«Бред, – подумал Ванька. – Не буду я ничего рассказывать!»
– Ты прав. Как-то это чересчур, – сказала Эми.
Чтобы сменить тему, Ваня спросил:
– А вы всех на разговор зовете?
Психолог поднесла к уху свои наручные электронные часы и прислушалась.
– Зову только уязвимых.
– А что, есть неуязвимые? – ухмыльнулся Ванька.
– Нет, – глядя ему прямо в глаза, ответила Эми. – Ни одного.
По дороге домой Ванька пытался понять, чем он мог кому-то в школе понравиться. Уж точно не тем, что он начал возиться с малышней в издыхающей шахматной секции.
Может, потому, что дрался с Шилом из параллельного? Хорошо они тогда схлестнулись, до крови. Ванькиной, конечно. Или из-за того, что называл физика Вепрь Ы? Физик обращался к ученикам на «вы», но под его презрительным «ы-ы-ы» каждый съеживался и мельчал.
Других причин Ванька найти не смог.
«Соврала все-таки», – решил он. В душе мазнуло склизким, но быстро прошло. Подумал, что Эми, должно быть, так учили: «ободрить, обогреть, обнадежить». Но психолог не знала его главного правила: ни на что не надеяться и ничего не ждать.
У своего подъезда Ваня резко поднял голову и взглянул в окно четвертого этажа. Там мелькнул и спрятался за штору длинный, узкий человек с беличьими кисточками на ушах. Человек сообразил, что замечен, и как будто ни в чем не бывало гордо показался в окне.
Надин смотрела вдаль, делая вид, что не замечает стоящего внизу Ваньку. А тот не знал, что предпринять. Будь он весельчаком и душкой, то изобразил бы лунную походку или корявый вейвинг, заставил ее улыбнуться и полез по хлипкой пожарной лестнице, чтобы девчонка испугалась за него, выглянула в окно и строго сказала: «Лучников, ты нормальный вообще? Быстро слезай!»
Но Ванька помялся, похлопал себя по карманам и вошел в подъезд.
Елизавета Львовна с телефоном в руке ходила по квартире. Стучали расхлябанные плашки паркета. Из трубки вырывался нервный голос:
– Мама, я говорила с Ванюшей. Ребенок грустный. В чем дело?
– Аля, что ты предлагаешь? Сводить его в цирк?
Голос в трубке взвился до высоких нот.
– Мама! У меня душа не на месте! А ты юродствуешь!
Елизавета Львовна остановилась у дверного проема и провела пальцем по ростовым чернильным пометкам с возрастом и датой.
– Так, может, и у него душа не на месте, Аля. Душа растет. Чего ей на одном месте сидеть?
Голос в трубке охнул и стал тише.
– Мама, ребенок страдает, а ты спокойно на это смотришь!
Бабушка остановила прошмыгнувшего мимо Ваньку, жестом попросила его поставить чайник и вышла на балкон.
– Аля, – сказала она, жадно вдыхая яблочный ноябрьский воздух, – я не анестезиолог. Обезболить я ему всё не смогу. Думаешь, если он страдать перестанет, то сразу станет радостным? Так не бывает, моя дорогая. Под общей анестезией боли не чувствуешь, но и счастья тоже.
Голос в трубке стал тише.
– Ты демагог, мама, – ответила Аля. – Просто беспомощный демагог. Сына я заберу.
– Дело твое, – сухо сказала Ванькина бабушка. – Только ты сначала у него самого спроси. Пора бы, Аля.
На кухне Ванька чиркал спичками, сжигая каждую так, чтобы пламя коснулось кожи. Кипел чайник, ошпаривая незабудки на кафельной плитке.
Ваня снова проверил телефон. Его сообщения были не прочитаны.
«Кретинские мессенджеры! – рассердился он. – Сожрали мои слова и выплюнули».
На полке буфета жалобно скалилась маленькая чугунная обезьянка. Одной лапой она обнимала стеклянную солонку, а другой – перечницу. Ванька вытащил ношу из лап обезьянки, и она сразу начала отплясывать дикий африканский танец.
Ванька заварил чай, поставил соль и перец рядом с танцующей обезьянкой, взял листок бумаги и написал: «Прости. Я идиот. И это не лечится». Примотал листок к фигуре черного ферзя, вышел в подъезд и оставил свое сообщение в почтовом ящике номер четырнадцать.
Утром в воскресенье у Вани под подушкой плимкнул телефон. На треснутом экране засветилось сообщение: «5 мин. на сборы. Жду на дет. площадке». Ванька скатился с кровати.
Девчонка стояла, прислонившись к железной горке, и постукивала плетеной корзинкой по голенищам своих желтых резиновых сапог.
– Проснулся? – спросила она.
Ваня кивнул, словно мог быть и другой вариант.
Надин показала на корзину:
– За грибами еду. Мать отказалась, говорит: «Я выше грибов!» А ты?
– Что – я? – не понял Ванька.
– Ты тоже выше грибов? – серьезно спросила Надин.
– Нет, я ниже.
– Это хорошо. – Девчонка вручила ему корзину. – Где у вас тут грибы растут, ты, конечно, не в курсе?
– Нет, – еле сдерживая улыбку, проговорил Ваня.
– Так я и знала… – вздохнула девчонка и пошла по дорожке.
Ванька двинулся за ней, и земля пружинила под его ногами, будто наступи чуть сильнее – и взлетишь до самых верхушек тополей.
Они сели в дребезжащий трамвай и доехали до железнодорожного вокзала. Куранты на вокзальной башенке, увитой гипсовыми колосьями, отбили семь утренних часов.
