Писательница Моника Дрейк рассказывает, как посещала писательские курсы Джой Уильямс при Аризонском университете. Уильямс взглянула на чью-то свежую работу и вздохнула: «Ах эти отбивки… ложный друг писателя».
Вероятно, дело в том, что отбивка сама по себе – если она используется не для смены времени, персонажа или голоса – не создает напряжения. Например, если поделить день Роберта на события простой отбивкой, получится монотонная тягомотина. А вот если той же отбивкой мы отметим переходы между разными точками зрения – повествованием от лица Роберта, Синтии и их предка из Венеции эпохи Возрождения, – у читателя появится возможность немного отдохнуть от каждого персонажа и элемента, а значит, оценить их по достоинству и сильнее переживать.
В общем, своему ученику я разрешил бы использовать отбивку для обозначения хода времени. Но не спешите радоваться. Эти страховочные колесики рано или поздно придется снять.
Для усложнения текстуры текста смело вставляйте в него разнообразные списки. Смотрите, как здорово выглядит список гостей в 4-й главе «Великого Гэтсби». Брет Истон Эллис мне рассказывал, что именно Фицджеральд вдохновил его на создание подобного списка для «Гламорамы». Также обратите внимание на списки Тима О’Брайена в «Что они несли с собой» («The Things They Carried»). Мой личный фаворит – 18-я глава «Дни саранчи» Натанаэла Уэста. Главный герой ищет девушку на съемочных площадках голливудской киностудии 1920-х годов, встречая на своем пути копии статуй и прочих древностей из папье-маше; залы забиты памятниками всевозможных культур и эпох, современный мир изображен бок о бок с динозаврами. Пожалуй, это самая сюрреалистичная сцена в истории литературы.
Своему ученику я посоветовал бы прочитать эту главу, а затем ознакомиться с эпизодом из «Последнего магната» Фицджеральда, где землетрясение вызывает потоп на похожей голливудской студии, и мимо главного героя проплывает парад бутафорских идолов и древностей. Обратите внимание: у Уэста мы сами движемся среди перечисляемых объектов, у Фицджеральда же читатель стоит на месте, а объекты плывут мимо него.
Списки визуально разбивают страницу. Заставляют нас внимательно читать каждое слово. Я получил огромное удовольствие, перечисляя цвета икеевской мебели в «Бойцовском клубе», и мечтал написать целую книгу списков, составляющих единый мифический «расстрельный список» для «Ссудного дня».
Итак, списки. Используйте их.
Помните, как в детстве нам было достаточно бросить пару досок в грязь, чтобы создать новую реальность? «Давай как будто грязь – это лава. Ходить можно только по доскам». Дети моментально рисуют новый мир и создают правила жизни в нем. На дереве – безопасно. Тротуар – вражеская территория.
Со своим учеником я непременно поделился бы секретом, который мне открыл Бэрри Ханна: «Читатели от такого прутся».
Возьмем для примера несколько популярных романов, где устанавливаются правила поведения в той или иной группе. Это книги вроде «Лоскутного одеяла» («How to Make an American Quilt»), «Божественных тайн сестричек Я-Я» («The Divine Secrets of the Ya-Ya Sisterhood») и «Клуба радости и удачи» («The Joy Luck Club»), посвященные историям сообществ, участники которых разработали определенные правила и живут по ним. Сюда же отнесем «Союз “Волшебные штаны”» Энн Брешерс, где молодые девушки встречаются и делятся друг с другом своими историями. Книг про новые модели социального взаимодействия мужчин куда меньше. На ум приходит разве что «Общество мертвых поэтов» и, конечно, «Бойцовский клуб».
Позволю себе предположить, что люди понятия не имеют, как находить общий язык с другими людьми. Нам нужен строгий набор правил, условностей и ролей. Когда такие правила установлены, можно спокойно собираться и сравнивать свои жизненные пути. Учиться друг у друга.
Том Спэнбауэр всегда говорил: «Писатели пишут, потому что их не зовут на вечеринки». Так знайте: читатель тоже одинок. Ему часто бывает не по себе в обществе, и он обязательно оценит историю, подсказывающую ему способ влиться в ряды себе подобных. Читатель лежит один в кровати или ждет рейса в аэропорту, так давайте предложим ему сцену грандиозной вечеринки в духе тех, что закатывал Джей Гэтсби.
Бэри Ханна
Вот почему я часто описываю в своих книгах модели социального взаимодействия людей (общество автосалочников в «Биографии Бастера Кейси», съемочная площадка в «Снаффе»). Когда устанавливаешь правила и начинаешь их повторять, они образуют своеобразные рамки, в которых персонажи чувствуют себя спокойно и уверенно. Они знают, как себя вести, а потому расслабляются и готовы показать свое истинное «я».
