– Хорошо, я позабочусь о билете.
5
Вместе с именем Донцов переменил и экипировку. Мелкий служащий Цвеклинский выглядел именно так, как и должен выглядеть мелкий варшавский служащий, которому выпала удача прокатиться в «столицу мира». Темно-серое пальто, фетровая шляпа, кофейного цвета костюм – элегантность всех этих вещей хотя и не превышала возможностей среднего магазина готового платья, зато компенсировалась надменно замкнутым (на британский манер) видом их обладателя. Инкрустированная трость и желтой кожи чемодан с бельем и туалетными принадлежностями завершали портрет. И если бы кому-нибудь понадобилось высказать о нем свое впечатление, оно неминуемо вылилось бы в старую и надежную формулу: «Порядочный молодой человек из хорошей семьи».
Только очутившись в купе международного экспресса «Варшава – Париж», Михаил понял, как нелегко носить чужую личину.
– Прекрасная погода, не правда ли? – обратился к нему грузный широколицый человек с седым бобриком.
Слова эти были произнесены по-немецки, и Михаил едва не ответил по-немецки же, что да, погода для второй половины ноября действительно редкая. Остановила его мысль о Цвеклинском: едва ли этот человек знал немецкий. Вежливо улыбнулся:
– Пшепрошу пана, – не розумию.
Немец сразу потерял к нему интерес.
Самым нежелательным было бы присутствие в купе поляков. Приходила даже нелепая мысль, что среди них может оказаться какой-нибудь знакомый Цвеклинского. К его облегчению, когда поезд тронулся, они по-прежнему оставались в купе вдвоем с немцем.
Добытые Липецким документы благополучно выдержали проверку на границе. Это принесло огромное облегчение. Ведь в глубине души Михаил допускал, что находится в поле зрения польской контрразведки.
И теперь, поглядывая в окно на мелькавшие там и тут красные черепичные крыши немецких мыз, он думал, что, пожалуй, несколько переоценил дефензиву. Впрочем, Воронин наверняка сказал бы: переоценить противника лучше, чем недооценить.
Как это ни парадоксально, в Германии, в стране, против разведки которой он был сейчас нацелен, Михаил чувствовал себя куда в большей безопасности, нежели в Польше. Для здешних властей он только транзитный пассажир и к тому же находится под защитой иностранного паспорта. Конечно, вполне возможно, что в архивах германской разведки или службы безопасности имеется на него досье с фотографией. И стань известно властям, что в международном экспрессе, проходящем через территорию Германии, под именем Яна Цвеклинского едет сотрудник второго отделения иностранного отдела ОГПУ Михаил Донцов, его бы бесшумно убрали. И товарищи никогда не узнали бы, где и как это произошло. И если столь мрачная перспектива не занимала мысли Донцова, то не потому, что практически равнялась почти нулю, а потому, что возможность ее была одним из заранее заданных, неустранимых минусов профессии, точно так же, как для летчика-испытателя – возможность аварии в воздухе. Но у летчика есть парашют. Михаила в случае провала на территории Германии ничто не могло спасти. У него не было даже пистолета или хотя бы ножа для самозащиты. Да и не помог бы пистолет. Бывало, когда молодые сотрудники отправлялись в тир пострелять, Воронин, подписывая требование на патроны, непременно замечал: «За пальбой не забывайте: единственное стоящее оружие разведчика – здесь», – и красноречиво похлопывал себя по лбу.
Рассеянно поглядывая на плоскую, утыканную рощицами и вереницами межевых деревьев равнину, Михаил не думал о возможности провала, как летчик не думает о том, что в полете отвалится хвостовое оперение – ведь конструкция самолета была предварительно рассчитана. Не думал он и о предстоящем задании. Неотвязные мысли о нем, сомнения, тревоги – все это было бы лишь непродуктивной тратой нервной энергии. Он заставил себя не только влезть в шкуру туриста, но и чувствовать, как турист. Он заставил себя всецело отдаться созерцанию проплывавших мимо ландшафтов и вскоре уже с нетерпеливым интересом, не удивлявшим его самого, ожидал, что откроется взгляду за очередным поворотом и как выглядит вблизи та далекая, похожая на спичку труба. Вскоре, как это случается у путешественников, не обремененных заботами, у него разыгрался аппетит. Он плотно пообедал в ресторане и закурил поданную официантом сигару фирмы «Корона». И теперь самый наметанный, самый проницательный взгляд контрразведчика не сумел бы выделить его из массы пассажиров. Он был естествен во всем.
Вечером поезд пришел в Берлин. Попутчик Михаила, водрузив на седой бобрик котелок, указал носильщику на чемодан и, сказав «ауфвидерзеен», покинул купе. Пока поезд стоял, Михаил прогулялся по платформе. Его поразило обилие людей, одетых в форму. Железнодорожники, носильщики, шуцманы, штурмовики, офицеры вермахта, даже служащие писсуара – вся Германия, казалось, облачилась в форму. «Милитаризм начинается с формы», – подумал Михаил.
Утром поезд прибыл в Париж. У выхода на площадь пассажиров поджидала толпа таксистов. Поминутно слышалось: «Куда желает мсье?», «Да, мадам!», «Позвольте, мадам».