В гулком зале ожидания на скамьях дремали рыбаки, обняв зачехленные удочки. Грибники с корзинами и рюкзаками рассаживались редко, притворялись дачниками и ревниво поглядывали друг на друга.
Девчонка постучала в окошко привокзального буфета.
– А налейте нам, пожалуйста, вот сюда, – она потрясла термосом, – два кофе с молоком.
– Мне кофе нельзя, – буркнул Ваня.
– Нам кофе нельзя, – объявила Надин буфетчице и спросила у Ваньки: – А что нам можно?
Флегматичная буфетчица в рюшах широко зевнула:
– Морс есть, облепиховый.
– Пойдет? – снова спросила у Вани девчонка.
Он кивнул.
– Тогда нам морса и слоек с брынзой! Слойки-то тебе можно, зожник?
Иван выгреб из кармана мелочь и мятые бумажки:
– Слойки можно.
В вагоне пригородной электрички было так жарко, что промозглый туман на улице казался южным маревом. Надин выбрала место у окна, размотала шарф и села, вытянув ноги в желтых сапогах. Иван притулился рядом.
Электричка вздрогнула и, словно охотничий пес, понеслась к лесу.
Прошел похожий на снегиря контролер в красном свитере под черным пиджаком, смачно прокомпостировал билеты, угостился протянутым ему пирожком, погладил чьего-то щенка и поговорил с рыбаками о грибах.
Из-за спинки переднего сиденья показались два хвостика и два блестящих хитрых глаза.
– Ты кто? – спросила у девочки Надин.
– Я дьяко́н! – картаво представились хвостики.
– Ну привет, дракон! – улыбнулась Надин. – А как тебя зовут?
– Меня зовут Дьяко́н!
– Маша ее зовут, – не оборачиваясь, сказала сидящая рядом женщина.
Дракон пожал плечами и состроил лукавую гримаску.
– Это твой бьят? – показала она пальчиком на Ваньку.
– В каком-то смысле да, – ответила Надин и прошептала девочке: – Он тоже дракон. Только никому не говори! – И приложила палец к губам.
Девочка распахнула глаза:
– Пьявда? – и с сомнением оглядела Ваньку. – У него скойко гоёв?
– Сколько у тебя голов, брат? – Надин пихнула локтем индифферентного Ваню.
– Ни одной.
– Он безголовый дракон, – пояснила Надин.
– Безгоёвый! – с восторгом рассмеялась девочка. Потом задумалась и показала на Ванину голову. – А это что такое?
– А это что такое? – переспросила Надин и нежно коснулась его затылка.
Ваня продолжал смотреть в окно, словно и не слушая этот разговор.
– Шляпа, – сказал он.
– Это шляпа у него.
– Шьяпа! – снова рассмеялась девочка-дракон.
– Сядь уже, не вертись! – одернула дочку женщина. – И не приставай к людям!
Дракон возмутился:
– Мама, я не пьистаю, я йазговаиваю!
Надин тихонько дернула дракона за хвостик:
– Ну что, дракон, куда летишь?
– К бабушке мы етим. Дае-э-ко-о!.. – тяжко вздохнула девочка. – Тьи остановки! – Она растопырила четыре пальчика.
Ее мама зашуршала чем-то:
– Маша, печенье.
Девочка-дракон опять пожала плечами: мол, что тут поделаешь, печенье ведь…
Город закончился, и Надин потащила Ваню смотреть расписание остановок.
– Вот! – Она прижала пальцем раскачивающиеся буквы. – Станция «Лисички»! Хотя нет. Наверное, здесь и так все выходят, типа: «Ага! Лисички!»
Ванька крепко держался за поручень, но от вагонной тряски его заносило, и он прижимался к плечу девчонки.
Надин, как обычно, спорила сама с собой.
– Допустим. А может, наоборот. Все думают: «Щас мы всех обдурим и на следующей выйдем». – Она заново прочла список. – Мне вот эта нравится, станция «Лодочная», а? Где лодки – там мокро, где мокро – там грибы. Логично?
Ваню опять качнуло к девчонке.
– Вполне.
Они вышли на безлюдную платформу.
Покрытая палой листвой тропинка вела к запустевшему парку. Высокие деревья срослись кронами и процеживали свет сквозь частый переплет ветвей. По стволу выстукивал дятел и уворачивался от падающих сучков.
В конце главной аллеи видны были серые колонны заброшенного санатория. На заборе висел кусок вывески: «Памятник архитектуры. Усадьба П. В. Оленёва, 1912 г. Охраняется го». Ниже было нацарапано от руки: «Санаторий не работ.».
– А то бы мы не догада, – сострила девчонка.
Они по очереди заглянули за забор.
Сколотые ступени крыльца бывшей усадьбы были завалены гнилыми сучьями и обломками балясин. В каменной чаше небольшого фонтана высилась пирамида деревянных ящиков. Огромные, в два света, окна хищно щерились разбитыми стеклами.
– Тоска! – огляделась Надин. – Зайдем посмотрим?
– Не надо.
– Ну как хочешь.
Они завернули на боковую дорожку. Налетел ветер, деревья зашумели, в глубине парка что-то хрустнуло и осыпалось. Надин нагнала Ваню и пошла рядом, приноравливаясь к его шагам.
Дорожка вывела их к небольшому озеру. В нем рябило отражение дощатого причала и домика лодочной станции. По черной воде плавали листья и сорочьи перья.
Надин обошла вокруг домика и восторженно крикнула: