами позволяла наблюдать свои внутренности на экране в режиме реального времени. Легкие там синхронизированы с вашими; если сделать глубокий вдох, они расширятся. Можно было посмотреть, как бьется ваше сердце.
Данные фиксировались, хотя по большей части это была лишь имитация, потому что хранить большие объемы данных в то время обходилось слишком дорого; кроме того, скучающему сотруднику приходилось постоянно сидеть и менять дискеты.
Наш замысел состоял в том, чтобы собрать у людей данные, а алгоритмы нашли бы взаимосвязи с их здоровьем. Возможно, у системы получилось бы диагностировать заболевания. Возможно, это помогло бы им следить за физической формой и контролировать уровень стресса. Своего рода игрушка, предназначенная для поддержания здоровья!
Сейчас звучит банально, ведь фитнес-браслеты продаются повсеместно – и зачастую их даже слишком много, – но тогда задумка была свежей и неожиданной.
Мы с Уолтером работали вместе по ночам из-за графика, которого он придерживался в лаборатории сна. Я перевязывал компьютер, обычно Apple Lisa, ремнями для ручной клади, и мы шли работать в ночную закусочную. В некоторых из них были розетки, вмонтированные в стены в удобных местах; чтобы сесть на нужное место, приходилось действовать расчетливо: «Я закажу яичницу с беконом, если вы позволите мне сесть вон туда!»
Как-то поздно вечером мы работали над проектом, который я назвал «маслобойня». Скажу сразу, это НЕ та маслобойня, которая сейчас находится в Пало-Альто. Это прояснение важно, потому что по ночам мы развлекались тем, что наблюдали за хозяином, с воплем нинздя пытавшимся прибить крыс, время от времени сновавших под стойкой. При нас это у него никогда не получалось, но мы восхищались его целеустремленностью. Нескольким особенно храбрым крысам хакеры дали имена и говорили о них с симпатией.
– Просто удивительно, какой этот мужик настойчивый, хоть и не убил ни одной крысы.
– Работай он с компьютерами, уже рулил бы огромной компанией.
– А почему бы нам не попробовать?
Мы собрали прототип и поехали демонстрировать устройство на выставке потребительской электроники в Лас-Вегасе. Может быть, какая-нибудь крупная компания захочет приобрести его у нас по лицензии!
Мы были наивными. Связались с посредником, чья репутация была далека от безупречной. Он должен был находить контакты и заключать сделки, но ничего не сделал и бросил нас в каком-то задрипанном клоповнике, годном только для порносъемок.
Но мы все же узнали, как люди работают. Уолтер помнит энтузиазм, с которым нас приняли. Я помню, в каком шоке они были, увидев анимированное изображение собственных внутренностей.
Я помню и ощущение радости предпринимательства. Изобретай. Делись с людьми. Радуйся. Повторяй.
В 1990-е годы, после того как распалась VPL, Уолтер заинтересовался виртуальной реальностью как инструментом исследования и лечения, особенно в поведенческой медицине. С тех пор он вместе с другими членами команды работал над управлением влечением к насилию, а также другими интересными проектами. В начале нового века он познакомил меня с моей будущей женой. Первое, что он мне сказал о ней, было: «Она похожа на Бетти Буп», и это оказалось абсолютной правдой.
Правовое поле, волосы и плечо великана
Сейчас это кажется смешным, но когда мне было примерно двадцать два, я упивался всем, о чем рассказал выше, но в то же время боялся, что я безнадежный неудачник. Мне было стыдно за то, что я упустил возможность получить образование. Я воображал, что моя мать хотела бы видеть меня профессором в Гарварде. Устаревшие взгляды не давали мне покоя, и я думал, что должен как-то добиться легитимности. Я хотел получить приглашение в один из тех замков, которые Кремниевая долина могла спалить дотла.
В компании, которая продавала игру Moondust, меня спросили, могу ли я представить ее на престижной конференции по вопросам компьютерной графики SIGGRAPH. На этой конференции собирались представители как промышленной отрасли, так и академических кругов, и я спросил себя, не это ли мой шанс выступить в официальном качестве.
SIGGRAPH, которая в тот год проходила в Бостоне, оказалась безумной и богатой на впечатления. Это было одно из тех контркультурных мероприятий, которые оставались слишком цивилизованными, чтобы им прощали настоящий хаос. Таким же был фестиваль Burning Man в первые годы своего существования. А еще, как и дома, компьютеры были медленными и многого не умели, так что людям пришлось ждать, пока вступит в силу закон Мура.