Рыжий веснушчатый паренек с длинным галльским носом и бойкими глазами весело уверял грузного усатого господина:
– Буду счастлив прокатить вас, мсье… Не пожалеете. Я знаю этот город лучше, чем налоговый инспектор чужие доходы.
Именно такими и представлялись Михаилу парижане. Неунывающий, всегда готовый переброситься шуткой народ.
День был пасмурный. Сплошь затянувшие небо иссиня-серые тучи сеяли мелкий дождь. Пахло мокрым асфальтом, как в Москве или в Ленинграде в дождливый день, и Михаил не без иронии вспомнил восторженные описания специфических запахов Парижа, которыми изобиловала литература.
Он обошел толпу и остановился около старенького черного «ситроена». На месте шофера сидел пожилой человек, почти старик. Мрачный взгляд его был устремлен вперед, и, судя по всему, вопрос о пассажире его не волновал совершенно.
Михаил распахнул дверцу, уселся на заднее сиденье.
– Куда желает мсье? – не оборачиваясь, ворчливо спросил таксист.
– Площадь Республики, затем по бульварам.
Собственно, от Восточного вокзала до улицы Сен-Дени было рукой подать, но Михаил решил сделать порядочный крюк. Не столько из соображений конспирации, сколько из желания посмотреть Париж.
«Ситроен» промчался по набережной канала Урк, свернул на площадь Республики, – Михаил едва успел разглядеть бронзовую с завитушками статую Республики, – и выехал на широкую, обсаженную деревьями магистраль – бульвар дю Тампль. Парижские улицы резко отличались от московских. Не только архитектурой зданий, но и цветом. Мокрые стены казались почти черными. В Москве преобладали светлые тона. Веселый Париж выглядел мрачным и унылым. «Ситроен» вырвался на просторную площадь и остановился, пропуская поперечный потоп машин.
– Площадь Бастилии, – кивком указав за окно, проговорил шофер.
Михаил оглянулся, ожидая увидеть знакомые по рисункам высокие зубчатые башни. Но никаких башен не было. Вспомнил: «Да ведь Бастилию снесли во время Французской революции». Вместо башен в центре площади открылась темной бронзы колонна на массивном квадратном постаменте, увенчанная крылатой фигурой. Июльская колонна! Михаил представлял ее себе не такой подавляюще огромной.
– Черной полосой обозначено, где стояла Бастиль Сент-Антуан, – сказал шофер.
Судя по всему, он давно понял, что его пассажир иностранец и впервые в Париже.
Михаил отыскал взглядом черный четырехугольник, и опять удивило полное несовпадение его представлений с реальностью. Бастилия оказалась меньше, чем он предполагал. Поделился этой мыслью с шофером.
– Может, оно и так, мсье, – рассудительно сказал таксист, – только места здесь хватало для всех.
Михаил улыбнулся – шофер обладал философским складом ума.
Впереди полицейский в черном плаще взмахнул жезлом, и «ситроен» в потоке других машин помчался по улице Сент-Антуан. Напрасно Михаил искал над крышами иглу Эйфелевой башни – ее закрывала пелена дождя. Он попросил свернуть направо, на улицу Сен-Дени. У первой же гостиницы Донцов остановил машину, расплатился и вышел. Когда «ситроен» скрылся, он, непринужденно размахивая тростью, направился в сторону Больших бульваров. У старушки, продававшей хризантемы на углу, спросил, как пройти на улицу Мазэт. Минут через десять Михаил очутился на узкой средневекового вида улочке, замощенной брусчаткой. Пансион мадам Зингер находился в глубине дворика, отделенного от улицы щелеобразным проходом между двумя четырехэтажными зданиями. Это был двухэтажный дом со старинными окнами, забранными частым, как решетка, переплетом. С обеих сторон к нему под прямым углом примыкали два таких же дома.
Из-за крыш поднималась темная башня. Благодаря ей ансамбль выглядел очень внушительно и напоминал замок. Но, присмотревшись, можно было заметить на стенах множество заплат из свежей штукатурки, а кое-где и прорех, обнажавших кирпич. И тогда видение рассеивалось и все три дома превращались в то, чем они являлись на самом деле, – доживающих свой век бедняков, которые еще не опустились настолько, чтобы не уважать общественную нравственность.
Ту же мысль подтверждало и чахлое деревце, что возвышалось в центре дворика. Поскольку оно было лишено листвы, определить его породу Михаилу не удалось.
Старушка привратница проводила Донцова к «мадам». Хозяйские апартаменты помещались на первом этаже. Эмма Карловна приняла посетителя в комнате, которая служила и спальней и кабинетом вместе. Как видно, за годы жизни во Франции Эмма Карловна усвоила требования французского практицизма: не бойся стеснить себя, если это увеличит твой доход.
Мельком оглядев комнату, Михаил подумал, что Эмма Карловна неплохо справляется со своим хозяйством. Насколько ветхим дом выглядел снаружи, настолько благоустроенными оказались внутренние помещения.
В комнате, оклеенной чистыми яркими обоями, было много света. Несмотря на обилие мебели – кровать под пологом в нише, письменный стол, загроможденный стопками конторских книг, диван, кресла, шкафы, – тесноты не ощущалось. Секрет заключался в том, что мебель была миниатюрна и, кроме того, весьма разумно расставлена.