26 Ловите пролетку, следует как можно быстрее достичь конторы. В этот раз без подкрепления не обойтись!
– Понимаю. Чувствами субъекта нижнего ранга можно и пренебречь. К бесу цирлихи-манирлихи! Убежден, ошибки нет. Генерал-губернатор не опустится до лжи…
– Не будьте кретином! Теперь истина на поверхности. Едва мы пришли к выводу о преднамеренном убийстве, литератор явился в кабинет Двинова. Чинить створку, помните? В первый день расследования. Сие погубило кухарку. Коль скоро все решили, что Семен Николаевич подавился, не пришлось бы заметать следы. Оцените импровизацию! Потому и требуется арестная команда, наш убийца – мастер…
***
Запястья немилосердно саднили, плечи готовились выпрыгнуть из суставов. Рылеева удерживала парочка увальней, одинаковые бобрики на головах внушали мысль о скудности фантазии полицейского цирюльника. Следователь и доктор хмурились; первый из сочувствия, второй – от напряжения.
– Что вы себе дозволяете?! Это произвол! – шлепал пересохшими губами поэт. – Хотя бы закройте дверь, холодно, черт возьми!..
– Боюсь, вы не оставили нам иного выхода! Слишком опасны-с, – ответил Поликарпов извиняющимся тоном, затем добавил: – И впрямь, господа, притворите воротца. Не хватало еще простудить арестанта.
Один из громил протопал через фойе, лязгнул засов, и шторы, парусившие на сквозняке, тотчас обмякли.
Захаров уставился на лестницу, ступеньки выгибались коромыслом, исчезая за перилами второго этажа.
– Наверху есть кто-нибудь? – спросил он встревожено.
– Я один. Жена и дочь отправились к родным. В чем… Дьявол! Кажется, дуболомы порвали рукав!.. В чем конкретно меня обвиняют?
– Подозревают. В убийстве сенатора Двинова, – ответил Антон Никодимович.
Рылеев сморщился, точно проглотил лимон, язык прилип к небу.
– Бред! Никого и пальцем не трогал!
– Может, и так, – делано согласился полицейский. – Однако факты, что называется, на лицо!.. С моей стороны глупо рассчитывать на мгновенное признание. Ничего-с, неделька-другая, заговорите…
– Сколько-сколько?! Вы же погубите нас, упрямый осел!
Поликарпов раздул щеки.
– Кого это «нас»? О чем вы?
– Не станем паясничать! Если ко мне накопились вопросы, спрашивайте… Только, пожалуйста, быстрее.
– Глядите, Захаров, и этот спешит. Наберитесь терпения, месье! Отвертеться все одно не выйдет.
– Хорошо-хорошо… Какие там доказательства? Вы говорили о фактах…
– Тарелка с императорским вензелем. Браво! Весьма ловкий ход-с.
Кондратий Федорович разом сник, боевой дух испарился, словно вода на боках тульского самовара. Внутреннее содержание пришло в соответствие с внешней оболочкой: перед сыщиками горбился усталый, опозоренный человек.
– Откуда вам это известно? – в голосе писателя не осталось вызова, одна тоска.
– Поликарпову все и всегда становится ведомо, мой друг. Рано или поздно-с! – констатировал сыщик приосанившись. – Скажите, вы пошли на это ради Ирины?
Кудрявая шевелюра едва заметно качнулась.
– Именно! Хотел, чтобы она ни в чем не нуждалась. Обрела свободу от мужа. Понимаете?
– Вполне, mon ami!27 Благодарю за откровенность.
– Уступил чертову посудину за полцены! Впрочем, плевать! Аккурат хватило на брильянтовое колье… Любоваться блеском камней на тонкой, соблазнительной шейке – истинное счастье! Только, молю, не ставьте в известность супругу!..
Лоб Захарова разгладился, взгляд скользнул по растерянному лицу Антона Никодимовича.
– Что вы несете? – изрек Поликарпов свистящим шепотом.
– Ступайте к черту! Я обменял на деньги предмет с вензелем царя Александра. Ради юбки!.. Но, клянусь, никого не убивал… Соображайте живей! Говорю же, нет времени. Ах, как некстати…
Детектив застонал, словно от зубной хвори.
– Тот проиграл в карты, этот продал… Мы с вами, подлинно, ослы, Захаров!
Лекарь схватил хлопающего ресницами поэта за ворот ночной рубашки, нитки треснули под натиском железных перстов.
– Кому? Умоляю, ответьте! – рокотал он. – Кому вы заложили императорское блюдце?
– Пустите его, старина! Ответ известен. Вспомните, кто вошел в покои Двинова с молотком и гвоздями. Кто, исключая любимца муз, слышал наш разговор?
На златом крыльце сидели
Пророка Аввакума, четверг, ночь
Кровать с узорчатым балдахином едва уловимо скрипнула, вес хозяина не досаждал ей. Вишневецкий закинул руки за голову, ноги свесились с края перины. Физиономия молодого человека лучилась от счастья, подвижная, точно костер в зимнем лесу.
После ужина Петр Еремеевич всегда шел к себе, жена – в каминную, где дожидался томик Дефо.
– А может, не бросать Лариску? – проворковал он смешливо. – Конечно, не femme fatale28, но капиталы папаши добавят обворожительности любой курице… Дело сделано, отчего бы не полакомиться?
