тое сознание и ощущал одновременно каждую точку этого безмерно огромного пространства. Это было совершенно непохоже на все, что ему доводилось испытывать раньше, но длилось недолго — он снова провалился вниз, во тьму, лишенную даже проблеска света…
Придя в себя, Лэйми понял, что побывал за порогом смерти. Нельзя было пережить такое — и уцелеть. И то, что он уцелел, — было еще одно чудо.
Он не сразу понял, что лежит на постели в какой-то темной комнатке. Ему лень было шевелиться, лень было даже думать, так было тепло и уютно. Он стал, конечно, самим собой после того, как окунулся в этот океан света, оказался в том удивительном месте, где все сознания — одно, но какая-то часть этого огня все еще была в нем…
Когда он вышел в храмовый зал, в нем никого не было. Лэйми прошелся по комнатам, вновь заглянул в бассейн, полный воды. Ему хотелось снова окунуться в него, но он чувствовал себя удивительно легким, словно ненастоящим, и боялся, что холод воды вернет его к реальности. Ему нравилось чувствовать свет внутри себя, и он бессознательно боялся, что тот погаснет.
Юноша быстро оделся, но замер перед запертой дверью, не решаясь распахнуть ее. Там, снаружи, был уже день, и яркий солнечный свет заливал улицу, на которую выходил фасад храма. Обыденная суета людей и машин показалась ему вдруг подобной гнилому болоту — словно стоит ему ступить за порог, — и она поглотит его, сделает все случившееся простым сном…
Панет осторожно коснулся вздрогнувшего плеча юноши.
— Ступай домой, — тихо сказал он. — Ты отдал больше сил, чем тебе кажется.
Слова жреца словно открыли дорогу усталости. Лэйми ощутил вдруг, что его мышцы налились свинцом. Все, что ему нужно — это добраться до своей постели — и спать, спать, спать…
А как же то, что с ним случилось? Сон? Нет. Лэйми чувствовал огонь в груди — зажженное Найаной пламя не погасло, оно просто ушло вглубь, и, если он выспится, уже никогда не погаснет…
Он очень плохо запомнил, как простился со старым жрецом. Найана, наверняка, уже ушла. Выйдя на улицу, он двигался словно во сне — только отчасти понимая, что делает. Дорога домой была длинной, он помнил, что сидел у окна автобуса, спал и грезил о чем-то с открытыми глазами. Потом настал тот, вожделеннейший миг — Лэйми разбросал по комнате свою несложную одежду, нагишом плюхнулся в постель и почти мгновенно уплыл в то восхитительное «никуда», где обитают забвение и отдых.
Глава 4Ловушки Гитограда
Империя Джангра, 0-й год Зеркала Мира, почти реальность
Растрепавшись, волосы упали Найко на глаза. Он мотнул головой, отбросив их назад, а потом остановился, чтобы успокоиться и перевести дух. Миа беспокойно задвигалась, потом тоже замерла. Она лежала поперек стола, очень удобно подложив под зад подушку, обвив ногами шею юноши. Сам он стоял на коленях, на скамье. Его босые ноги упирались в дощатую стенку купе, руки были заняты тугой грудью девушки. Поверх них лежали её узкие ладошки.
Стараясь отдышаться, Найко рассматривал кукольное личико Миа. Она была типичной гиткой — то есть, отличалась от него только темными, без рыжины, волосами и карим цветом глаз. Ну, и еще тем, что положено девушке. Она была небольшой, но изящно и плотно сложенной и вполне симпатичной. Найко не хотел бы жениться на ней — подходящей девушки ему пока просто не попалось — так что сейчас его вели исключительно желание и любопытство.
Он вновь осторожно задвигался, одновременно лаская соски девушки, и ее тело тоже задвигалось в ответ. Прошло всего полдня с начала путешествия — а Найко уже понял, что оно обещает быть интересным. Он был знаком с Миа всего несколько часов. Не сомневаясь, что их знакомство закончится сразу же по прибытии, он был готов использовать это время на все сто.
Миа, похоже, старалась оправдать все слухи о распутности гитов — Найко даже начал подумывать, что она все время катается на поездах в поисках богатых любителей развлечений, но даже если и так — что с того? С него она не требовала ничего — ну, разве что кормежки за его счет, а такие траты его бюджет вполне мог вынести. Быть может, ей понравилось, что пассажир, способный позволить себе отдельное купе, оказался молодым и красивым — а также крепким и выносливым. Все остальные, насколько Найко их видел, были почтенного возраста господами и неприступно-делового вида дамами.
Мысли его начали разбегаться и он остановился вновь. Раньше ему не приходилось заниматься любовью на ходу. Окно купе было открыто, в него врывался косой солнечный свет и жаркий для начала осени ветер. Найко было неловко оттого, что все происходило на виду — но вид, определенно, стоил этого. Поезд мчался по самому краю глубокого каньона. Если бы он высунулся из окна, то увидел бы, что шпалы обрываются прямо в пустоту.
