– Необъяснимое? – подсказала Кодама.
– Ну да… Там правда здо́рово… Поехали туда летом все вместе?
Заговорили все разом. Перебивая друг друга, они начали обсуждать, на чем и как они отправятся, где будут жить, как возьмут байдарки, палатки и спальники, как проживут три месяца под соснами, у самой воды, чтобы по утрам на них смотрели любопытные нерпы, а воздух хранил запах ночного костра.
Это будет именно то место, где тьма и страх их не найдут.
И каждый знал, что никто никуда не поедет. Но они продолжали говорить и говорить об этом.
Старые двери на стенах кофейни приоткрылись, и оттуда вдруг вылилось озеро неправдоподобной синевы. Небесные прачки окунали в него белые облака и выжимали из них над соснами дождь.
И не было в том озере ни берегов, ни дна. Некуда было опускаться и тонуть, нечем захлебываться. Озеро было небом. В него можно было только взлететь.
Поджав ноги, они дрейфовали в своих креслах. Течение уносило их к самой середине озера. И на лице каждого из них играли блики солнца, скользящего по этой самой синей и самой чистой воде.
Зимний обернулся на тех, кто остался на берегу.
– Вот мы идиоты!
Архивариус Миша пришвартовался к нему и достал из своих файлов:
– Про это еще Федор Михалыч написал.
– Да не-э-э… – Зимний вышел на сушу. – Как насчет тех, которые всё время дома торчат? Которые вообще на таблетки не реагируют. Прикиньте, как это вообще?
Илья с Ваней переглянулись. Кодама поникла.
– И что делать? – спросила она, словно у самой себя.
– Можно их навестить, – предложила Стася.
– Угум!.. – презрительно скривился Зимний. – Нужна им ваша жалость!
Надя выпрямилась и проговорила:
– Допустим. Но что такого плохого, если один человек жалеет другого?
Все посмотрели на нее, будто только что заметили.
Архивариус снова дал пояснения:
– Слово «жалость» от слова «жалить» произошло. Выходит, чья-то беда не мимо пролетает, а жалит тебя.
Зимний хлопнул ладонями по подлокотникам кресла:
– Лады́, филологи! В следующий раз тогда всё и порешаем. Может, по домам двинем? Я девчонке одной из класса тетрадку обещал занести.
Все рассмеялись и заулюлюкали. Зимний покраснел и добродушно отмахнулся: «Да идите вы!»
…Когда они вы́сыпали на улицу, снегопад уже унялся. Мир был снежен и чист. На занесенной белым дороге не осталось ни одного следа.
Ванька с Надей не спеша шли домой. Ваня держал девчонку за руку и согревал своим дыханием ее озябшие пальцы. Деревья в Липовом сквере крепко спали под пухлыми одеялами. И кто-то невидимый вышивал ночное небо созвездиями.
Глава 7
Предновогоднее собрание родителей старшеклассников началось традиционно. У дверей актового зала поставили пару верзил из одиннадцатого «А». Хотя никто из родителей сбежать пока не пытался.
Завуч Оксана Сергеевна Антипова, по прозвищу Оса, распорядилась поставить стол для учителей не на сцене, а внизу, вдоль первого ряда. Завучу нравилось быть демократичной. Десятиклассники сначала звали ее Антипатией, но в младших классах это слово никак не могли запомнить. Поэтому завуч стала просто Осой.
Директор школы долго говорил об успехах, потом о неудачах, которые станут успехами. Его бесцветный голос плыл над головами родителей. Многие дремали.
Секретарь рисовала в уголке каждого листка своего блокнота по слоненку. Если быстро пролистнуть страницы, то слоненок поднимал хобот и поливал себя водой. Завуч заглянула к секретарю в блокнот, будто хотела у нее списать.
– Тома, посерьезнее, пожалуйста! – строго попросила она.
Тома закрыла блокнот и уныло оглядела актовый зал.
Директор отвлекся на муху, бьющуюся в поисках выхода, и запнулся.
С места поднялась женщина в наброшенной на плечи дорогой шубке.
– У меня вопрос! – напористо сказала женщина. – Долго еще этот Ваня Лучников будет пугать наших детей? Надо что-то с этим делать.
Директор растерялся, просмотрел свои тезисы, но ничего там не нашел.
– Но позвольте, – мягко сказал он. – Успеваемость у Лучникова приличная. Поведение неплохое. И в нашем шахматном клубе он занимается.
– Пусть занимается, я ж разве против? – пошла в атаку женщина в шубке. – А если его припадки заразные? Сейчас врачи говорят, что «нет», а потом откроют, что «да».
Эми, сидящая в стороне, воскликнула на весь зал:
– То есть из-за своего мракобесия вы предлагаете изолировать Ваню от социума?
Дама в мехах разложила неизвестное ей слово на понятные «мрак» и «бес» и возмутилась:
– Вы, девушка, чёта попутали! У меня два высших образования! У нас интеллигентная семья! Стешенька у нас здоровый и занятой ребенок. А этому Ване дома лучше будет. Правильно же? Правильно я говорю? – Ища поддержки, она привстала и оглядела актовый зал.
Родители молчали, опустив глаза.