Лишь много лет спустя до меня дошло, почему я так часто описывал подобные модели в своих книгах. Чтобы это понять, пришлось ознакомиться с работами антрополога культуры Виктора Тэрнера. Он утверждает, что изначально «лиминальные» мероприятия носят характер социального эксперимента. На короткое время возникает сообщество, в котором все участники равны, – это «коммунитас». Если эксперимент проходит успешно, то есть все участники получают возможность испытывать удовольствие, самовыражаться, снимать стресс и так далее, такое сообщество со временем институционализируется. Самый удачный пример из недавних – фестиваль «Burning Man» («горящий человек») в невадской пустыне Блэк-Рок. Или «Новогоднее безумие» – мероприятие, на которое ежегодно собираются тысячи людей в костюмах Санта-Клауса. Оба задумывались как спонтанные неформальные хеппенинги, но с годами обрели статус народной традиции.
Сложно представить более одинокого человека, чем писатель. Литературоведы утверждают, что прототипами психов из «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи стали люди, с которыми он посещал курсы писательского мастерства в Стэнфорде. Вероятно, персонажи романа «Возлюбленная» Тони Моррисон тоже позаимствованы на подобных курсах, и пассажиров автобуса из романа «Мистер Спейсмен» Роберта Олена Батлера («Mister Spaceman») автор списал со своих однокашников.
Лингвист-антрополог Ширли Брайс Хит утверждает, что книга переходит в разряд классики только в том случае, если вокруг нее может сформироваться сообщество единомышленников. Поэтому учитывайте, что чтение – одинокое занятие. Не стесняйтесь придумывать ритуалы. Изобретайте правила и сочиняйте молитвы. Давайте людям роли и слова, возможность объединяться и исповедоваться, рассказывать свои истории и находить общий язык.
Для пущего ритуального эффекта можно создать что-то вроде главы-заготовки и использовать ее снова и снова, меняя лишь незначительные детали и всякий раз выдавая ее за свежее откровение. Читатель, вероятно, не поймет, что вы сделали, но подсознательно заметит повторы. Разбросайте три такие заготовки по роману, выдерживая между ними равные промежутки.
Своему ученику – в мире, где сообщества, братства и религии стремительно отходят в прошлое, – я посоветовал бы создавать новые, используя для этого ритуалы и повторы. Дайте читателю модель, которую можно скопировать, и персонажей, которым можно подражать.
Обратите внимание: когда вы помещаете слова персонажа в кавычки, он становится объемнее и правдоподобнее. И наоборот, перефразируя говорящего, вы дистанцируете от него читателя и умаляете его слова.
Вот, например, парафраз:
Я сказал им, чтобы поставили коробку в угол.
А вот прямая речь:
Я сказал: «Поставьте коробку в угол».
В «Бойцовском клубе» я решил использовать прямую речь для всех персонажей, кроме рассказчика. Благодаря этому даже Тайлер кажется настоящим. Если же вы хотите умалить значение сказанного, пользуйтесь парафразом. Если хотите ослабить или дискредитировать персонажа – пересказывайте его речь своими словами.
И наоборот: если нужно выставить персонажа напоказ, заключайте его речь в кавычки. Не забывайте про слова автора. Подчеркивайте сказанное жестами и действиями.
Эффект от использования этого приема едва уловим, однако своего ученика я заверил бы, что он работает.
Ким Рикеттс рассказала мне любопытную историю про Стивена Кинга. После одного мероприятия в книжном магазине при Вашингтонском университете мы с ней отправились в Беллтаун выпить пива. Ким сообщила, что расширяет дело и скоро будет организовывать лекции и встречи со спикерами для таких корпораций, как «Старбакс» и «Майкрософт». Мне пора было возвращаться в отель, но Ким оказалась прекрасным собеседником и рассказчиком. Еще до истории про Кинга она поведала мне про Эла Франкена, по вине которого Вашингтонский университет теперь требует, чтобы люди, пришедшие на творческую встречу с автором, обязательно купили его книгу. Эл Франкен собрал полный «Кейн-холл» на восемьсот мест, и публика дружно хохотала над всем, что он говорил. Вход на лекцию был бесплатный. К концу вечера Франкен продал аж восемь (!) экземпляров своей книги.
После этого университет решил, что отныне зрители обязаны покупать книгу выступающего автора.
Чтобы провести встречу со Стивеном Кингом, Ким пришлось выполнить его стандартные условия: нанять телохранителей и подобрать площадку, которая вместит пять тысяч человек. Один зритель может принести на подпись не более трех книг. Автограф-сессия продлится восемь часов, и все это время кто-то должен стоять за спиной писателя и постоянно прикладывать лед к его плечу.
День встречи настал, и Ким все восемь часов держала лед у вышеупомянутого плеча. Площадка – «Таун-холл» – представляла собой бывшую церковь на вершине Кэпитол-хилла, откуда открывался сногсшибательный панорамный вид на Сиэтл. В зале был аншлаг. Пять тысяч преимущественно молодых людей готовы были хоть весь день дожидаться своих трех автографов.
Кинг сел и начал подписывать книги. Ким стояла и прикладывала лед к его окаянному плечу. Примерно на сотой книге (из пятнадцати тысяч) Кинг обернулся к ней и попросил: «Можно попросить у вас бинт?»