Даже сейчас, просто повернув голову, он видел живописные, почти отвесные скалы, поросшие корявыми, уже украшенными золотом деревьями. Между рухнувших глыб на дне ущелья бежала неширокая река. За широкими проломами в скалистом гребне его дальнего склона открывался другой, более высокий. Вид, как не говори, был чудесный, — да и пахнущий осенью ветер, обдувающий их нагие тела, приходился как нельзя кстати.
Он вновь задвигался — уже без остановок, пока удовольствие не заставило его застонать, откинув голову. Да, путешествие обещало быть очень, очень интересным.
Неделей позже Найко — полностью одетый, собранный и спокойный — смотрел на проплывающий за окном Гитоград. Это был рослый и стройный молодой человек, хорошо сложенный и крепкий, с густыми рыжеватыми волосами, падавшими на шею. Его хмурое широковатое лицо казалось вырезанным из светло-золотистого камня — в те, довольно редкие мгновения, когда на нем не отражалось никаких эмоций. Одет он был сейчас весьма непритязательно — в рабочие штаны и серую футболку. Такой же непритязательной была и его обувь — простые сандалии на босу ногу. Наряд не вполне благонамеренный по стандартам Ультра, но здесь это не бросалось в глаза.
Сейчас поезд вновь шел по краю высокого и довольно крутого откоса — одной из достопримечательностей города, — и перед Найко до самого горизонта тянулся металлургический завод в белых султанах пара — наглядное опровержение мифов ойрат о том, что Гитоград был только и единственно городом разврата. Но отрицать их целиком Найко бы не взялся: нельзя было сказать, что они с Миа занимались любовью всю дорогу, но пару часов в день они этому занятию уделяли. Стеснительность юноши только увлекала её. Она находила забавным учить его, и за это время он узнал о любви немало нового. Сейчас она уже ушла — возможно, на поиски новых друзей.
Найко помотал головой, прогоняя мысли о ней. Эта поездка превзошла все его ожидания, и он понимал, что главные удовольствия еще впереди… по крайней мере, так ему теперь представлялось.
Погода, правда, мало подходила к его радужному настроению — под серым и пасмурным небом, как в теплице, застоялась душная, тяжелая жара. К тому же, было уже поздно — часов девять, солнце зашло, и начали сгущаться сумерки.
Поезд свернул на массивную, плавно сбегавшую вниз эстакаду. Вдоль нее тянулась широченная, кишащая старомодными машинами и людьми улица — а за ней, утопая в купах громадных деревьев, высились жилые двенадцатиэтажные башни из странного, зеленовато-коричневого, с серебристым отливом кирпича. Несмотря на современную архитектуру, они казались уже очень старыми — их окна зияли чернотой, кирпич на стенах кое-где выкрошился. На самом деле от пуль, а не от времени: эти руины остались как назидание после событий в Прозрачной Чересполосице, когда войска Ультра подавили «националистический бунт». Презрение ойрат к гитам было столь велико, что они не стали делать это сами: карательные части состояли из народов северной Ламайа, пребывавших с гитами в многовековой кровной вражде. Всех подробностей Найко не знал, но известные ему были ужасны. Даже «императорский дождь» — поливка городов гитов горящим фосфором с бомбардировщиков — еще не был самым худшим. Как и бомбы с зарином. После подавления мятежа множество молодых гитов было выслано «на перевоспитание» в Хин Маэт — родную страну ойрат, на Север, за Становые Горы. Формально, они не считались заключенными: им даже платили зарплату. Они не могли только уехать оттуда.
Но в Гитограде никогда не бывало зимы. День работы на открытом воздухе и при сорокаградусном морозе у любого ойрат, да и у самого Найко вызвал бы только здоровый румянец на щеках. У гитов он вызывал смертельное воспаление легких. Никто из них не вернулся домой.
Найко помотал головой. Развалины тоже ушли назад. Эстакада стала ниже, теперь за окном, по другую сторону улицы, тянулась сплошная стена древних, трех-четырехэтажных зданий, ярко и пёстро окрашенных. Этот вид был уже знаком ему, и его сердце вдруг часто забилось. Улица Цветов не изменилась с его детства — если различия и были, он не мог их заметить. Это — как и все прочее — показалось ему счастливым предзнаменованием.
Но, оказавшись на перроне, под темно-серой, давящей громадой вокзала — самого большого из тех, что он до сих пор видел — Найко вдруг понял, что оказался совсем в другой стране. Сам вокзал был, разумеется, построен Ультра — в типичном для них массивном и тяжеловесном стиле. Но вот внутри него были почти одни только гиты — неосвещенный, несмотря на позднее время, громадный, похожий на сумрачную пещеру зал вмещал, наверное, десятки тысяч их. Казалось, что все население города решило срочно куда-то уехать.
Найко замер, разинув рот, глядя на одного из гитов — рослого и красивого парня — одетого, мягко говоря, странно: его штаны состояли из двух половинок — передней и задней — соединенных шнуровкой, а между ними было дюйма два чистой загорелой кожи. Такой же была и рубаха юноши — к тому же, чуть ниже ребер она переходила в бахрому из шнурков, едва прикрывавших стройную поясницу и мускулистый живот. Обувь гита составляли легкие сандалии на босу ногу, а густые темные волосы были длинными, словно у девушки. Если бы он появился в таком виде на улице Усть-Манне — не