, с узкими долгими рукавами, перехваченными на запястьях золотыми браслетами, облачили свою госпожу проворные служанки-суздальчанки в ромейскую багряницу — столу[187] с широкими короткими рукавами едва не до пола. Поверх столы на голову и плечи велела Ольга надеть синего цвета мафорий с бахромой, ноги обула в красные сапожки с самоцветами.
Радовалась молодая княгиня, чуяла власть свою и силу, надменно вздёргивала голову, свысока посматривала на приближённых — вообще на всех вокруг. Что ей теперь даже и муж! Никуда не денется, пребывать будет отныне в тестевой воле. Ишь, ходит мрачный да задумчивый, всё размышляет, как да что. А что толку размышлять! Кланяться надо в пояс батюшке её — великому деяниями своими и ратями князю Юрию.
Ярослав зашёл к ней в бабинец, взглядом велел колдовавшей вокруг своей госпожи холопке выйти, повалился на лавку. Был он тоже одет нарядно, в голубой длиннополый кафтан, под которым видны были ворот и рукава нижней шёлковой сорочки нежно-розового цвета. Такой же расцветки был и верх парчовой шапки, окаймлённой опушкой меха желтодущатой куницы.
Княгиня тем часом заканчивала своё одевание.
— Прямь царица заморская, — усмехнулся, рассматривая её, Ярослав. — Вижу, рада.
— Как не радовать. Одолел ворогов всех батюшка. Топерича и тобе б порадовать мочно. Чай, никто на городки твои не позарится.
Ольга стала медленно натягивать на руки алые сафьяновые рукавицы с золотой прошвой.
— Ну вот, теперь не хватает токмо короны на голове, а так — вылитая базилисса! — Ярослав рассмеялся, следя за её движениями.
— А чем хуже! Волость обильная, свой двор имею.
— Имеешь. Думаю, и в дальнейшем иметь всё это хочешь. Говоришь, отец твой — мой покровитель добрый. Так вот, жёнушка дорогая. Дело к тебе есть. Ты уж наберись терпенья, постарайся да отпиши в Киев.
— Ведаешь ить, худо я пишу, — Ольга капризно надула губку.
— Ничего, пару слов всего и надо тебе начертать, — Ярослав поднялся, резко распахнул двери горницы, глянул в тёмный переход. Там не было никого. На стене чадил факел.
Он снова захлопнул двери. Жена недоумённо повела плечами.
— Что-то важное? — спросила она, обеспокоенно хмуря чело.
— Важное. Ворогов у нас с тобой обчих хватает. А главный из них знаешь кто?.. Молчишь?.. Иван Берладник, двоюродник мой — вот кто!
Ольга невольно вскрикнула, но сдержалась и через силу улыбнулась.
— В порубе он сидит у князя Юрья, — продолжил Ярослав. — Вот и напиши отцу своему, чтобы привезли Берладника в оковах в Киев и в мои руки отдали. А уж я решу, как с ним поступить.
Ольга насупилась, стала нервно кусать уста. Праздничного настроения её как не бывало.
— На что он тебе надобен? Сидит, и пущай сидит в яме вонючей. На что тебе заботы лишние? — стараясь выглядеть равнодушной, снова передёрнула она плечами.
— Будет Берладник в моих руках, спокойней мне будет. А так... непостоянен твой отец... Возьмёт да отпустит его.
— Так может... ты бы сам батюшке отписал. С тобою он согласится. А я... — Ольга наклонила голову к плечу Ярослава. — Меня он может не послушать.
— Ладно, пусть так, — кивнул князь, согласившись с её доводами.
На том разговор и закончился. Ольга вдруг вспомнила о страшном евнухе Птеригионите. Сейчас ей очень сильно мог пригодиться этот неприметный маленький человечек.
ГЛАВА 29
Ходил-бродил маленький человечек по торгу, щупал костистыми перстами дорогие заморские ткани, причмокивал языком. Торговался визгливым дребезжащим голоском, доставал из сумы серебро нехотя, с сожалением.
Купил, наконец, нужный отрез ткани, засобирался сразу, подошёл к своему притулившемуся на краю торжища возку. Тут вдруг окликнула его, потянула за рукав свитки некая молодица в белом саяне[188]. Молвила тихонько:
— Сожидай ввечеру гостей.
Вздрогнул человечек, испуганно забегали его чёрные вишни-глаза, стал озираться он по сторонам, а молодицы уже и след простыл.
Воротился грек к себе в терем, отослал всех слуг кого куда, запер двери, стал с волнением дожидаться вечера.
В сумерках, в самом деле, тихо стукнул кто-то в дверь. Осторожно, дрожащими дланями отодвинул Птеригионит засов.
Некто большой и полный протиснулся в горницу. Намётанный глаз евнуха сразу признал женщину. Он зажёг свечи, сел на лавку напротив нежданной гостьи. Жёнка была в тёмной, но богато отделанной серебром одежде, лицо её покрывала булатная личина.
— Дело к тебе, — хрипло промолвила она, положив на стол перед собой тугой мешочек.
— Без дела ко мне не приходят, — Птеригионит мрачно ухмыльнулся.
Жёнка сняла личину. Тотчас признал евнух княгиню Ольгу.
— Ты княгиня галицкая, супруга Ярослава! — немало удивился он.
— Как видишь.
— Что же ты хочешь от меня? Я так понимаю, у тебя есть враг, которого надо...
Он не договорил.
— Прав ты, грек. Враг тот сейчас далеко. В Суздале. Сидит в темнице у моего отца, князя Юрия. Зовут его Иван Берладник.
