кий психотерапевтический эффект. Это был технологический блюз, грустная музыка, которую я мог играть и быть счастливым. Это был шанс поработать над творческим проектом с коллегами VPL, ставшими мне семьей, шанс оценить всех сотрудников VPL как заданный набор (надежных!) исходных материалов, а не как работу, которую нужно выполнить, шанс воплотить на практике все, что я знал о проектировании виртуальных инструментов, шанс использовать разработки VPL для красоты и быть музыкантом на фоне до смешного амбициозного профессионального сообщества людей моего возраста.
Публика отреагировала невероятно живо, и впоследствии я не слышал ни одного отзыва, в котором бы говорилось, что представленная пьеса была демонстрацией. Это была музыка[129].
Финал одной конечной игры
Оглядываясь назад, я понимаю, что «Звучание одной руки» было для меня переломным моментом, как в фильме «Фицкарральдо». Титаническая работа, красивое представление, а потом неизвестность.
SIGGRAPH’92 стала моментом радости, но после нее мне пришлось посмотреть в глаза реальности. Я не встречался лично с остальным советом директоров VPL. Мы были на грани, что правда, то правда. Я хотел, чтобы мы и дальше вкладывали все возможные усилия в MicroCosm, даже если это означало риск для всей компании. А еще я хотел сыграть на расширении сетевых технологий. У нас были программы, которые вполне могли стать первыми сетевыми приложениями. Другие члены совета директоров хотели, чтобы VPL изменила курс и стала менее рискованным предприятием, более традиционной компанией, которая заключала бы контракты с военными ведомствами, продавала бы небольшие объемы продукции по высоким ценам, выпускала бы высокодоходные продукты и выжидала момента, когда интеллектуальная собственность станет цениться настолько высоко, чтобы появилась возможность продавать ее еще дороже. Цена решения совета директоров была огромна: стратегическое банкротство.
Согласно их плану, VPL предстояло пройти процедуру банкротства, после чего появилась бы ее новая версия без обязательств перед кредиторами – которые, должен заметить, сами входили в совет директоров, но это уже не важно, – и под тщательным контролем французских инвесторов. В то время я мог сопротивляться и, вероятно, даже победил бы. Я видел возможность высоких ставок, но уж точно не банкротства.
Но в глубине души я начал сомневаться, верным ли путем иду. Если я хотел стать одним из главных авторитетов Кремниевой долины, у меня еще оставался на это шанс. Еще существовала возможность сделать VPL одной из крупнейших компаний, и он был связан с популяризацией сетевых технологий. Допустим, я мог вступить даже не в одну глупую битву с бесполезным советом директоров, японским преступными миром, предполагаемыми французскими шпионами и совершенно точно существующими голливудскими адвокатами по разводам и выйти из них владельцем крупной компании, разрабатывающей высокие технологии. Но у меня начали зарождаться сомнения, этого ли я хочу на самом деле.
Но если честно оценивать свои действия тех лет, скажу, что моя проблема состояла в желании, чтобы меня любили. Я все еще оставался маленьким мальчиком, потерявшим маму, и не мог справиться с ревностью и назойливым интересом, которые пришли ко мне вместе с успехом в Кремниевой долине.
Но это еще не все. Я усомнился также в мифическом мужском успехе в мире бизнеса.
Атмосфера бизнеса отчасти отражает армейскую культуру. Лидер – это тот, кто способен волшебным образом воплощать в действие свою волю. Стив Джобс говорил о том, чтобы «оставлять зарубки на Вселенной». Это маскулинное представление о бизнесе было аналогично суеверию о том, что человеческие мысли создают реальность. Снова и снова магическое мышление.
А еще к тому времени я очень близко познакомился со множеством бизнес-структур. Компании, разрабатывающие технологии, гигантские концерны по производству игрушек, военные ведомства. И, насколько я мог судить, то, что происходило в реальности, обычно не соответствовало мифам о Супермене мира бизнеса. Лидеры сражались друг с другом за власть и репутацию, но когда дела шли действительно хорошо, это происходило благодаря никому не известному человеку, невидимому ангелу. И пока я творил миф, такие люди, как Чак и Энн, делали все, что от них зависело, и даже больше, чтобы VPL смогла создать что-то важное.
Если перестаешь верить мифу о великом человеке, становится трудно стремиться к тому, чтобы этим человеком быть.
Так я пришел к странному выводу. Для меня настало время покинуть VPL.
Это было все равно что отречься от собственной страны или религии. Я был сбит с толку и не знал, что делать.
VPL продолжила существовать без меня, продавая то же оборудование, но, насколько я знаю, не изобретая ничего нового. Я не следил за ее делами. В 1999-м ее приобрела компания Sun Microsystems, которая в конце концов сама вошла в состав компании Oracle.
И снова какая-то часть меня умерла, и пришло время начать заново и забыть, сколько я вынес.
