— Не спеши, тяни к себе, — покрикивает он на Алешку, рукавом рубахи обтирая пот с. покрасневшего лица. Дед заметно устал и начинает сердиться.
…Все при деле, один только Витюшка не знает, куда себя деть. Даже сам обслужить себя, надеть очки или повязку не может. Приходится просить домашних.
— Идите обедать, — слышен голос матери с пепелища, где среди кучи щебня чернеет печка с высокой трубой-дымоходом. На кольях изгороди висят пустые кринки, жестяные банки. Вернувшись с поля, мать уже истопила печку. Гремя ухватом, наливает из чугуна в общую глиняную плошку похлебку, забеливает молоком. Тут же, под засохшей после пожара липой, вся семья и обедает. Порхают юркие воробьи; чуть что, они уже хозяйничают на сколоченном дедом из неструганых досок столе. Рядом разгуливают уцелевшие от пожара две курицы и петух. — Покорми брата, — напоминает Алешке мать, видя, что Витюшка сам пытается взять культями ложку, ртом отломить кусок хлеба, и ничего у него не получается…
— Нет, давай попробуем, как вчера, — просит он Алешку.
Алешка с полуслова понимает.
Осторожно и плотно привязывает он тесемкой к забинтованной культе брата ложку. Тот морщится, но терпит. И вот Витюшка медленно, сдерживая дрожь, конечно, половину проливая, все же сам несет ложку ко рту.
Все стараются не смотреть на Витюшку, на лужицу супа у тарелки, ведут обеденную беседу.
— Колхоз восстанавливаем, — сообщает мать, — собрали на конный двор плуги, бороны, все, что уцелело…
— Ясное дело, в одиночку не проживешь, — откликается бабушка.
Кончили обедать, мать снова спешит в поле на работу.
Остальные тоже разошлись по своим делам. И опять Витюшка остается без дела. Беспокойно и тоскливо слоняется по усадьбе. Алешка копается на пепелище.
— Витек! — кричит он брату. — Знаешь, что я выкопал? — В руках у него запачканный в золе продолговатый фанерный ящичек. — Твои краски. Нашел под обгорелыми бревнами.
Витюшка вспомнил. В день прихода немцев спрятал он ящичек с красками в подпол, засунул под перевод. Алешка взглянул повнимательнее на помрачневшее лицо брата, затих. И сразу же умчался на улицу.
Ящичек с красками лежал на скамейке. Витюшка глядел на него, а на сердце было очень тяжело.
Весной в прошлом году он принес свои рисунки в школу, и все хвалили: «Способности у тебя есть и, несомненно, большие», — отметил тогда Дим Димыч.
Вечером с работы вернулась мать.
— Опять загрустил, — сказала она, взглянув на сына. — Ну чего ты голову вешаешь? Вон сколько людей с войны без рук и без ног возвращается, не один ты… Свою и мою душу травишь. Сидишь как святой на иконе… — И тут же, прослезившись, осеклась, понимая, что старшему и без ее попреков тяжело.
А утром, встретившись с ребятами в поле, мать просительно напомнила им:
— Тоскует мой парень… Извелся весь. Заглядывайте почаще к нему. Сам на народе стесняется показываться.
— Ладно, тетка Анна, зайдем, — доброжелательно отозвались парнишки.
Мальчишки после встречи, возвращаясь домой, тоже вели промеж себя разговор.
— Ребята… Он же наш товарищ, — горячо убеждал Гришка, более других переживавший увечье друга. А слово «товарищ» для Гришки было равноценно словам «родной брат». — Помогать надо… Мы в лес или на речку, и его с собой…
На следующий день ребята зашли за Витюшкой. Он одиноко сидел в амбаре, мрачный, насупившийся. Перед ним на ящике лежали краски, кисточки…
— Пошли на улицу, — предложили ребята. — Ты что накрасился-то?
Лицо у Витюшки было в мазках краски, особенно губы и подбородок. Он заметно смутился, отвернулся.
— И не обижайся, что кличут тебя в деревне Безруким, — сразу же пошел в атаку Сашка. И тут же пояснил: — Меня вот все Птицей зовут, а я нисколечко не обращаю внимания. В деревне все с кличками.
— Иди, иди, внучок, на люди, — бабушка легонько подталкивала Витька в спину.
Ребята за изгородью подождали, пока бабушка умоет его.
Всей гурьбой заглянули на прогон, где сгрудилась большая колонна грузовиков: везли на фронт снаряды, ящики с какой-то техникой. Несмотря на вечер, взрослые в деревне все еще работали. Слышались голоса, стук топоров.
— Обстраивается наша деревня, — толковали между собой мальчишки. Считали, сколько новых изб и землянок появилось за это время. А потом, устроившись поудобнее, расселись на бревнах у пожарного сарая. Вечер тихий, звездный. Светила полная луна. По улице взрослые девчата гуляли с красноармейцами. А у мальчишек, тесно сгрудившихся на бревнах, шел свой разговор. Подошли девчонки и с ними Нинка Серегина. Она только на днях вернулась из эвакуации.
— Ты куда? — спросил Гришка, когда его друг приподнялся с бревен. Что-то невнятно пробормотав, Витюшка снова устроился на своем месте, сгорбившись, опустив вниз забинтованные культи. Искоса следил. Нина в светлом платье примостилась на самом краю бревна. Может, она в сумерках его культи и не разглядела? Хорошо, если бы не заметила.
