«Ружье» – совсем другое дело. Если «часики» будут тикать в течение определенного промежутка времени, то «ружье» вы можете достать в любой момент – и тем самым подвести историю к кульминации. Называется оно так в честь чеховского ружья, знаменитого принципа драматургии: если персонаж в первом акте вешает на стену ружье, то в последнем оно должно выстрелить.
Классический пример: неисправный котел в кинговском «Сиянии». Нам почти сразу сообщают, что рано или поздно он взорвется. История могла бы тянуться до самой весны, если бы не… взрыв котла.
В «Бойцовском клубе» и «Удушье» таким «ружьем» стала ложь, с помощью которой персонаж добивался сочувствия других людей. В первом случае это группа психологической поддержки, во втором – герои, спасшие его от удушья. Чтобы схлопнуть повествование, мне оставалось лишь публично вывести лжеца на чистую воду, а дальше сообщество либо принимало его, либо уничтожало.
«Часики» – то, о чем вы постоянно напоминаете читателю, а «ружье» надо показать в самом начале и спрятать до лучших времен, надеясь, что читатель о нем забудет. Когда же вы наконец выстрелите, это должно быть неожиданно и неизбежно одновременно. Как смерть. Или как оргазм в конце полового акта.
Еще один пример идеального американского «ружья» – Салли Томато из «Завтрака у Тиффани», сидящий в тюрьме гангстер, о котором мы узнаем в начале повести и тут же забываем. Время идет, действие разворачивается – а про гангстера ни слова. И наконец все погружается в хаос: главную героиню арестовывают и обвиняют в содействии видному криминальному «боссу». Далее следуют два события меньшего масштаба: разбивается на джипе брат Холли, Фред, а у нее самой случается выкидыш после падения с лошади в Центральном парке.
В качестве «ружья» может сыграть «жертвоприношение второго акта». Это неизбежная смерть какого-нибудь незначительного персонажа, отмечающая переход от комедии к драме. Например, смерть Большого Боба в «Бойцовском клубе». Аборт в «Кабаре» или гибель пожилого друга Вудхаузов, Хатча, в «Ребенке Розмари».
В «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» «часиками» служит постоянно уменьшающееся число участников танцевального марафона. «Ружьем» можно назвать сердечный приступ Рэда Баттонса, из-за которого Сюзанна Йорк впадает в истерику – и начинается хаос. Кстати говоря, Рэд – классический положительный персонаж, ветеран Первой мировой, он даже танцует в форме и умирает по своей вине – его смерть в каком-то смысле сродни самоубийству. Ну а Джейн Фонда – бунтарка, которую необходимо казнить. Как и в «Пролетая над гнездом кукушки», свидетель становится палачом. Он же и рассказывает нам историю, пользуясь необычным приемом – постоянно забегая вперед. Вся картина целиком открывается зрителю лишь в конце фильма.
Так, погодите. Я сам забежал вперед. Понятия пай-мальчика, бунтаря и свидетеля мы рассмотрим позже.
А пока подытожу. Если вы придете ко мне и скажете, что ваш роман насчитывает уже восемьсот страниц, а конца-края не видно, я спрошу вас: «Где ваши «часики»? «Про «ружье» не забыли?»
Я посоветую вам убить Большого Боба или Рэда Баттонса и тем самым подвести свой выдуманный мир к шумной, шальной и яростной кульминации.
Вспомните, как рассказывает историю взбудораженный ребенок. Предложения хлещут из него сплошным потоком, почти без пауз. Вот это скорость! Получается очень похоже на музыку, на песню.
Этот энтузиазм можно сымитировать, используя необычные связки между набегающими друг на друга предложениями. Да, начинать все предложения с союза «и» – допустимый прием, я сам так делаю в «Истории одной любви». Но есть бесчисленное множество псевдосоюзов, которые так и ждут, когда вы их изобретете.
В рассказе «Правда жизни» я использую короткие фразы из двух слов: «даже если», «даже тогда», «пускай даже», имитируя звучание драм-машины в музыке «новой волны» 80-х. Если точнее – песню «Heartbreak Beat» группы «Psychodelic Furs». Бесконечные простые предложения в составе сложного громоздятся друг на друга, но все эти «даже тогда» поддерживают заданный ритм.
То же самое в рассказе «Весь отец», где я постоянно прерываю длинные предложения словом «отец», превращая его в звукоподражание, эдакое «бах!» или «чпок!». Оно отбивает ритм и, по мере приближения к финалу, звучит все чаще и настойчивей, имитируя усиление динамики в музыке и заодно (надеюсь) крик ребенка, который вновь и вновь зовет папу.
Любая история – это эксперимент.
В рассказе «Посмотрим, что будет» я наращиваю темп и напряжение, нанизывая простые предложения в составе одного очень длинного и сложного при помощи слов «а затем», «после чего», «и тут». Читать такое утомительно, поэтому я перемежаю эти свирепые стремительные пассажи сценами поспокойней, написанными в более традиционном ключе.
В рассказе «Лошара» я хотел сделать упор на предложениях, в которых заложено противоречие. Например: «Книжка на вид красная, хотя она голубая». Или: «Салли тянется за палкой, только это дохлая змея». Постоянно используя слова вроде «только», «хотя», я создаю ощущение ритма и одновременно абсурда: утверждаю что-то и тут же противоречу сам себе.
Своего ученика я призвал бы резать повествование, как режиссер режет пленку. С этой целью можно использовать повторяющийся припев: «Первое правило Бойцовского клуба – никому не рассказывать о Бойцовском клубе…» или «Прости меня, мама. Прости меня, Господи». Таким образом мы подсказываем читателю, что сейчас будет переход к другой части повествования.
Или же организуйте сплошной поток событий, наращивая темп с помощью повторяющихся союзов и связок.
Своему ученику я посоветовал бы послушать речь детей. Или того, кто боится, что его перебьют, и выработал какие-то свои приемчики для привлечения внимания слушателя. Да, от самих историй недолго и заскучать, зато в вашей копилке появится немало приемов для того, чтобы повествование лилось непрерывной рекой, причем выглядеть это будут естественно.
Своему ученику я порекомендовал бы использовать предметы повторно. То есть показывать некий предмет, прятать, а потом опять вводить в повествование. Появляясь вновь, он будет обрастать смыслами и значением. Каждое появление этого предмета означает эволюцию персонажа.
Вероятно, проще всего показать это на наглядном примере.
Вспомните кольцо с бриллиантом из романа Норы Эфрон «Оскомина». Впервые мы видим его на рассказчице, когда она едет в нью-йоркском метро. Ей подмигивает какой-то подозрительный тип. Побоявшись, что это может быть грабитель, она сперва поворачивает кольцо бриллиантом внутрь, чтобы оно казалось простым обручальным колечком. Затем рассказчица вовсе снимает его с пальца и прячет в бюстгальтер. Добравшись до места назначения – на сеанс групповой терапии, она обнаруживает, что тот тип из метро проследил за ней. Выхватив пистолет, он обчищает всех присутствующих, а в конце приставляет дуло к ее груди и требует отдать украшение. Полиция принимает у нее заявление, и мы благополучно забываем про кольцо.
Через некоторое время оно появляется во флешбэке. Кольцо ей подарил муж, когда она родила первенца. Ребенок едва не погиб при родах, и теперь кольцо напоминает им о великой силе любви. Здесь оно описывается во всех подробностях: бриллиант огромный, похож на снежинку, очень редкий и дорогой.
Много позже, когда в романе случилось столько всего, что про кольцо мы напрочь забыли, рассказчице звонят из полиции: вор пойман, кольцо найдено. Она забирает его и обнаруживает, что камень расшатался – плохая примета. Она приносит его ювелиру, который изначально продал кольцо ее мужу, и тот любуется красотой камня. И как бы невзначай добавляет, что всегда готов выкупить его обратно по хорошей цене. Рассказчица поддается внезапному порыву и продает украшение за пятнадцать тысяч долларов. Именно столько ей нужно, чтобы развестись с мужем и начать самостоятельную жизнь. Потом кольцо исчезает, появляется, исчезает и появляется, исчезает – и каждое его появление несет определенную смысловую нагрузку.
Читатель всегда рад новой встрече с предметами, которые казались безвозвратно утерянными. А поскольку предмет – это все-таки не персонаж (не может эмоционально реагировать), читатель вынужден сам испытывать соответствующие эмоции.
Еще один хороший пример с кольцом можно встретить в «Завтраке у Тиффани». Сначала это просто безделушка, детское «сокровище», погребенное среди других «сокровищ» в коробке из-под печенья. Бывший муж Холли отдает его рассказчику (главному герою), и колечко на какое-то время пропадает из нашего поля зрения. Когда герой начинает встречаться с мисс Голайтли, колечко приносят в «Тиффани», чтобы сделать на нем гравировку. Оно исчезает в руке ювелира и появляется вновь лишь в самый роковой момент. Рассказчик дарит кольцо – с гравировкой – Холли. Оно приходится впору. В фильме герои влюбляются. В книге Холли принимает подарок, но сама пропадает.
Вспомните также золотой портсигар из «Кабаре». Богач дарит его бедняку, бедняк отказывается, портсигар исчезает. Затем он появляется вновь – выпадая из кармана брюк богача. Тут уж его неохотно принимают. Обратите внимание: если некий предмет выпадает из мужских брюк, что это означает? Разумеется, богач соблазняет бедняка! Когда мы видим портсигар в последний раз, бедняк смиренно прикуривает богачу сигарету. Обратите внимание: параллельно богач дарит шубу женщине, и эту шубу потом продают, чтобы заплатить за аборт. Жаль, автор не поиграл так же с зажигалкой.
А теперь вспомните пса по кличке Грустец из «Отеля «Нью-Гэмпшир»» («The Hotel New Hampshire»). Он погибает. Из него делают чучело. Оно вываливается из взорвавшегося самолета. Его выносит на берег океана. Чучело находят и сушат феном. Оно портит кому-то свидание. Затем его прячут, но в конце концов находят – и оно вызывает у персонажа сердечный приступ.
Сама кличка пса указывает на важный лейтмотив книги: «Грусть не тонет».