Глава 21Амальгама реальности
С 1992 года в моей жизни произошло множество чудес. Я изменился; все вокруг изменилось. Рядом со мной самая лучшая в мире семья. Я счастлив.
Что касается внешнего мира, то с ним дела обстоят по-разному.
Эль-Пасо был жутким местом во времена моего детства, но сейчас это один из самых безопасных городов Америки. Его атмосфера стала спокойнее, а этническое разделение сгладилось; котел населяющих его культур бурлит, но с него не срывает крышку.
Меж тем любимый мной Сьюдад-Хуарес некоторое время был известен как мировая столица убийств. Там пропадало без вести множество молодых женщин. В самые страшные годы, с 2008 по 2011, переход через мост из Эль-Пасо напоминал нисхождение в средневековый ад. Но, кажется, теперь город выбирается из этого кошмара.
Еще одна хорошая новость: в американских ресторанах посетители больше не курят. Так что более молодая версия меня может играть в ресторанном оркестре.
Воздух в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе стал относительно пригоден для дыхания. Теперь поездка в один из американских мегаполисов не напоминает приземление на чужую планету с ядовитой атмосферой.
Однако Манхэттен заполонили сетевые магазины, которые можно встретить повсеместно. Он уже менее уникален, чем был когда-то.
Цвет культурной жизни укоренился в Лос-Анджелесе; странный город с не поддающимися описанию домами больше не производит впечатление тупика. Насколько я могу судить, в нем полно людей, живущих основательной насыщенной жизнью. Интересно, что изменилось больше – сам Лос-Анджелес или моя способность воспринимать его?[130]
Кремниевая долина изменилась больше всего. Мы победили! Теперь «Мамочка по найму» находится под нашим контролем. Советы директоров не вмешиваются в наши дела. Хакеры владеют компаниями напрямую.
Мы велели миру измениться ради нашего удовольствия, и он изменился! Детишки со всего мира отдали нам свою приватность, и теперь наши алгоритмы управляют ими, как марионетками, дергая за ниточки, когда надо. Они жмут на кнопки в созданных нами ящиках Скиннера.
Хакеры владеют самыми богатыми в мире компаниями, но в них относительно мало сотрудников, о которых нужно беспокоиться. Молодые хакеры-одиночки обыденно и довольно быстро становятся богаче, чем остальное население планеты.
Бизнес-империи стали цикличными. В бывшем административном комплексе Sun теперь располагается главный офис Facebook. В бывшем центральном офисе Silicon Graphics обосновались Googleplex. (Я экспериментировал с виртуальной реальностью в том помещении, которое сейчас служит столовой Googleplex.)
Какова теперь атмосфера Долины? Одно из значительных изменений – этническое разнообразие. Собрания, на которых присутствуют инженеры из Индии, Китая и других стран, – обычное явление.
Однако, по моим ощущениям, это способствовало лишь небольшому снижению когнитивного разнообразия. Создается впечатление, что людей с расстройствами аутического спектра стало чуть больше, чем раньше.
Другое изменение носит политический характер. В Долине по-прежнему царят лево-прогрессивные взгляды, но набирает мощные обороты и либертарианство[131].
В начале этой книги моя более молодая личность считала, что будущее производит впечатление одновременно ада и рая. Конечно, в современности от ада есть многое.
Цифровые рассадники раздражающих политических дискуссий переместились из Usenet и alt.hierarchy на Reddit, 4chan и прочие крупные сайты, дав начало длинным цепям скандалов, таким как Gamergate, и вспышкам активности ультраправых в последние годы. К сожалению, с этим перемещением связана история виртуальной реальности. Эту ее невеселую часть можно прочесть в приложении 3.
Несмотря на долгую историю несовершенства и назиданий, связанных с компьютерами, у людей никогда не пропадет желание пользоваться технологиями, которые загоняют их в антиутопию, потому что выглядят они просто здорово[132]. Я сам пробовал писать в этом жанре сразу же после того, как ушел из VPL.
Я писал эссе о том, что однажды общество может дойти до абсурда из-за абстрактных войн между алгоритмами и что «вирусная» онлайн-динамика может стать причиной внезапных социальных и политических катастроф. Мои назидания довольно высоко оценили в определенных кругах, но они, разумеется, не предотвратили событий, о которых я предупреждал.
И вот я снова пытаюсь писать, но с того времени произошло много событий, и мои истории перестали быть назидательными. Я сыплю хлебные крошки, чтобы вы следовали за мной, пытаясь разобраться, как мы дошли до той точки, в которой сейчас находимся. Окажется ли это полезным? Надеюсь.
Но поговорим на более приятные темы.
Я до сих пор люблю виртуальную реальность. Просто люблю. Так здорово испытывать виртуальные миры, спроектированные молодыми дизайнерами, и наблюдать за людьми, переживающими головокружительный опыт в VR.