За разбухшим от влаги фанерным столом сидел Палыч в прорезиненном плаще и крошил хлеб водостойким голубям.
Черная конница бросилась в бой по мокрому полю. Увязая в грязи, пехота потащила тяжелые орудия к ферзевому флангу. Зябли пальцы, с зонта на доску падали капли дождя. Наполеон был рядом с цитаделью противника. Белые башни зияли провалами от точных ударов. Кавалерия отступала.
Он не заметил, как Палыч смотрит поверх его головы и улыбается. Под зонт заглянула девчонка, прищурилась на доску и щелкнула языком, будто поняла ход битвы.
Палыч притворно спохватился:
– У меня ж передача! Расселся я, старый осел! Ты, Иван, ходы запомни, завтра доиграем.
Девчонка села напротив хмурого Наполеона и глубокомысленно повертела в руках белого ферзя. Потом вытащила из кармана плоскую круглую коробочку и положила ее перед Ваней:
– Подарок.
Ваня прочел на истертой крышке: «Мове́мбръ и сыновья. Превосходная фабра [21] для усовъ и бакенбардъ» – и усмехнулся:
– Вот спасибо!
– Вырастешь – отрастишь усы. Пригодится.
– Я уже вырос.
Ваня попробовал открыть крышку, но она не поддавалась.
– Человек вообще-то до тридцати лет растет. – Девчонка высунула из-под зонта руку и потрогала дождь. – А уши его до самой смерти.
Ваня согрел жестяную коробочку в ладонях и посмотрел на девчонку. Она опустила глаза и соскребала ногтем налипший на столешни- цу лист.
Ваня понял, что вот сейчас она спросит его про обморок. И ему вдруг захотелось рассказать ей обо всем. Только бы она его слушала. Только бы слушала… Говорить и говорить, пока эта чертова крышка не откроется. Пока он сам не заглянет внутрь, не макнет пальцем в эту вязкую краску, чтобы понять, из чего она сделана.
Девчонка поглядела сквозь дырявый бурый листок и спросила:
– У тебя же бабушка хирург? А можно у нее спросить кое-что? Мне надо.
Словно дождавшись, когда они войдут в подъезд, дождь припустил с новой силой. Из окна первого этажа вырвалась на волю портьера и хлопала на ветру парусом лодки в штормовом море.
В квартире пахло сырым северным ветром.
– Иван, не топчись там, пожалуйста! – крикнула бабушка из своей комнаты. – Полы вымыты.
Девчонка по-цапельи поджала одну ногу и замерла на коврике-островке.
– Ба, я не один! – громко ответил Ваня.
«Я не один». Он распробовал эту фразу на вкус. Она была твердой и прочной. Она останется на поверхности, даже когда остальной мир привычно соскользнет в темноту.
Елизавета Львовна не спеша вышла в прихожую и взглянула так, словно девчонки в гостях у Вани были делом обычным.
– Кажется, мы встречались? – спросила она строго.
Надин, забыв снять второй ботинок, теребила застежки своего пальто.
– Встречались, ба, – ответил за нее Ваня. – Они наши соседи. Со шкафом.
Бабушка взяла у девчонки пальто и надела его на высокое вешало:
– Так куда же подевался ваш шкаф?
Надин улыбнулась и стащила с ноги ботинок вместе с длинным полосатым носком.
– Разобрали и занесли. Я об этот антиквариат все ноги себе сбила. Мама говорит, это потому, что я ластоногая и шкаф тут ни при чем.
Елизавета Львовна и Ваня посмотрели на ступни девчонки в одном носке.
– Это еще не ласты! – развеселился вдруг Ваня. – Вот к нам сантехник приходил, так у него ноги реально как у хоббита. Скажи, ба?
– Скажу, – без улыбки ответила бабушка и ушла на кухню.
А они так и стояли в темном коридоре, разглядывая рисунок на обоях и блестящую дорожку разбитого, но старательно навощенного паркета.
Девчонка вытянула из ботинка носок и надела его пяткой вверх.
– Замерзла? – спросил ее Ваня.
– Допустим, – сказала Надин и шмыгнула носом.
– Чай будешь?
Девчонка подумала и пригладила прядки на висках:
– Можно.
Чашки с чаем и печенье в надорванном бумажном пакете они унесли в Ванькину комнату и уселись на полу, на половичок с индейским орнаментом.
Ливень за окнами нагнал водянистую серость. К стеклу прижалась было вырванная ветром травинка, но ее тут же смыло дождем. Пора было включить лампу, но Ваня не решался. Не хотел создавать уют и «обстановку».
Напившись чаю, девчонка обошла комнату, постучала по стенке аквариума: «А рыбки где?» – «Подводник сожрал». – «Ежей морских надо было заводить».
Потом взяла с полки книгу, полистала и насмешливо скривила губы:
– Комиксы, значит, читаешь?
– Это не комиксы. Это графические романы.
– А какая разница?
– Большая.
Надин вытащила другую книгу:
– Хорошо объясняешь, сразу всё понятно. Тебе в школе работать надо.
Ваня хотел выхватить из рук девчонки свой любимый черно-белый комикс о дождевом человеке, но та ловко увернулась и отскочила к окну. Взгромоздившись на широкий подоконник, она снова открыла книгу и начала читать округлым, выразительным голосом:
– «На землю обрушилась вся вода мира и превратила его крыльцо в причал. – Надин взглянула в окно и продолжала: – Дождь впился китовыми губами в стены, слизнул „маркизы“ с окон и разбил черепицу. – Девчонка выдержала драматическую паузу. – Рейни распахнул ставни навстречу страшной грозе, и молния тотчас превратила его в едва заметный выдох пара».
