— Давно не собирались, — счел нужным уведомить он ребят. — Моя вина. Но теперь будем собираться чаще.
Сидел за учительским столом, поглядывал на ребят-школьников. Седьмой класс полностью вступал в комсомол. Коротко проинформировав о положении на фронте, перешел к школьным делам, повел разговор об уплате членских взносов, о предстоящей районной конференции.
Начался прием. Первым разбиралось заявление Гришки, потом Володи Макарцева. Витюшка ждал. Ребят приняли… а его? Почему же секретарь отложил его заявление напоследок? Наконец услышал свою фамилию.
— А теперь расскажи о себе, — предложил секретарь.
А что рассказывать? Так же, как и предыдущие, Витюшка кратко, минуты в две, изложил свою биографию.
— Хочу быть в рядах комсомола, — добавил он, — в меру своих сил и способностей буду работать…
И сразу же почувствовал, что говорит как-то не своими словами, а книжно, словно читает по написанному. И вдруг совершенно неожиданно его спросила голубоглазая девица из соседней деревни:
— И как же ты собираешься работать?
— Буду работать, — Витюшка запнулся, не находя подходящих слов, покраснел, — как и остальные…
Но тут вмешались Гришка и Федя Буянов…
— Он же учится вместе с нами в школе, — первым ответил за Витюшку Гришка. — Разве это не работа?
— И учится хорошо, не отстает, — пояснил Федя.
— Учится лучше, чем я, — снова вмешался Цыган.
Сразу же сочувственно заговорили о Витюшке другие. Так же, как и остальные, Витюшка единогласно был принят в комсомол. Когда он явился домой, мать сразу же подметила:
— Сияешь, словно ясный месяц. Поздравить, что ли?
Алешка явно завидовал:
— Тебе можно… За тебя все ребята.
Чтобы как-то успокоить брата, Виктор вынул из укладки свой пионерский галстук, протянул Алешке:
— Бери. Мой как новенький.
Недели через три ребят вызвали в райком.
Второй секретарь, миловидная девушка, подала ему новенькую серенькую книжечку, пахнущую типографской краской, поздравила.
По дороге домой Виктор догнал односельчанина-инвалида Никиту Королева, которого все в деревне звали Королем. В серой шинели с оборванным хлястиком, в истрепанной шапке-ушанке, поскрипывая деревяшкой, Король медленно ковылял по обледенелой дороге. Виктор пошел рядом с ним. Похвастался:
— Получил, дядя Никита, комсомольский билет.
— Чего? — не сразу понял глуховатый Король. — Ну-ну, двигайся в партийные. — Подумав и критически осмотрев парнишку, добавил: — А собственно говоря, тебе двигаться-то некуда. Подкузьмила тебя судьба. Жизнь у тебя теперь известная. Одна маета, а не жизнь…
— Может, и не так получится, дядя Никита?
— Ты не обижайся, что я так прямо говорю. Ты знаешь, я всегда каждому в глаза правду режу… И тебе тоже… Кто ты теперь? Ни богу свечка ни черту кочерга! Так же, как я теперь — колчак. — Никита пытливо глядел на своего попутчика.
«Надломили, видно, дядю Никиту годы, — думал Витя. — А я не сдамся».
Разговор Виктору был крайне неприятен. Он молчал.
— Теперь что… — часто кашляя, простуженным голосом сипел Король, — разве комсомольцы… Вот в наши годы, в двадцатые, были комсомольцы. Такие они дела делали… Газеты о них писали…
Виктор насторожился: интересно узнать о первых комсомольцах деревни. А Никита вдруг замолк, на лесной поляне остановился, снял шапку, перекрестился:
— Ты тоже сними… Молодая жизнь здесь загублена. — Видя, что спутник глядит на него широко раскрытыми, недоумевающими глазами, пояснил: — Васька Жуков… мой корешок, в юности смерть здесь принял.
И Виктор вспомнил, еще в детстве слышал о погибшем коммунисте Василии Жукове.
— В колхозную жизнь всех хотел увлечь. А его взяли да и лишили жизни.
Добрались до деревни затемно. Тихо, безлюдно. Казалась деревня вымершей. В сумерках теперь зажигали огонь только по делу: керосин стало трудно доставать, за большие деньги не купишь. Раньше, когда фронт проходил недалеко, выменивали на молоко или на яйца бензин у шоферов. Смешанный с солью бензин горел в коптилке не хуже керосина.
— Сегодня ты что-то задержался, — осведомилась мать, когда Витюшка появился в избе. Подошла было к нему помочь раздеться.
— Я сам… Не надо…
Старший сын теперь стремился во всем обходиться самостоятельно. За ужином Виктор поинтересовался у дедушки, знал ли он Жукова.
— Как же… сверстник твоего отца… Такой чернявый. Большой правдолюб был, — оживился дед.
— Так и жениться не успел. Нашел свою смерть на дороге в лесу. — Вмешалась в разговор и бабушка.
А Виктор думал: «Надо разузнать, когда первые комсомольцы в деревне появились…»
10. ТРУДНАЯ ЗИМА
Прошла вторая военная зима, по-прежнему тревожная и голодная. Хлеба, что выдали в колхозе на трудодни, хватило только до Нового года. Жили ядринцы впроголодь — на картошке и овощах со своей усадьбы. Люди заметно отощали.
— Только бы дотянуть до солнышка, до весны, — толковали между собой старики и… умирали один за другим.
