А теперь посмотрим, почему метафора технологии пользовательского интерфейса приобрела такую неимоверную популярность и резонанс? Думаю, причина в том, что благодаря виртуальной реальности возникают неразрешимые загадки о статусе компьютеров и прочих цифровых технологий.
Специалисты в области компьютерной науки могут считать весь мир одним большим компьютером или собранием организмов-алгоритмов, которые играют роли деревьев или людей. Они развлекают общественность вопросом: есть ли отличия между реальностью и очень хорошим компьютером?
Это объясняет обе стороны виртуальной реальности. VR трансцендентна, поскольку если реальность цифровая, то она программируема. Возможным становится что угодно. Можно наслаждаться Вселенной, которая так же изменчива, как и сновидения, но при этом находиться в ней вместе с другими людьми, а не быть запертым в собственной голове. Ко всему прочему, дерево всегда может превратиться в сверкающий водопад.
С другой стороны, если реальность цифровая, то все, что в ней находится, однообразно. Тут же развивается клаустрофобия: бит есть бит. Наблюдая за тем, как дерево превращается в водопад, вы осознаете, что нет ничего особенного в том, что биты могут быть деревом или водопадом, и в том, что ты – это ты.
Вечеринка
У нас было пространство для вечеринок; целая культурная инфраструктура, подключенная к виртуальной реальности. Мне немного больно о ней вспоминать, потому что я чувствую смущение и неловкость. Это было примерно как если бы люди, мечтающие о полетах в космос, залезли в самодельный космический корабль посреди пустыни, потому что построить настоящий космический корабль в их время невозможно.
На обычной вечеринке нельзя было подключиться к виртуальной реальности, потому что оборудование было редким и дорогим. Вместо этого люди, претендующие на роль гуру, говорили о виртуальной реальности. Они выступали один за другим вперемешку с музыкантами, игравшими песни о виртуальной реальности. Добавьте к этому причудливые декорации, странные места – все это наводило на мысли о том, какой может стать VR.
Этот старый мир умозрительной одержимости виртуальной реальностью, психоделическая обстановка вечеринок в технологичном стиле превратились в современный фестиваль Burning Man, или, по крайней мере, в то, что Burning Man представляет собой по ночам, когда не видно гор, а лишь мерцающие огоньки человеческих изобретений. Имитация того, что получилось бы, если бы реальность удалось имитировать полностью; имитация имитации.
Воспоминания о тех тематических вечеринках вызывают у меня ощущение вины и злости. Злости – из-за того, что там развелось множество гуру, которые постоянно изводили меня своими нападками, потому что хотели как-то выделиться. Это был обычный невнятный микромир людей искусства или интеллектуалов, в котором царили ревность и желание подставить другого, хотя ставки были до смешного низкими. Я установил товарищеские отношения с людьми, которые занимались разработкой технологий виртуальной реальности, но среди выступающих было множество тех, кто занимался обычной бесполезной саморекламой. Шарлатаны, которые толкали со сцены фальшивые лекарства, и прочие мелкие жулики.
Вины – из-за того, что были там и вполне симпатичные молодые люди, которые придавали большое значение тому, что происходило на сцене, и считали ее своего рода образом жизни. Среди них было много тех, кто не постеснялся обвинить меня в предательстве, когда я в конце концов перестал там появляться.
На меня начали оказывать сильнейшее социальное давление, требуя показывать демоверсии виртуальной реальности на тематических вечеринках. Изредка, на больших мероприятиях, VPL могла позволить небольшим группкам участников посмотреть демоверсии. Но большое мероприятие происходило обычно на территории бывшей фабрики, на заброшенной паромной переправе или еще в каком-нибудь жутком месте, и лишь несколько человек за раз могли заехать оттуда на секретном фургоне в расположенные у залива офисы VPL.
Вскоре образовалась клика выступающих и музыкальных групп. (Моя любимая группа называлась D’Cuckoo. Линда Джейкобсон была моим любимым представителем Большой женской сети и экспертов в области виртуальной реальности.) Мир тематических вечеринок соприкасался с миром психоделики и выступлений Grateful Dead; он объединил в себе целую кучу утопически настроенных команд и культов со всей Области залива.
Сорок третье определение VR: новая разновидность искусства, которая должна освободиться от оков индустрии игр, кинематографа, традиционного ПО, властных структур новой экономики и, возможно, даже идей ее первопроходцев.
В полуразвалившемся деревянном особняке девятнадцатого века, который обладал особым шармом дома с привидениями и стоял вверх по течению небольшого ручья в холмах Беркли, жил небольшой кружок людей, печатавших психоделические журналы эзотерической тематики. Они адаптировались к эстетике тематических вечеринок о виртуальной реальности, придумали технический журнал в психоделическом стиле и назвали его «Mondo 2000». (Число 2000 отражало невероятно далекое, несомненно непостижимое и ужасающее будущее.)