В напряженной тишине мучительно заскрипело деревянное кресло. С последнего ряда поднялся огромный, похожий на Зевса старик. Он громоподобно откашлялся в кулак и обратился к женщине в шубке:
– Мадам, слушайте сюда, я сейчас скажу за эти вещи. Списать пацана на берег, значит? Чтоб, значит, сидел и не высовывался? А ты, значит, будешь ходить гордой цацей? – Старик махнул секретарю. – Значит, записывай, Андрей Максимыч против такого. Пиши, пиши! Про-тив.
Эми вскочила и выкрикнула дрожащим голосом:
– Я тоже против! Категорически! Исключить нездорового подростка из школы безо всяких оснований – это дискриминация!
Оса качнулась на своем стуле и прошипела ей за спинами учителей:
– Светлана Александровна, если я не ошибаюсь, вы у нас первый год работаете? Вот и работайте пока. Сейчас не время и не место обсуждать этот вопрос. Мы всё решим коллегиально, с привлечением специалистов.
– Ну сколько уже можно сидеть? – с раздражением спросили в зале. – Будем мы про новогодний бал обсуждать или нет?
Родители встрепенулись и темпераментно зашумели.
Секретарь снова пролистнула большим пальцем нижний угол блокнота: слоненок поднял хобот и окатил себя водой.
Бумагу с неразборчивыми подписями о переводе на домашнее обучение Ваня разорвал на четвертушки и выбросил в урну.
Он продолжал выходить из дома ровно в семь тридцать утра, садился в трамвай и ехал по кольцевой. Снег стаял и превратился в сажевую жижу. Небо, похожее на кровоподтек, сыпало колкой снежной крупой.
Город сгорбился и посерел.
Проехав два раза по кругу, Иван выходил у вокзала и сидел в жарко натопленном зале прибытия, наблюдая за приезжавшими. Немного теряясь, они волочили свои чемоданы, выискивали знакомых в толпе встречающих и повисали у них на шее.
Потом он завтракал в привокзальном буфете и звонил Наде. Она уехала с матерью «на елки» и потребовала от него ежедневных отчетов. Но больше говорила сама, подробно и смешно рассказывая о том, что произошло за день.
Ваня отделывался фальшивыми заметками из школьной жизни. Девчонка называла их «обезжиренными» и просила подробностей. Подробностей у Вани не было.
Иногда он встречался с Зимним, и они шатались по старому центру, бездумно входя в магазины вместе с предпраздничной толпой. Оказалось, Зимний отлично умеет молчать за компанию. И молчанием своим заполнять пусто́ты, в которые то и дело проваливался Ванька.
Заканчивалась неделя этой странной свободы. И нужно было решать, что делать дальше.
Зимний смылся с последнего урока, и они с Ваней забежали в «Детский мир», чтобы переждать там льдистый декабрьский ливень.
В проходах между стеллажами завывали дети. Они не могли вынести того, что игрушек в мире намного больше, чем возможностей их получить. Ваня с Зимним стояли возле подиума с игрушечной железной дорогой: стальные колесики постукивали по рельсам, из трубы паровоза рвался всамделишный дым, дзинькали семафоры.
– У тебя в детстве была такая? – спросил Зимний.
– Была, – ответил Иван, – только поменьше.
Зимний не сводил глаз с нарядных вагончиков.
– У меня вот не было… – сказал он зачарованно. – Может, приобресть себе, а? Или поздно уже?
Ванька внимательно на него посмотрел и спросил:
– Зимний, ты как вообще?
– Как… Живу.
Тем временем, сидя на уроке биологии, Стеша чувствовала, как вокруг нее копится статическое электричество. Никто в классе ей ничего не говорил. Но от караульных с родительского собрания все узнали, что Стешкина мама подло напала на Луча.
Стеша понимала: сейчас или никогда. Скоро каникулы, и она так и останется «этой, у которой мать…». Даже если расскажет, что со своей матерью она больше не разговаривает, это уже ничего не изменит.
Нужно было действовать. И Стеша подняла руку.
Классный руководитель кивнула ей с улыбкой. Стеша всегда считалась «беспроблемной».
– Елена Леонидовна, – начала Стеша, и колени противно дрогнули, – а что с Ваней?
Классная сошла с кафедры и поправила на стене пособие «Античные представления о развитии жизни».
– Почему ты, собственно… Ваня болен. Его перевели на домашнее обучение. По теме урока есть вопросы?
Ученики, словно на теннисном матче, повернули головы к Стеше: спасует или перехватит удар с лёта?
– А Светлана Александровна говорила, что он может учиться как все. Значит, вы его специально?
Ученики развернули головы в сторону классной.
Елена Леонидовна мощным ударом погасила Стешину подачу:
– Аксёнова, ты что себе позволяешь?! Останешься после уроков. Итак, продолжим…
Класс разочарованно уткнулся в учебники.
Раздался негромкий, но отчетливый хлопок. Все подняли головы.
Хлопок повторился.
Музыкальная Стеша размеренно, с равными промежутками хлопала ладонью по парте.
Елена Леонидовна приоткрыла рот. Потом подошла ближе. Ей не верилось ни в то, что она слышит, ни в то, что она видит.
– Что это значит, Аксёнова? – спросила она тоном человека, говорящим с привидением.
Стеша продолжала хлопать по парте.