Ваня прислонился к книжным полкам и слушал, как близкий девичий голос произносит слова истории, которую он читал тысячу раз.
Нереальным казалось темнеющее небо и ломкий силуэт на фоне дождливого окна. Здесь, в его комнате со старомодной мебелью, с булькающим водолазом, с колючим пледом поверх узкой тахты, явилось чье-то тепло, и голос, и чистый травянистый запах. Быть может, нелюдимый Рейни теперь выживет во время грозы?
– Хорошо бы тоже испариться куда-нибудь, – задумчиво произнесла девчонка и захлопнула книгу. – Подкаст окончен. Спасибо за внимание! Донаты приветствуются.
Девчонка потянулась за печеньем, но Ваня перехватил ее руку:
– Рассказать тебе одну идиотскую вещь?
– Давай. Люблю идиотское. – Девчонка приняла такой вид, словно прекрасно знала, что именно скажет ей этот чудаковатый, но в общем-то симпатичный парень.
– Тоже про одну книгу.
– А-а-а… – разочарованно протянула девчонка.
Сбиваясь и пропуская слова, он рассказал ей о том, как однажды ночью, много лет назад, когда только начались приступы, он услышал историю о черном монахе1. О том, как этот самый монах, зыбкий и неотчетливый, стал приходить к нему во сне. О том, как начал расти и крепнуть страх сойти с ума, страх не выбраться из этой неизвестно чем населенной тьмы прежним.
Рассказал и о том, как недавно на уроке литературы, когда скучающие ученики начали обсуждать этот чеховский текст, он попросил разрешения выйти и простоял в коридоре до самой перемены.
1 Речь идет о рассказе А. П. Чехова «Черный монах».
Ванька уже не мог разглядеть лица девчонки, но по ее напряженному дыханию понимал, что она внимательно его слушает.
Он замолчал, и Надин на ощупь включила лампу. Мягкий свет сделал их лица совсем детскими. Девчонка снова села на подоконник. В стекле отразился ее стриженный перьями затылок.
– Между прочим, – сказала она, – ты вообще этой книги не понял. Этот главный герой, он там из всех самый нормальный. Он от их бессмысленной жизни и свихнулся. Они же там его обрабатывали, типа, ты сильно не думай, вредно это, ты давай сад нам помогай окучивать… – Надин потянулась и приоткрыла окно. В комнату влетели рассеченные сеткой холодные дождевые капли. – Это был как бы побег. Дошло? Бежать некуда было, вот он и…
– По-бег, – по слогам произнес Ваня. Потом добавил: – Бред. Разве сад – это бессмысленная жизнь? Чем плохо жить и деревья выращивать?
– А чем это хорошо? – насмешливо спросила девчонка.
– Да всем… По-моему, он сам бессмысленный, и всё, что он делает, никому не нужно. Строит из себя гения… А монах его подзуживает.
– Ты правда можешь сойти с ума? – запросто, болтая в воздухе ногами, спросила девчонка.
Ваня аккуратно поставил на место книгу и, не оборачиваясь, ответил:
– Точно не знаю. Всё возможно. Когда отключаюсь, кажется, у меня там, в голове, что-то перегорает. И нужно заново вкручивать лампочку. Чтобы всё окончательно не накрылось.
– Ты поэтому всё время в шахматы играешь?
Такой проницательности от девчонки в полосатых носках Ваня не ожидал. Он помедлил, нарисовал на пыльной полке печальную рожицу, а потом сказал:
– Это мое войско. Не смейся… Оно бьется за меня. Если не буду играть, в голове вообще всё к чертям перепутается.
– Не смеюсь, – ответила Надин. – Печеньку подай.
Ваня положил полупустую пачку печенья рядом с ней. Теперь он стоял так близко, что мог рассмотреть ее короткие, выгоревшие на кончиках ресницы и крошечную лунку над верхней губой, оставшуюся то ли от пирсинга, то ли от кори. На шее билась жилка, и вместе с ней подрагивал красный шнурок.
«Что она на нем носит? Крестик? Подвеску с рунами? Якорь?»
Девчонка тоже разглядывала его. Отстраненно, по-музейному.
– А ты, конечно, нашел куда переехать. – Она собрала с подоконника крошки и положила их себе в карман. – Здесь этих монахов… И главное, все в черном. Ни одного в полоску или, там, в «гусиную лапку».
Ваня хотел сказать, что, будь его воля, он бросил бы школу и уехал куда-нибудь на остров Врангеля или в пустыню Гоби. Туда, где не придется объяснять, что с тобой, отчего это и что ты чувствуешь, валяясь в обмороке.
Но у Надин в кармане коротко крякнула утка. Она вытащила телефон и недовольно поджала губы:
– Да, мам… Да сейчас приду, не паникуй… В кладовке посмотри, в серой коробке. Сколько можно повторять? Где написано: «Болванки». Там все твои шляпы дурацкие лежат. Всё, я скоро.
Надин нахмурила брови.
– Офелию ей дали, во втором составе. А она уже заранее помешалась. Я ей, главное, говорю: «Мам, чего ты паникуешь? На сцену выйдешь, только если ваша главная Офелия ногу сломает или утопится». Она мне: «В Москве я пять лет четвертым грибом в третьем составе. А здесь сразу Гамлет!..» Ладно, пойду я. Мне с ней еще роль повторять.