Так я создаю несколько ключевых сцен. Например, описываю работу персонажа. Или начало романтических отношений, «случайное знакомство». Или недобросовестный способ удовлетворения эмоциональных нужд персонажа – допустим, как он втирается в доверие к другим людям, добивается их любви. Все это я оформляю в виде отдельных рассказов. Сперва зачитываю их друзьям и коллегам – смотрю, какой они производят эффект, собираю мнения. Затем читаю публично и тем самым проверяю, где сюжет просел, где энергии маловато, а где люди почему-то смеются (иногда – в самых неожиданных местах). Случай из жизни: когда я читал во время промотура «Историю одной любви», народ всегда смеялся на словах «разбиваем палатку». Персонажи приехали с палаткой на музыкальный фест, что тут смешного? Наконец мне объяснили: «разбить палатку» – это такой новый эвфемизм, используемый для обозначения эрекции. Век живи – век учись.
Кроме того, самодостаточную историю можно продать в журнал – это и деньги, и способ заверить потенциального издателя, что другие редакторы текст уже одобрили.
Такие рассказы потихоньку копятся. Каждый помогает обозначить вербальные особенности, «фишки» персонажа, которые я затем использую в остальных историях. К этому времени я распечатываю их все и таскаю с собой целую кипу бумаг. Когда выдается свободная минутка, я тасую эти истории по-всякому и смотрю, где для поддержания напряжения лучше вставить лирическое отступление или флешбэк, а где немного отвлечь читателя, чтобы потом огорошить внезапной развязкой.
Такой трудоемкий процесс создания первоначального черновика Тим называет «высиранием кирпича». Например: «Да расслабься, пока сойдет, ты ж еще кирпич не высрал».
И вот я ношу с собой готовый черновик – будущий текст уже рожденной книги. Все основные части (те самые истории, с которых все начиналось) готовы. Конструкция будущего дома проработана и более-менее надежна. Осталось лишь подрегулировать темп повествования и поиграть с концовками.
Преимущество данного метода заключается в том, что я получаю удовлетворение уже на этапе создания первоначальных историй. У меня в сумке – не сырое хрен пойми что, а готовые рассказы. Когда каждый из них закончен и принят, можно браться за следующий. Маленькие блоки, которым суждено стать частью машины, собраны и работают по отдельности (ведь их уже напечатали в журнале, либо вы зачитали их на публике и увидели реакцию людей).
Будь я вашим учителем, я признал бы, что со стороны все это выглядит довольно бесхитростно. Но если у вас есть постоянная работа, семья и куча повседневных обязанностей, а писать хочется, такое поэтапное экспериментирование поможет не сойти с ума.
Еще одна история с завода «Фрейтлайнер». В холодную погоду бездомные кошки часто приходили туда жить – несмотря на постоянный грохот производства и висящую в воздухе пелену краски и машинного масла. Народ их подкармливал, и я то и дело замечал, как они шныряют между ящиков с запчастями. Иногда вскроешь коробку, а там целый выводок новорожденных котят, розовых и писклявых. Устав обязывал нас бросать этих котят в измельчитель – тот мгновенно превратил бы их в пыль, точно картон или упаковочную бумагу. Конечно, бессердечных среди нас не находилось, и мы на свой страх и риск прятали котят в каком-нибудь ящике, кормили до самой весны, а там уж они уходили на улицу.
Новая работа – это новый мир. В мой первый день на заводе начальник цеха отправил меня в соседний цех за неким инструментом под названием «станок для заточки ракелей». Тот начальник отправил меня к третьему начальнику, а третий – к четвертому. При этом каждый из них осыпал меня проклятьями. К концу смены я побывал во всех цехах – от предварительной сборки до техконтроля, познакомился со всеми начальниками и наслушался отборной брани. Станка для заточки ракелей я не нашел, но, как позже выяснилось, меня отправили по цехам не для этого. Теперь я хорошо представлял себе расположение цехов и увидел живьем всех боссов, к которым меня могли приставить.
К чему это я? Много лет спустя я рассказал эту историю на вечеринке, после чего все присутствующие стали наперебой делиться похожими историями из собственной жизни. Одну женщину, устроившуюся в бургерную «Ред Робин», послали искать «нож для чистки бананов», а парня, который пришел работать в гипермаркет «Таргет», отправили на поиски «удлинителей полок».
Понимаете? Хорошая история способна погрузить в потрясенную тишину целый зал. А отличная история заставляет нас припоминать похожие истории из собственной жизни и, таким образом, объединяет людей. Мы сознаем, что у наших судеб куда больше общих черт, чем различий.
Начинается своеобразный дружеский конкурс на лучшую историю. Кто-то рассказывает, как пришел работать на кирпичный завод в Торонто, и ему велели принести ведро горячего пара. Коллеги показали, как поднять ведро над паровым краном, а потом бежать с перевернутым ведром куда нужно. Бедняге даже в голову не пришло возразить, и весь первый день на новой работе он бегал туда-сюда с обожженными до волдырей руками – носил пар.
А вот история от телевизионщика. Всем новеньким в телецентре поручали мыть светофильтры, которые назывались «гелики» – такие тонкие цветные пластинки, используемые для придания свету нужного оттенка. Раньше они делались из тончайшего, невероятно хрупкого желатина. И вот представьте, что вы приходите работать в телецентр, и в первый же день ваш непосредственный начальник поручает вам отмыть несколько таких пластинок. Если поцарапаете или порвете – сразу уволят. Мыть нужно самой горячей водой, какую только терпит рука. Вы приходите в кладовую уборщика, включаете горячую воду… в ту же секунду пластинки тают и исчезают в сливном отверстии раковины. Телевизионщик, который мне это рассказывал, весь остаток первого дня прятался от босса, боясь его гнева.
Детский хирург поведал историю о том, как его разыграли в первую же ночную смену последипломной практики в роддоме. Все случилось среди ночи, когда парню дали пару часов на отдых. Он прилег на каталке в коридоре и сразу заснул, а проснулся от объявления по системе общего оповещения: его срочно звали в палату номер такую-то, расположенную в дальнем крыле неиспользуемого этажа клиники. Выскочив из лифта, он слышит, что из палаты доносятся женские вопли. Он бежит туда и видит на больничной койке голую женщину, вымазанную кровью и с новорожденным младенцем на руках. Женщина орет: «Это ты! Ты его убил, сволочь! Ты убил моего ребенка!» – и бросает ему мертвого младенца. Кровь липкая и пахнет тухлятиной. Младенец тяжелый и какой-то обмякший. Палата странно освещена, жуткий свет бьет прямо из-под койки, всюду ширмы и задернутые шторы…
Потому что за ширмами и шторами прячется весь персонал клиники. Голая женщина – медсестра. Мертвый младенец так похож на настоящего, потому что это кукла, на которой молодых сотрудников учат подключать детей к аппарату ИВЛ. А кровь – настоящая кровь с истекшим сроком годности. Все собрались в темной палате, потому что хотят увидеть это своими глазами – ведь когда-то точно так же разыграли и их.
Ох уж эти истории! Истории посвящения. Я рассказывал самые интересные, и тут же совершенно незнакомые люди припоминали случаи еще более вопиющие – из собственной жизни. Самую жуткую историю я услышал в Париже. Мужчина в деловом костюме и начищенных до блеска ботинках отвел меня в сторонку и вручил мне свою визитку. Он работал ветеринаром. Стать ветеринаром во Франции – дело непростое. Этот человек семь раз подавал заявку в академию, прежде чем его туда приняли. Когда он наконец поступил, репетиторы и наставники закатили вечеринку в его честь. Прямо в одной из лабораторий ветеринарной академии.
Все пили вино и поздравляли его с началом учебы. В какой-то момент ему подсунули бокал с вином, куда подсыпали снотворное. Такая у ветеринаров была традиция. Когда бедняга уснул, его раздели догола, скрутили в позу эмбриона и в таком положении зашили в выпотрошенное брюхо недавно умершей лошади.
– Когда ты просыпаешься, – рассказывал он мне, – то понятия не имеешь, где находишься. Голова болит от снотворного. Ты дрожишь от холода. Вокруг стоит темнота и такая вонь, что не продохнуть. Пошевелиться невозможно. Тебя мутит, но даже сблевать некуда. При этом снаружи раздаются голоса. Где-то за пределами этого темного и тесного пространства твои учителя и наставники по-прежнему веселятся. Заметив, что брюхо лошади зашевелилось, они начинают орать.
– Думал, это так просто – стать одним из нас?! – кричат они. – Думал, можно заполнить пару бумажек, и все – ты ветеринар?! Не-ет! – Со всех сторон летят их пьяные вопли: – За право быть ветеринаром надо побороться!
И вот они уже скандируют: «Борись! Борись!» Под крики толпы ты начинаешь лягаться и толкаться, пробивая себе путь наружу. Когда твоя окровавленная рука наконец разрывает крепкую шкуру мертвой лошади, кто-то вставляет в нее бокал вина.
Ты медленно появляешься на свет из лошадиного трупа, голый и окровавленный. Наконец ты на свободе; твои учителя и друзья встречают тебя с искренним теплом, и ты продолжаешь праздновать вместе с ними, заслужив право войти в их ряды.
Человек в костюме и начищенных ботинках объяснил мне смысл этой абсурдной вековой традиции. Она дает юным ветеринарам некий базовый совместный опыт, который однажды послужит им утешением. Сколько бы чудесных щенят и котят ни погибло под твоим скальпелем, как бы ни болело за них сердце, все эти муки не сравнятся с тем, что ты чувствовал, когда очнулся внутри холодного лошадиного трупа.
Самые лучшие истории порождают новые истории. Я называю этот процесс «засевом зала». По аналогии с засевом облаков для вызова осадков, прием позволяет вам поделиться неким универсальным личным опытом и мгновенно получить отклик. Никто не живет настолько нетипичной жизнью, что остальные не смогут поставить себя на ваше место.
Заметьте, Коул Портер был знаменит не тем, что выдумывал прилипчивые фразочки, которые потом распевала вся страна, а тем, что умел эти фразы подслушать. Он посещал общественные места, подслушивал чужие беседы, выбирал самые популярные разговорные выражения и писал на их основе тексты песен. Когда выходила очередная песня, люди и так вовсю использовали в речи выражения вроде «you are the top!» («ты просто топ!») или «anything goes» («все сойдет»), и потому творчество Портера моментально попадало в активный обиход. Джон Стейнбек тоже любил сесть где-нибудь в уголочке и подслушивать, о чем и как говорят живые люди, что происходит в их жизни. Когда к нему пришла известность, он запаниковал, потому что очутился в центре внимания и больше не мог тайком собирать необходимый материал.