– Почему я должен брехать? – не поворачиваясь, сонно отозвался Михаил и сказал первое, что пришло в голову: – Это не каждому дают, только отличившимся. – И вспомнив ночную встречу с чоновцами, когда Поль читал стихи, добавил: – Задержал недавно двоих контриков. Без документов.
– А-а, ну да, ну да, – согласился Егор Васильевич, однако не счел возможным обойтись без назидания. – А ты все же поосторожней там… Паек он, само собой… все же лоб-то не больно подставляй.
«Черт бы взял этот паек!» – хотелось заорать Михаилу. Он чувствовал себя мелким пошлым лгунишкой, и это было до того гадко, что даже во рту появилось мерзостное ощущение, будто разжевал муху или таракана. Почудилось вдруг, что никакой он не чекист, ибо противоестественно для чекиста испытывать столь пакостное переживание. Он жалкий, трусливый самозванец, по недоразумению принятый в среду чистых и честных, беззаветно храбрых и возвышенных людей.
Все! С этим надо кончать. Сегодня он переночует дома, а завтра утром прямо скажет родителям о переменах, происшедших в его жизни. Скажет и уйдет, чтобы не слышать ругани отца и причитаний матери. И не вернется. В конце концов угол где-нибудь найти нетрудно. Пока поживет у Ванюши.
Приняв твердое и бесповоротное решение, он успокоился. Незамеченным вышел из квартиры, сбегая вниз, достал из-под лестницы обмундирование и спрятал в «темной» под своей кроватью.
На следующий день Михаил встал пораньше – выполнить задуманное следовало до того, как отец уйдет на работу. Наспех сделал несколько гимнастических упражнений и вышел на кухню умыться. Сестер уже не было – это хорошо, меньше крику. Долго плескался в тазике – все-таки нелегкое дело одной фразой разрушить отцовские иллюзии. Решил предстать перед отцом в новом обмундировании, при оружии, – оно солидней. Но получилось иначе.
Вошел в «темную» и обмер на пороге. В изголовье кровати стояли отец и мать. Подушка была откинута, на простыне лежали наган и пачка денег. На полу, на развернутой кожанке, – сапоги, синие галифе и ремень с кобурой. Понял: мать взялась убирать постель, и вот…
В морщинистом лице Настасьи Корнеевны не было ни кровинки, губы ходили ходуном, но звуков Михаил не слышал, точно мать находилась за стеклянной стеной. Столько боли увидел Михаил в ее глазах, что испугался за нее. Вид Егора Васильевича был грозен. Глаза его извергали молнии, усы встопорщились, как у разъяренного тигра.
– Где взял?
Голос у Егора Васильевича был придушенный, будто его схватили за горло.
У Михаила язык присох к гортани.
– Где взял, спрашиваю?
– Я… э…
– Где взял, сук-кин ты сын?! – загремел вдруг Егор Васильевич и грохнул кулаком по стене. Висевшая над кроватью книжная полка одним концом сорвалась с гвоздя – посыпались книги.
– Папа, я же… Ты же…
– Убью подлеца! Говори!!
Не помня себя, Егор Васильевич сграбастал наган, Настасья Корнеевна в ужасе закричала, повисла у него на руке…
– В Чека… В Чека я работаю!!! – отчаянно заорал Михаил. – Вчера зарплату выдали, паек, обмундирование!
– Вре-о-о-шь!
Михаил схватил пиджак, нашел удостоверение, трясущейся рукою подал отцу.
– Вот… вот… читай…
Настасья Корнеевна изловчилась, отобрала у мужа револьвер и прижала его к груди.
– Азер-бай-д-жан-ская Чрез-вычай-ная ко-мис-сия, – обеими руками ухватив книжечку, читал Егор Васильевич. – Дон-цов Ми-ха-ил Е-го-ро-вич… Кхэ… кхы… кгм….
Егор Васильевич надолго закашлялся. Он был смущен и чувствовал себя виноватым. Этим обстоятельством немедленно воспользовалась Настасья Корнеевна.
– Байбак сивоусый! – накинулась она на мужа. – Что же ты, не разобрамшись, на парня наорал? Чуток не убил, дьявол бешеный!
– А он чего молчал? – возразил Егор Васильевич, оправившись от смущения.
– «Молчал»! Да, может, ему начальство не велело сказывать. Спросить надобно было, а не орать, как оглашенному…
Настасья Корнеевна, видно, забыла, что в руке у нее револьвер и, разгорячившись, начала им размахивать под носом у мужа.
– Мама, он заряжен! – предупредил Михаил.
– Ой, батюшки!
Будто ядовитую змею, Настасья Корнеевна швырнула револьвер на кровать, зажмурилась и втянула голову в плечи.
Егор Васильевич неожиданно для всех рассмеялся.
– Э-эх, а туда же, с револьвертом подступает.
Дальше все обошлось как нельзя лучше. Отец не стал ругать Михаила за брошенную учебу. Видно, радость и облегчение от того, что не оправдались его худшие опасения, были слишком велики и мечта об инженерской будущности сына перед ними померкла. Паек, зарплата и казенное обмундирование тоже кое-что значили. И, наконец, если Мишка пошел по стопам Василия, то, значит, им обоим так на роду написано – быть чекистами. Одно непонятно, о чем думают начальники? Работа нешуточная, а набирают молокососов, да мало того – револьверы им доверяют. Времена…
Появление в доме огнестрельного оружия до смерти напугало мать. Поставила условие: уж коли нельзя наган оставлять за пределами квартиры, то пусть сын держит его незаряженным. Пришел домой – вынь из него, проклятущего, все, что, не дай бог, может выстрельнуть.