Мужчина рывком сел, тонкие пальцы взъерошили шевелюру.
«Нет, – явилась не лишенная печали дума, – когда-нибудь средства кончатся, и нужно будет вновь работать. Следует избавиться от ноши!»
Усилие воли дало привычную сосредоточенность, мажорные настроения канули в лету. Чрезмерная радость от хорошо проделанной работы – непозволительная роскошь. Не хватало еще утратить бдительность! Фрикасе из ягненка под пивным соусом – достаточное вознаграждение за труды. Во всяком случае, на данном этапе. Следует завершить начатое, а после, когда улягутся круги на воде, деньги сами хлынут в карман!
Так-с! Что происходит?
Слуха коснулись непривычные звуки. Никак ступени поют? Само по себе явление обыденное – кто только не бродит в сенаторском дворце, но эти шаги не принадлежат ни одному из домочадцев.
Все-таки размяк! Не почувствовал тревоги. Он чертыхнулся…
Ладонь скользнула под подушку, рукоять заряженного пистолета откликнулась знакомым холодком. Как раз вовремя! Удар, другой… Дверь с хрустом сошла с петель.
Бабах!..
Ковер распахнул объятия господину с бобриком на голове. Сквозь завесу порохового дыма возникла вторая фигура, как две капли воды смахивающая на первую. Бесполезное оружие шлепнулось рядом с покойником, скрытые ножны под гвардейским кителем опустели, мелькнуло тонкое лезвие.
Спальня наполнилась шумом борьбы. Натужное сопение перешло в рык, тот – в ругань, наконец свист вырвался из рассеченного горла. Ни дать ни взять кантата смерти…
Ледяной взгляд Вишневецкого уперся в белого от ужаса толстяка, с отдышкой прислонившегося к перильцам. Вот кого нужно благодарить в провале! Кончить сыщика или бежать? Нет, внизу могут быть еще полицейские. Пора делать ноги. Румяный блин еще покатается в масле, жаль.
Отворять ставни некогда. Благо, не успел скинуть мундир гвардейского экипажа – будет не так холодно! Плечо врезалось в стекло, осколки фейерверком брызнули по сторонам. Будь на тротуаре прохожие, акробатический кульбит завершился бы аплодисментами. Сугроб принял тощую фигуру, как океан рыбешку. Липкая холодная масса ухнула за воротник, глаза и рот немедленно залепились. Срочно продрать их!
Осталось совсем чуть-чуть. Свобода близка.
Треск снега, послышалось чье-то дыхание. Пальцы заработали с удвоенной скоростью, возвращая зрение и ориентацию.
Поздно!..
Затылок Петра Еремеевича взорвался болью, сознание улетучилось, словно пробка из бутылки шампанского.
Над бесчувственным склонилась долговязая тень.
– Дышит…
– Молодцом, Захаров! – крикнул Антон Никодимович из разбитого окна. – Спускаюсь к вам…
Поликарповская трость расщепилась, доктор уставился на остатки лакированной палки так, словно, большего внимания не заслуживало ничего на свете. Руки ощутимо подрагивали – не то от мороза, не то от страха.
Уличные фонари расплывались неясной мозаикой: желтыми квадратами, оранжевыми искорками. В голове снова и снова проигрывался глухой хлопок – звук пистолетного выстрела.
Слава Богу, друг жив!..
***
Затворника Печерского, суббота, утро
На казенном сукне белел испещренный чернилами листок. Сквозняк забавлялся уголком документа, по кабинету товарища министра гулял робкий шелест.
Раздался стук, и почти сразу открылась дверь.
В проеме застыл Поликарпов, внимание тут же переключилось на визитера. Хлоп – бумагу накрыл потрепанный бювар, и шуршание стихло.
– Входите, дружище! – буркнул генерал, собранные в щепоть пальцы коснулись переносицы. – Читал ваш рапорт. Стало быть, намылились в Тобольскую губернию?
– Этак можно говорить только о собственном волеизъявлении, – усмехнулся полицейский с горечью. – Впрочем, след гастролеров тянется именно туда. Если угодно колоть орехи микроскопом, отчего бы не скататься?
– Присаживайтесь.
Кресло оцарапало паркет. Мужчины безмолвно рассматривали друг друга.
«Он порядком сдал, – думал каждый, не ведая, что и сам является объектом изучения. – Осунулся, постарел лет на десять, хотя в действительности миновало чуть более месяца!»
Антон Никодимович слишком давно знал начальника, взгляд отмечал поникшие плечи, изборожденное морщинами лицо. Смена власти – тяжкое испытание для государственного деятеля!.. На штофных обоях зияла дыра, портрет нового императора ещё не принесли.
– Отчего у вас красные глаза, Поликарпов? Тоже не спали?
– Хорошо спал, благодарю. Много пил.
– Кто ныне без греха? – товарищ министра азартно потер ладони, бодрости движений мог позавидовать всякий лицеист.
Заскрежетала дверца сейфа, и на свет Божий выпорхнула бутылка коньяку. Перед тучным детективом материализовался наполненный бокал.
– Как видите, несгораемый шкап таит в себе истинные сокровища! Выпейте, отпустит…
Горло словно прочистили наждаком. Вскоре последовала вторая порция, за ней третья. Чиновники ослабили крахмальные воротнички.