Ибрагим вышел и тотчас вернулся с портфелем. Вывалил на диван бутылку вина и десяток крупных золотистых лимонов.
– Ну, Ибрушка, ты чародей! – вскричал Михаил, жадно вдыхая цитрусовый аромат. Подарок был царский. В Москве в те времена цитрусами не торговали. – Слушай, нам хватит половины, верно?
– Само собой, не обедать же ими.
Михаил сгреб пяток лимонов, постучался к Воскресенским.
– Вот, – сказал он, вручая пахучие плоды изумленной и сконфуженной супруге агронома, – возьмите детишкам. Друг из Баку привез.
Сегодня ему хотелось быть для окружающих источником радости – этаким октябрьским Дедом Морозом.
Пришли Шустов и Ладьин – сослуживцы Михаила. Шустов – невысокий синеглазый молодой человек с зачесанной на косой пробор шевелюрой рыжеватого оттенка – был на четыре года моложе Донцова. На работу в ОГПУ он попал со студенческой скамьи. Окончил тот же самый Институт иностранных языков. Возможно, поэтому Михаил выделял его среди других подчиненных. Они быстро подружились, Михаил называл его Димой. Но если разница в возрасте была невелика, то в опыте работы – огромная. Кроме того, в глазах Шустова личность Михаила украшал романтический ореол далеких военных лет. Человек скромный и уважительный, Шустов никак не мог заставить себя обращаться к Михаилу на «ты» и не величать его по отчеству.
Другое дело Ладьин – этот был ровесник Донцову. Имелся у него пунктик – очень следил человек за своей внешностью. Между собою сотрудники никогда не называли Ладьина по фамилии, а изображали его личность, так сказать, пантомимически. Стоило кому-нибудь стряхнуть с костюма воображаемую пылинку и, деликатно сложив губы, подуть на это место, как все понимали, что имеется в виду Ладьин.
Юрист по образованию, он имел привычку высказывать свои мнения тоном безапелляционным, точно приговоры, За что и был прозван Оракулом. Нынче, в отлично сшитом костюме цвета электрик, накрахмаленной сорочке и при синей бабочке, он выглядел ослепительно.
Веру, раскрасневшуюся от хлопот, от мужского внимания, усадили во главе стола. Ладьин поместился рядом и сыпал комплиментами-приговорами. Ибрагим, приняв на себя роль тамады, разливал коньяк и вино, Шустов с улыбкой оглядывал комнату. Он чувствовал себя несколько стесненно – все-таки хозяин дома был его начальником.
Михаил встал, поднял рюмку:
– За семнадцатилетие Октября!
– И за то, чтобы так же встретить полусотую годовщину, – улыбаясь в усы, добавил Ибрагим.
– Кто-нибудь и встретит, – меланхолически заметил Ладьин и выпил.
– Почему же не мы с вами? – спросил Ибрагим.
– Потому что нам с вами, товарищ Сафаров, воевать придется.
Михаил постучал вилкой о край тарелки:
– Ну-ну-ну! Попрошу без роковых предчувствий!
– Это, Миша, не предчувствия, а трезвый взгляд на вещи.
– Намек понял. Ибрагим, налей штрафную Оракулу.
– Ой, надо бы окна закрыть, – спохватилась вдруг Вера. – Хоть газетами…
– Правильно, – смеясь поддержал Ибрагим, – а то увидит какой-нибудь контролер: «Ну, скажет, и гепеушники! Вместо того чтобы неусыпно на посту стоять, они. пьянствуют».
Послышался осторожный стук в дверь. Это почему-то вызвало общий взрыв смеха.
– Типун вам на язык! – с притворным отчаянием воскликнул Ладьин. – Накликали контролера!
– Войдите, – сказал Михаил.
В комнату заглянул Глеб Яковлевич.
– Извините, Михаил Егорыч, вас к телефону.
Телефон был общий и находился в прихожей. Михаил бросил на край стола салфетку, встал.
– Разливай пока, Ибруша, я сейчас.
Через минуту Михаил вернулся.
– Придется вам бражничать без меня.
– Что такое? Домуправ вызывает? – вскинулся Ладьин.
– Если бы, а то сам Борода.
– Во-он оно что! Значит, мы тут веселимся, а начальство бдит?
– Еще как!
Михаил надел пальто.
– Возможно, скоро освобожусь, а нет – позвоню.
Обернулся от двери, весело продекламировал:
Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я…
Он и не подозревал, на сколько предсказание поэта окажется для него пророческим.
3
Мельком взглянув на вошедшего Донцова, Воронин кивком указал на кресло и опять углубился в чтение. В зубах он держал длинную, английского происхождения, трубку. Трубка давала столько дыма, что побывать у Воронина на языке сотрудников отделения означало «покоптиться». Нередко можно было услышать: «Ты где был?» – «Да у Бороды целый час коптился».
Просторный кабинет был обставлен старинной мебелью. На обширном письменном столе аккуратными стопками лежали папки с делами, кипы бумаг, книги. Среди них седеющий человек с высоким лбом и пышной бородою более чем когда-либо напоминал ученого.
По образованию Воронин был лингвистом. Половину жизни он провел за границей. Родители, революционеры-народники, принадлежавшие к кружку Лаврова, эмигрировали, и младенцем он очутился в Германии. Здесь он кончил школу и университет. Общение с социал-демократами из эмигрантов не прошло даром. В 1908 году Воронин вернулся в Россию, уже будучи марксистом, и через пять лет стал членом Московской организации большевиков. Он зная несколько европейских языков.