Михаил это условие принял.
14
На работу Михаил отправился, имея в кармане миллион, выданный матерью на мелкие расходы. Возможность тратить деньги по своему усмотрению порождала восхитительное чувство самостоятельности. Прежде всего Михаил завернул в раствор, помещавшийся в соседнем здании. Здесь старик грузин Сандро торговал квасом. Увидев в дверях Михаила, он распахнул руки, как бы собираясь принять покупателя в объятья, и возвестил:
– Халёдний квас – уважаем вас!
За кружку кваса, сдобренную уважением, пришлось выложить полмиллиона.
Дальнейший путь Михаила пролегал мимо лавки Мешади Аббаса. Остановился перед дверью лавки. Налицо было раздвоение желаний. С одной стороны, хотелось зайти и купить фундыха[8], с другой – донести оставшиеся полмиллиона до угла, где сидел чистильщик Варташа.
В лавке, кроме хозяина, никого не было. На полках сиротливо лежало несколько пачек чаю, сакис[9] на тарелочках и коробки спичек.
Мешади Аббас, невысокий полный человек средних лет, в смушковой папахе и с выкрашенной хной бородою, осанисто стоял за прилавком, положив на него выпуклый, обтянутый рубашкой живот. Правоверный Аббас в свое время побывал в Мекке у праха Магомета, за что и получил почетное прозвище Мешади. Увидев входящего Михаила, он с неожиданным для его комплекции проворством метнулся вдоль прилавка навстречу.
– Пах-пах-пах, какой большой человек пришел в эту маленькую лавку! – взревел он громоподобным басом и, к великому смущению посетителя, начал складывать с полок на прилавок пачки чая, спички, тарелки с сакисом, а под конец достал из-под прилавка несколько коробок дореволюционных папирос «Интеллигентные» и «Лора». – Бэры, Миша-эффендим, спасибо скажу! Вое твое – бэры!..
Если исходить из существующих цен, всей зарплаты Михаила недостало бы, чтобы оплатить разложенные перед ним товары. Угадав его сомнения, Мешади Аббас отшатнулся, как человек, оскорбленный в лучших чувствах, и воздел руки к потолку.
– Дэньги? Какие дэньги? Нэ нада дэньги! Так бэры! Аллах велик – он сывыдэтель: для хароший челавэк ничего нэ жалко… Бэры!
Михаил попятился к двери – слишком уж неожиданным и непонятным был этот взрыв щедрости. Ведь хозяин лавки не мог не состоять в приятельских отношениях с компанией Рза-Кули.
– Спасибо, Мешади, я… мне не надо, – пробормотал он, поспешно покидая лавку.
– Зачим, зачим обижаешь? – громогласно запричитал толстяк.
От посещения лавки остался неприятный осадок.
Чистильщик Варташа находился на своем обычном месте на углу.
Сколько раз, проходя мимо, Михаил думал, что как только заимеет сапоги, непременно почистит их у Варташи. И сей миг настал. Варташа, знавший Михаила босоногим пацаном, округлил глаза, когда перед ним предстал военный человек с кобурой на боку. Забыл даже ответить на приветствие. Но зато постарался Варташа на совесть. Щетки мелькали в искусных руках, словно рычаги бешено мчавшегося паровоза. Через пять минут Михаил мог смотреться в свои сапоги, как в зеркало.
– Дорыга нэ биром, – сказал Варташа и заломил полтора миллиона.
Михаил покраснел и робко дал понять, что располагает лишь третью этой суммы.
– Можна, – сказал Варташа и, быстро пересчитав деньги, добавил: – Хады всегда ко мне, Мишка, – чистим-блистим делать будым, куммссар делать будым…
Однако пощеголять в зеркальных сапогах «комиссару» в этот день не довелось.
– Садитесь, Миша, разговор будет долгим.
Холодков указал на стул. Взгляд его на какое-то мгновение задержался на сиявших сапогах, и ресницы весело дрогнули. Спросил:
– Нравится работать в Чека?
Михаил помедлил с ответом.
– Давайте, давайте начистоту, – Холодков нетерпеливо побарабанил по столу пальцами.
– В общем мне нравится, Тихон Григорьевич. Только… – Михаил замялся.
– Что, что «только»?
– Да так… непонятно ничего. Как в густом лесу – мелькает что-то за деревьями, а что – не видно…
– Товарищи на вопросы не отвечают?
– А я теперь и вопросов не задаю, – усмехнулся Михаил. – После того как Костя дал ценный совет.
– Какой именно?
– Чем, говорит, меньше будешь знать о делах, которые тебя не касаются, тем, говорит, лучше…
– А вы с этим не согласны?
– Почему же, согласен.
– Так вот, Миша, разрешаю вам задавать мне любые вопросы. Теперь вы не только можете, но и обязаны знать кое-что о наших сегодняшних задачах. Вам известно положение в стране? Не на фронтах, а внутреннее положение?
– Доклад делал Костя недавно на комсомольском собрании.
– Впечатление?
– Мятежи, эсеровские кругом, Тихон Григорьевич. В Кронштадте, на Тамбовщине, на Дону. Эсеры пользуются временными трудностями разрухи и мелкобуржуазной стихией крестьянства…