Опустел очередной бочонок с олом, тотчас вскрыли следующий, пенистая янтарная струя ударила в чары, ендовы, братины. Отроки засеменили между гостями, наполняя сосуды и разнося кушанья.
Чем дальше, тем становилось веселее. Хмель кружил и дурманил головы.
И снова кричали «Горько!» гости, и снова впивался Избигнев в алые уста Ингреды.
Но вот, наконец, дождался Избигнев часа, когда и вино было выпито, и сил не осталось у особо горластых и буйных. Кто-то упал под стол и тут же захрапел, кто-то вежливо распрощался с хлебосольным хозяином и ушёл восвояси, кто-то ещё пировал на сенях или на улице. Вышли молодые на всход, встали у перил лестницы, смотрели, как темнеет небосвод и появляются на нём первые жёлтые точки далёких звёзд.
Ингреда уронила наброшенный на плечи узорчатый плат. Избигнев наклонился поднять его, и в то же мгновение внезапно просвистела в зимнем воздухе стрела. С глухим стуком воткнулась она в бревенчатую стену, запела, дребезжа, заиграла оперением. Вскрикнула, побледнела и упала в обморок Ингреда. Её тотчас подхватили холопки. Боярыня Оксана, трёхродная сестрица Семьюнки, стала растирать ей щёки и приводить в чувство.
Избигнев резко вскочил. Он видел, как из ворот вылетел вершник на вороном скакуне.
— Держи его! — раздался крик.
Сам не помня как, впрыгнул молодой Ивачич в седло, ринулся бешеным галопом вослед уходящему в сторону моста всаднику. Мчал, стиснув уста, дланью ощущая на боку холод сабельного эфеса.
Добрый был у Избигнева фарь. Возле невысокого тына, за коим начиналось окологородье, нагнал он ворога, ударил что было сил плашмя саблей по спине, толкнул резко ногой.
Вывалился противник из седла, Избигнев спрыгнул вслед за ним в сугроб, подбежал, бросился сверху.
В сторону отброшен башлык. Выбита в ярости из вражеской руки кривая сабля. Усатое искажённое дикой злобой лицо Фаркаша явилось взору изумлённого Ивачича.
— Убей меня! — прохрипели сухие уста. — Всего меня лишил! Невесту отобрал! Убей!
Сзади громко заржал остановленный скакун. К ним бежали княжеские гридни с факелами, лязгало железо.
Первым подскочил к Избигневу запыхавшийся Семьюнко. Следом показалось в переливчатом свете факела встревоженное строгое лицо Ярослава.
— Что, попался, ворог! — обрадованно возгласил Семьюнко. — Щас мы тя вон на том древе и вздёрнем!
— Подожди. Не трогай его! — остановил отрока Избигнев. — Давний у меня с ним спор. Дважды на саблях рубились. И никак не получалось поединок наш закончить.
— И что? Потому он тебя решил стрелой калёной угостить? Разом споры все и разрешить? — Семьюнко криво усмехнулся. — Хорош поединок ратный, коли в нём исподтишка в спину стреляют! Да повесить его, и дело с концом!
— Постой! — оборвал его Осмомысл. — Разобраться сперва надо, отроче, что к чему. Эй, ты! — обратился он к Фаркашу. — Зачем стрелу пустил? Отвечай! Обидел тебя чем боярин Избигнев, или что?
— Невесту он у меня отнял! — хмуро прохрипел Фаркаш.
— Ах, невесту? — Ярослав насупился. — Что ж, невеста, по-твоему, вещь, что ли? Взять её можно, яко шкатулку, унести, отнять?!
Фаркаш, злобно сопя, молчал.
— Вот что, — обратился Осмомысл к Ивачичу. — Убить этот ворог тебя хотел, Избигнев. А за смерть княжьего мужа положена вира[227] 80 гривен. Только вот промахнулся он. Верно, сам Господь стрелу от тебя отвёл. Потому... Суди его сам, друже! Вот как скажешь. Скажешь — тотчас же на суку его повесить велю! Не заслуживает ибо он пощады!
— Вешайте, кончайте! К чему мне жить?! — хрипел Фаркаш.
Гридни связали ему крепкими верёвками за спиной руки.
— Постойте! — словно от забытья очнувшись, вскричал Избигнев. — Не трогайте, отпустите его! Спор у меня с ним, мне его и решать! А кровопролитьем день свадьбы портить негоже!
Он решительно разрезал острым засапожным ножом верёвки, молвил твёрдо, протягивая утру его обронённое оружие.
— Вот, барон Фаркаш, сабля твоя. Езжай теперь, куда хочешь. Я зло твоё прощаю. Но на пути моём впредь не попадайся! Биться с тобой более не стану! Видно, Господу се не угодно. Уходи! Ступай с миром!
Ивачич отвернулся и, взяв за повод коня, поспешил выбраться из сугроба на протоптанную дорожку.
— Повезло тебе, ворог! — проворчал недовольный Семьюнко. — Моя б воля, я б тебя не отпустил!
Фаркаш лениво взобрался на своего вороного, тронул скакуна боднями. Взмыл могучий фарь в воздух, перескочил через тын, скрылся во тьме наступившей ночи. Лишь клубы снега летели вслед уходящему вершнику, метались по сторонам.