«Mondo» стал прототипом узнаваемого стиля молодых да ранних Кремниевой долины. Ярко раскрашенная психоделическая дурь. Абсурдные стишки обо всем новом, что происходит в мире. Раздутые до предела детсадовские фантазии о супер-способностях. Разумеется, когда вышел первый номер «Wired», он выглядел как компиляция из «Mondo», но он был классным; люди, стоявшие у истоков «Wired», входили в этот кружок[105].
Отскочите от женщины
Угадайте, кто жил в одном доме с создателями «Mondo»? Та самая женщина, которую я встретил в Кембридже и на которой затем женился.
Всего через несколько лет после нашей встречи в Массачусетском технологическом я стал известным человеком. Мое лицо появлялось на обложках журналов, обо мне задавали вопросы в телевикторине «Рискуй!». Я внезапно оказался в игре.
Она прошептала: «Ты начнешь революцию в истории всего человечества. Ты изменишь коммуникацию, любовь и искусство. Я буду на твоей стороне».
Мы поженились. Это было, пожалуй, самой большой ошибкой в моей жизни.
Мне особенно сложно восстанавливать в памяти диалоги с ней, потому что я постоянно вздрагиваю. Чем я тогда занимался?
Существует прослойка мужчин и женщин с высоким самомнением, которые заставляют друг друга чувствовать, что они по-настоящему важны. Когда ко мне пришла известность, я своими глазами увидел и на себе прочувствовал, что такое водоворот секса и власти; скрытый мир бьющихся друг с другом титанов, китов и гигантских кальмаров. Молодые женщины проводили часы, прихорашиваясь, чтобы влиятельные мужчины почувствовали себя легендарными героями. Конечно, эти красотки рассчитывали на то, что и им перепадет какая-нибудь малость.
Позже я познакомился с другими женщинами, игравшими в эту игру, но в этот раз уже как друг, а не как участник битвы. Они часто были хорошо образованными и вполне могли позаботиться о себе сами, но даже в этом случае иногда сталкивались с тем, что от власти старых, как мир, штампов никуда не деться. Одна моя знакомая некоторое время пользовалась расположением Дональда Трампа. «С ним я чувствую себя в безопасности», – говорила она. Он отвратительно обращался с ней и грубо прогнал.
Но я рассказываю о своей жизни, и правда в том, что в конце 1980-х годов я переживал моменты абсолютной самовлюбленности. Я просил восхищаться мной.
Когда романтика и чувство собственной важности сливаются воедино, они перекраивают реальность и даже восприятие людей, которые тебя окружают. Как знаменитое «поле искажения реальности» Стива Джобса.
Это была даже не страсть, а нечто более сильное; глубоко укоренившаяся древняя хватка. Я как будто открыл у себя скрытый сексуальный орган, который связал меня со знаменитыми историческими деятелями и благодаря которому я оказался причислен к их бессмертной когорте. Демоны тщеславия превращаются в чудовище-искусителя, которое захватывает тебя и говорит: «Это великие завоеватели и ученые, чьи имена мы помним, и ты достигнешь их величия».
Это было настолько тупо, что я едва могу об этом говорить, но пересиливаю себя, так как надеюсь, что, если укажу на эту пропасть, это поможет кому-нибудь разрушить чары. Интересно, что тогда помогло мне самому.
Какое-то время я жил с ней в доме, где печатали «Mondo». А потом она очень сильно поцапалась с главным редактором Квин Мю, занявшей большинство холодильников образцами какой-то субстанции, которую она сама называла ядом тарантула. Сам уже не помню, какой эффект эта штука должна была оказывать. Как сказала моя жена, «если бы миром правили женщины, войн стало бы намного меньше, а вот отравлений куда больше».
Мы переехали в роскошный дом, стилизованный под греческий храм и украшенный гирляндами. Его построили поклонники Айседоры Дункан[106]. В то время мы жили как в одной из картин Максфилда Пэрриша[107]. Прекрасное зрелище пестрой экзотики. Затем мы некоторое время жили в дорогом и эффектном доме с видом на Сан-Франциско; он выглядел как декорация к фильму, настоящее святилище значимости.
Она хотела свадьбу, но говорила об этом так, словно это была награда для меня, момент посадки самолета, флеш-рояль. По прошествии многих лет я не склонен считать ее отрицательным персонажем, скорее жертвой, которая провалилась в глубокую яму, выкопанную травматическим опытом и традицией. В ней возник комически утрированный персонаж авантюристки, архетип, подобранный на главную роль; я полагаю, этот персонаж был зеркальным отражением тупого тщеславного чудовища, которое зародилось в моей душе. Однажды ее демоны притащили моих демонов в суд, и, хотя со стороны мы выглядели счастливой парой, я всю церемонию проплакал от стыда и ярости. И я, и она проиграли битву с жуткими псевдожеланиями, доставшимися нам в наследство.