— Твоему супругу он двоюродный брат и, значит, может претендовать на престол в Галиче.
— Да, так. И мой супруг хочет, чтобы мой отец передал Ивана в его руки.
— Он правильно поступает. Очень осмотрителен твой мудрый супруг, — пробормотал евнух, обнажая свои безобразные огромные зубы.
Ольга поморщилась от отвращения.
«Фу, какая гадость этот Птери... Запомнить никак не могу», — подумала она и решительно заявила:
— Ты не должен допустить, чтобы Иван Берладник попал к моему мужу... Живым... Ты понял?
— Конечно понял. Скопец Птеригионит не задаёт лишних вопросов. Вопрос у меня к тебе один, светлая госпожа: когда мне выезжать?
— Как уговорятся князья о выдаче Ивана, дам я те знать. Тотчас и поедешь. А дальше сам разумей. Спроворишь дело — озолочу. Нет — худо будет.
В хриплом голосе звучала угроза. Евнух нервно облизывал губы, косил вишнями-глазами по сторонам, прикидывал, соображал.
— Трудное дело. Князя Ивана крепко стерегут. Если только... Если будет очень много серебра, я смогу... — осторожно проговорил он.
— За сребром дело не станет, — Ольга брезгливо скривилась и махнула рукой.
Тугой тяжёлый мешочек тотчас полетел в сторону Птеригионита.
— Справишь дело, втрое боле дам.
— Не ведаю, скоро ли удастся мне подобраться к князю Ивану, — качая головой на тонкой змеиной шее, продолжал сомневаться Птеригионит. — Иногда проще оказывается отыскать путь к человеку свободному, чем к пленённому. Но я попробую.
Он развязал мешочек, скрупулёзно пересчитал серебряные слитки, стал пристально разглядывать находящиеся тут же несколько золотых колец.
Ольга с презрением смотрела на костлявые пальцы евнуха.
«Боже, какая гадина! Змеюка ядовитая!» — В душе у ней всё переворачивалось от омерзения.
— Что, мало? — спросила княгиня, пренебрежительно морща нос.
— Не в этом дело. Серебра и ценностей, конечно, достаточно. Для предварительной оплаты моего труда. Но, возможно, придётся купить кое-кого. Поэтому прошу, светлая госпожа, ещё столько же.
— Ладно, будет тебе серебро. Пред тем как поедешь, дам. Только дело справь. Гляди у меня! — Она поднесла к лицу грека довольно увесистый пухлый кулак.
Евнух испуганно отпрянул. Ольга наигранно, через силу расхохоталась. Затем резко поднялась с лавки, стала надевать личину, промолвила глухо:
— Пора мне идти. И не вздумай обмануть. Из-под земли достану!
Евнух, приложив руку к сердцу, отвесил ей глубокий поклон. Лязгнул засов, провалилась во тьму южной ночи зловещая фигура в чёрной одежде.
— Вот тебе и княгиня, — прошептал в пустоту Птеригионит, закрывая дверь и пугливо озираясь.
ГЛАВА 30
Снова сидел Ярослав с ближними своими людьми в малом Владимирковом покое, разложив на столе тестевы грамоты — багряного цвета, с золотой печатью — стойно хрисовулы[189] ромейского царя. Напротив него — всегда серьёзный задумчивый Избигнев, рядом с ним Семьюнко ерошил рыжие кудри, чуть поодаль — опытный дядька Гарбуз, воевода Тудор и молодой Коснятин Серославич, которого по просьбе Тудора недавно ввёл князь в члены своего «малого совета».
— Добр молодец... Рать добро знает... Ум хорош, — хвалил Коснятина воевода.
Умные советники были надобны, хотя отец Серославича некогда крепко спорил и возражал Ярославу. Ну да сын ведь за отца не в ответе.
— Вот прислал князь Юрий из Киева грамоты. Велит мне по праву старшего идти ратью на Волынь, на Луцк. Видно, не желает мира на Руси. Хочет вовсе Изяславовых сынов волостей лишить, — Ярослав вздохнул. — Хоть и клялся киянам, что с миром идёт, а всё одно послал воевод своих на Пересопницу, где засел Мстислав. Не стал старший Изяславич ждать осады, отъехал сперва в Луцк, к молодшему брату, а затем и дальше, в Польшу рванул. Помощи против князя Юрья просит. Испрашиваю вашего совета. Как мыслите, что нам теперь делать? Говори ты первый, Тудор.
— Каназ Юрий — сильный. Много войска имеет. Против него идти — нет, не нада. Нада Луцк идти, копьём брать, — решительно заявил печенежин.
— И я с сим соглашусь, — поддержал Тудора Коснятин.
— Так. Ну а ты что скажешь, Гарбуз?
— Я тако смекаю, — начал старый боярин, вытирая с чела обильный пот. — Тудор правильно байт: в силе ныне Долгорукий. Нам супротив его не стать, супротив его не выдюжить. Но то нынче. А дале... Сегодня — тако, заутре — инако. Мыслю, на Волыни у Изяславичей крепкие корни, а у Долгорукого в Киеве корней нет.
— К чему ты? Не уразумею тебя, боярин, — нахмурился в ответ на скользкую осторожную речь молодой Серославич.
— Погоди, Коснятин, — остановил его Ярослав. — Кажется, понял я тебя, дядька. На Луцк идти, но на штурм не бросаться. Обложить город и стоять, вестей сожидая. Так, что ли, надо, по-твоему?