В эту зиму Виктор лишился бабушки и дедушки. Они ушли вслед друг за другом. Сперва бабушка. Утром она не встала, заснула навсегда. Дедушка дня три болел.
В последний день, когда остался вдвоем с Витюшкой, подозвал внука к себе.
— Давай попрощаемся, — слабеющим голосом сказал он. Тяжело, с хрипом вздохнул. — Мой конец приходит…
Глубоко запавшие глаза у дедушки смотрели осмысленно, с какой-то затаенной печалью.
— Трудно тебе будет, знаю… Но ты не унывай. Будь честен… Береги мать. Она больше тебя страдает…
Второй раз за эту зиму впряглись в сани мать и сыновья и повезли гроб на кладбище.
Сразу стало в амбаре пусто и тоскливо.
По-прежнему Виктор ходил в школу, тянулся изо всех сил за другими. Были дни, когда опускались руки и хотелось все бросить, не ходить больше в школу. Написать очередной диктант, собрав всю волю, он мог. Но писать, и много, каждый день в школе, держа ручку в зубах и только помогая «руками», порой сил не хватало. Дома снова многочасовая писанина.
А мать думала, глядя на стриженый затылок сына, склонившегося над тетрадью: «Хоть не тоскует, как раньше». В разговоре с соседями порой беспокоилась:
— Ночами за уроками сидит, не ослеп бы. Ведь зрения-то у него меньше половины.
Встречаясь на улице с учителями школы, интересовалась:
— Как мой старший-то? Не отстает? Неужто не хуже других? Даже лучше?!
Как-то остановил ее на улице старичок бухгалтер из леспромхоза:
— Есть такая артель в Волоколамске, где инвалидов ремеслу обучают, а затем и работу дают. Вот и надо тебе определить туда сына.
— Но он же учится в школе.
— Нужно учиться ремеслу, чтобы сам себе кусок хлеба добывал, — строго пояснил бухгалтер.
Шла домой и думала: «А может быть, бухгалтер прав? Учись не учись, руки новые не вырастут». Дома рассказала сыну о своем разговоре.
— А какому ремеслу меня научат?
Мать неопределенно повела плечами. Видела, разговор крайне тягостен старшему. Он и без рук по дому делает больше, чем младший, да и чем иной в его возрасте с руками.
«Пускай пока учится, а то крылья-то опустит и тогда впрямь калека», — мысленно решила она.
В последних числах марта прилетели грачи и почти сразу же за ними скворцы. Весна наступала стремительно, бурно. Побежали ручейки по раздрябшей, почерневшей дороге. Обнажились проталины, зазеленела на возвышенных местах луговина. Растаял снег, и опять оголилась вся в черных язвах и шрамах изувеченная деревня, ставшая снова неприглядной. За зиму, правда, прибавилось построек. Насчитывало теперь Ядрино двадцать четыре дома помимо землянок и времянок, в которых по-прежнему жили люди.
Вместе с весной подходили к концу и занятия в седьмом, выпускном классе Ядринской школы. Старшеклассники радовались: скоро экзамены и лето. Шли у них разговоры, как дальше у каждого сложится жизнь. Гриша мечтал стать трактористом, Володя Макарцев хотел ехать учиться в Москву — там жил у него брат. Саша Птица думал только о военном училище.
А Виктор по своей привычке молчал, не встревал в разговор. Хотя он, может быть, больше чем кто-либо из семиклассников, думал в эти дни, как будет жить дальше.
Наступил торжественный день в жизни выпускников Ядринской школы, выпускной вечер. Накануне ребята сговорились о складчине. Каждый из дома принес что мог. Девочки из овсяной муки испекли пирог с творогом. На расставленных в классе столах в больших сковородках белел поджаренный на свиной тушенке картофель. В плошках лежали моченые яблоки, краснела прошлогодняя клюква. Стояли два жбана с хлебным квасом. Пришли учителя. Директор школы Мария Егоровна выступила с приветственной речью. В числе отличников назвала и Виктора. Виктор сидел за накрытым столом, наклонив голову, тоже принарядившийся в сатиновую желтую рубашку. Он не любил, когда его, особенно на народе, хвалили. В стороне у дверей толпились родители учеников. Виктор заметил мать. Она вытирала слезы концами платка.
Декламировали. Хором пели. Девочки под гармонь танцевали. Среди мальчиков охотников танцевать не нашлось. Перебравшись к стене на скамейку, Виктор скромно поглядывал на танцующих.
Спустились сумерки, светлые, теплые, июньские. Ребята расходились домой. Кончился последний вечер в родной школе. Каждому было как-то грустно.
Случилось так, что Виктор и Нина, не сговариваясь, оказались вместе. Виктор чувствовал себя по-прежнему стесненно, не знал, о чем говорить. Бедовая Нинка тоже была почему-то молчалива. На ней был голубой сарафанчик, темные волосы стянуты пунцовой лентой. Такой миловидной он прежде ее не видел.
— Ты не боишься, что мальчишки опять будут обзывать «жених и невеста»? — вдруг спросила она.
— А ты? — вопросом ответил Виктор.
— Ничуточки, — Нинка засмеялась и порывисто сама взяла его под руку. Но вскоре кто-то попался навстречу, и она отстранилась.
Все одноклассники уже далеко впереди. Их голоса звучат за прогоном. У тополя остановились в белом платье Галя Воробьева и в светлой рубашке Гришка Цыган. Они очень сдружились в последнее время. Над курганами ярко в серебристом ореоле желтела полная луна. От ручья возле леса доносились соловьиные переливы. В белом цвете стояли яблони, вишни.