В двадцатых годах ему пришлось работать в одной северной стране, где активизировался белогвардейский шпионский центр. Это и была та самая «продолжительная командировка», о которой он когда-то сообщил Михаилу. Человек, присланный в качестве помощника, некто Меркурьев, оказался предателем. Впоследствии было установлено, что до революции Меркурьев служил в охранке. В 1917 году с помощью чужого паспорта он переменил фамилию; годом позже ему удалось проникнуть в партию, а затем и в ВЧК. Это помогло замести следы, отсечь от себя прошлое.
Провал грозил Воронину и его жене смертью; террористы из белоэмигрантской организации не замедлили бы расправиться с ними. Пришлось немедленно бежать. Зимою, в лютый мороз, утопая в сугробах, они нелегально перешли границу. Воронин обморозил ноги и с той поры в зимние месяцы не признавал никакой другой обуви, кроме бурок.
Глубоко затянувшись, Воронин выпустил вязкий клуб дыма, спросил:
– Как ваш французский?
– Совершенствуется, – улыбнулся Михаил.
– Тогда ознакомьтесь с этим любопытным письмецом, передали товарищи из МИДа.
Воронин протянул мелко исписанные листы почтовой бумаги.
– Что скажете о форме? – спросил он, когда Михаил кончил читать.
– Не много. Писал, несомненно, француз. Скорее всего – чиновник, которому не чуждо сочинение официальных бумаг: отношений, объяснений, приглашений и прочего.
– А о существе?
– Похоже на правду, Виктор Аркадьевич, Во всяком случае как провокация или отвлекающий маневр не имеет смысла. На что провоцировать и от чего отвлекать? Да и в тоне письма чувствуется искренность. Кроме того, будь это подделка, автор ее указал бы более определенный способ связаться с ним. Письмо прислано по почте?
– Нет. Три недели назад сотруднику нашего торгпредства в Париже Журавлеву его вручила девушка, назвавшая себя Кармен. «Кармен из оперы». Псевдоним, конечно. Она же дала и свой адрес, если это можно назвать адресом: улица Суффло – та самая, на которой живет Журавлев. Разумеется, за достоверность тут ручаться нельзя. Что касается твоих выводов, – они совпали с моими. Давайте-ка, Михаил Егорыч, вот что: поднимите сейчас все, что у нас есть о Брандте.
– В этом нет нужды, – сказал Михаил.
Нужды в архивных изысканиях действительно не было. С момента прихода Гитлера к власти разведка против германского фашизма сделалась главной задачей руководимого Ворониным отделения. Германия становилась вероятным противником номер один. Требовалось знать конкретно и подробно замыслы фашистских главарей, планы генерального штаба, структуру и методы работы германской разведывательной службы и многое, многое другое. Чтобы получать такую информацию, следовало иметь уши в тайных кабинетах, где формировалась политика, стратегия и разведка «третьего райха». Для этого надо было прежде узнать все, что возможно, о людях, с которыми столкнется советский разведчик. Ведь даже полковой разведчик обязан представлять себе повороты дороги, ждущие его впереди. Иначе неминуем провал.
Немало времени посвятил Михаил изучению людей, работавших в правительственном аппарате фашистской Германии, и более всего его интересовала разведка. Помогли ему многодневные сидения в архивах, с которых началась его работа в иностранном отделе ВЧК. Теперь среди гитлеровских разведчиков нередко встречал он старых архивных знакомцев. К ним относился и майор Отто Брандт.
Откинувшись на спинку кресла, вспоминая даты, Михаил неторопливо докладывал:
– Отто Брандт родился в 1888 году в местечке Зальвиц, в семье прусского землевладельца, отставного капитана Якоба Брандта. В 1908 году кончил офицерскую школу в Потсдаме, прошел курс специального обучения. Два года перед мировой войной подвизался в Петербурге в качестве техника в представительстве немецкой машиностроительной фирмы Канц и К°. Хорошо знает русский язык. Был вхож в дома видных капиталистов и чиновников. Во время войны несколько раз ездил в Женеву и Стокгольм под видом коммерсанта. После войны – член офицерского союза. С 1928 года стал помощником директора одного из филиалов фирмы Канц и К°. Филиал – по-видимому, лишь камуфляж и финансируется разведкой. Летом этого года получил чин майора.
– Чем дышит?
– Спит и видит себя обладателем соседнего поместья. Отцовским-то наследством согласно майорату владеет его старший брат. Но видит око, да зуб неймет – Отто испытывает недостаток в деньгах. Жена не принесла ему большого состояния, а коммерческие дела фирмы обстоят не блестяще. Кроме того, как и многие из них, исполнен ратного духа, мечтает о завоевании жизненного пространства и прочая и прочая…
– Имеет в аппарате разведывательной службы врагов среди молодых нацистов – ставленников партии, – подхватил Воронин и, заметив смущение в глазах своего заместителя, добавил: – Это последние данные, так что ваша память тут ни при чем. – Он похлопал трубкой, выпустил очередную порцию дыма, после непродолжительного молчания сказал: – Майор Брандт, по-видимому, и будет вашим главным противником.