Загудели за курганами самолеты — по звуку определили — вражеские, и мальчишки сразу разошлись.
А на следующий день Витюшка снова достал из-под койки ящичек с карандашами, кисточками, красками. Зубами открыл крышку. И чем больше смотрел на свои рисовальные принадлежности, тем сильнее ему хотелось начать рисовать. Накануне он уже пробовал забинтованными культями держать кисточку, карандаш, теперь снова… Нет, ничего не получается. Взял в рот. Пятнами ложатся мазки. Главное, надо крепче держать зубами… еще крепче. Заслезился под очками от напряжения полуздоровый глаз.
Теперь каждый день, когда оставался один, снова принимался рисовать.
6. НЕ ТРОНЬ БЕРЕЗКУ!
Свою Зорьку, которую мать и Алешка во время пожара успели вывести со двора, братья пасли по очереди. Коров и другой живности в деревне осталось немного. Общественное стадо только еще создавалось. Сразу за прогоном начинался небольшой березовый лесок. Возле леса трава густая, сочная, Зорьке приволье. Устроившись поудобнее на траве, Витюшка спокойно наблюдал за коровой. Лениво обмахиваясь от мошкары хвостом, она щипала траву, изредка оборачиваясь и посматривая на Витюшку, словно спрашивая — оставаться ей здесь или можно уйти подальше.
На опушке ребятня копалась под дубняком в жухлой прошлогодней траве, отыскивая еще не сгнившие летошние желуди, отрывала из земли корешки. Дома эти корешки и желуди сушили, толкли в ступе и, смешивая с отрубями, пекли лепешки.
Рядом приметная березка, полусухая, с расщепленным стволом. Памятная. Сашка клятвенно утверждал, что возле этой березки немцы расстреляли учителя. Не верить Сашке нельзя. Он человек честный.
Кто-то из мальчишек подошел к березке, подпрыгнув, наклонил деревце, пытаясь отломить ветку.
— Не тронь, — закричал Витюшка, задыхаясь от волнения. И, вскочив, неожиданно для себя поддал плечом мальчишку: — Не трогай. Тут Дим Димыч погиб…
— А тебе хворостину… жалко? — загалдела ребятня, окружив безрукого. Мальчишки сразу настроились воинственно.
Кто-то советовал:
— А ты двинь ему как следует. Драться-то Безрукий не сможет.
На Витьку надвинулся Пашка, самый заядлый драчун из его бывшего класса. С ним еще до войны Витюшка сходился на кулаки, и неприязненные отношения сохранились. Он тоже подзуживал:
— Ну что, Черный глаз, теперь только плеваться и можешь!
Вспыхнув, Витюшка молчал, но не отступил.^ И мальчишки ушли.
Ночью Витюшка спал тревожно, все снилось ему, что мальчишки вновь покушаются на березку. «Отойдите прочь!» — кричал он, расталкивая мальчишек… здоровыми руками. Но мальчишки все же березку не сломали.
Наутро с ящиком красок еще до завтрака Витя пришел на опушку леса и, устроившись поудобнее на бугорке, стал рисовать березку. Рисовал с невиданным раньше упорством, даже с ожесточением, до боли в зубах и культях сжимая кисточку.
Витюшка больше не опасался, что березку на опушке леса мальчишки сломают. Она уже «переселилась» к нему на картонку. Неделю спустя «Березка» висела на самом видном месте амбара, на бревенчатой стене напротив двери. Пожалуй, это было самое лучшее, что он сумел до сих пор нарисовать.
Но болели натруженные за эти дни «руки», десны во рту кровоточили, и больше обычного слезился глаз. Нарисовав «Березку», — Витя надолго охладел к краскам. Трудно!
7. НО Я ТОЖЕ ХОЧУ УЧИТЬСЯ!
Началось с того, что друзья-приятели, встретив Витюшку на речке, сообщили:
— Красноармейцы нашу школу ремонтируют, осенью занятия начнутся.
Издали на краю деревни белело каменное здание.
Витюшка нахмурился, молча посмотрел на свои «руки» и отвернулся. Ребята сразу смутились и больше разговоров о школе не заводили. А вечером он долго опять не мог уснуть.
Никто из домашних не слышал, как, спрятав лицо в подушку, Витюшка горько плакал. Что толку, что он приспособился сам держать ложку, нарисовал кисточкой «Березку». Жизни-то без школы, без учебы все равно не будет.
На другой день Гришказашел к нему. И начал напрямик о деле:
— А что, если ты будешь ходить только читать и слушать, а от писанины тебя освободят? А потом рисовать ты можешь?.. Можешь! А писать разве труднее?
Витюшка уставился на него.
— Ртом?
— Конечно. А ты попробуй, — и Гришка вытащил из-под койки ящичек с красками.
— Давай сперва я напишу, — Гришка достал карандаш, сунул себе в рот и, крепко сжимая зубами, попытался что-то написать на листе бумаги. Выглядело написанное удручающе. Неразборчивые буквы налезали друг на друга.
— Это у меня не получается, — обескураженно объяснил Цыган. — А ты же упорный!
Гришка не предполагал, уйдя домой, какая буря поднялась «в душе Витюшки. Научиться писать! Научиться во что бы то ни стало, как бы ни было трудно. Упрямства и вправду Витюшке не занимать.
Вставал и ложился он теперь с одной мыслью — подготовиться к школе. Если недавно рисовал, крадучись от домашних, то писать пробует при всех. Мать молчит. Главное, старший увлекся делом, не хандрит, как прежде.