Завыла, засвистела в ушах вьюга.
— Поедем ко мне обратно. Как там Ингреда? — встрепенулся внезапно Избигнев, подумав с отчаянием, что, гоняясь за Фаркашем, о молодой жене своей не вспомнил вовсе.
— Ничего, пришла в себя, — улыбнулся ему Осмомысл. — Оксана, сестрица Семьюнкова, быстро её в чувство привела.
Спешили всадники, рысью неслись по кривым улочкам засыпающего Галича. Тусклым серебристым светом отливал в небе месяц, указывая им путь.
ГЛАВА 56
Птеригионит пал ниц перед Давидовичем, подполз к сидевшему на высоком кресле князю, облобызал ему алые тимовые сапоги. Молвил тонким писклявым голосом:
— Дозволь довести до ушей твоих, о всеблагий и всемилостивый архонт! Я, жалкий раб, смею беспокоить твой слух, ибо возмущает против себя тот, кто пользуется твоей несказанной добротой, но за широкой спиной твоей острит нож, готовясь вонзить его в твоё благородное сердце!
— Говори проще, яснее, быстрее! — рявкнул Давидович. — Не терплю я ваших ромейских околичностей! О ком донести порешил, пёс смердящий!
— Вот ты на ловы выехал, а Иван, рекомый Берладником, в тот час со княгиней твоей предавался утехам греховной любви.
— Что?! — Давидович побагровел от ярости и стиснул кулаки. — Да как ты смеешь?! Ты, урод?! На друга моего клевещешь! Княгиню измыслил позором покрыть!
Ударом ноги он заставил взвизгнувшего от боли евнуха отлететь к дверям горницы.
— Ты! Мразь! А ну, сказывай, каким ворогом ко мне подослан?! А?! Убирайся! Убирайся прочь! Прочь с очей моих! Гад! Мерзость!
Задыхался князь от бешенства. Резко рванул он ворот багряной рубахи. Медная пуговица покатилась по дощатому полу.
Перепуганный Птеригионит, подобрав подол долгой хламиды, стремглав выпорхнул в переход. В одночасье рухнул его тонкий тщательно разработанный вынашиваемый не одну неделю план. Дрожащий от ужаса, шмыгнул он на нижнее жило и спрятался в утлой каморке под лестницей возле поварни. Но и там его обнаружили гридни, выволокли на свет божий, отвели в покои княгини.
Марфа насмешливо улыбалась, глядя, как евнух трясётся от страха.
— Что, не удался твой навет, грек? — спросила злорадно, подбоченясь.
«Всё она знает. Везде у неё уши!» — с отчаянием подумал Птеригионит.
Надо было бежать, бежать немедля. Он стал озираться по сторонам. Юркнуть бы вон в ту дверцу боковую. За ней, он знает, крохотная каморка с подполом. Через потайной ход можно пробраться к оконцу, вырубленному почти на уровне земли. Но как скроешься, если вот она тут, проклятая ведьма княгиня! Кликнет стражу да велит бросить его в поруб. Или вовсе придушить прикажет. Что ей стоит?
Распростёрся Птеригионит ниц перед Марфой, завыл жалобно, заскулил, стойно собака побитая.
— Встань! — топнула Марфа ножкой в багряном выступке.
— Не смею! — пролепетал, размазывая по щекам слёзы, Птеригионит.
— А я тебе говорю: встань! Немедля! Ишь, разнылся! Ранее думать надо было! Гляжу, погубить измыслил ты нас с Иваном! Дак вот, враже, не выйдет у тебя ничего! Слышишь, не выйдет! Утри слёзы-то. Скажу тебе кое-что. Разгневался вельми на тя князь-от Изяслав. Велел пытать на дыбе. Пришлось мне вмешаться. Уговорила я князя оставить тя покуда в покое. Как уговорила — не твоего ума дело. А токмо отныне, — она задумчиво приставила палец с розовым ноготком к подбородку, — мне служить будешь верно. Псом станешь моим. Всё, что повелю, исполнять будешь. А еже бежать удумаешь, из-под земли тебя достану. И тогда даже дыба, и та раем тебе покажется, враже. Запомни. Еже лихое что о тебе сведаю — такожде берегись. — Она погрозила ему кулаком. — Ну а покуда... Приставлю я тебя ко князю Ивану. Приглядывай за каждым шагом его. И обо всём, что он деет, мне будешь доносить. Понял?!
— Понял, о премудрейшая госпожа!
— Но коли хитрить сызнова удумаешь, коли козни супротив нас с Иваном строить почнёшь, так ведай: погублю я тебя, евнух! — Она с презрением посмотрела на его испуганное уродливое лицо.
Птеригионит снова пал перед ней на колени.
«Посмотрим ещё, кто кого погубит», — подумал он злобно, удивляясь тому, что внезапное спасение пришло к нему оттуда, откуда он никак не ожидал.
ГЛАВА 57
На вырученные от торговли и полученные за княжью службу куны и ногаты поставил Семьюнко возле моста через Днестр, на крутом яру над рекой новый дом, частью из дерева, частью — из камня белого и зелёного. Брат Мина помогал, снаряжал подводы. Вознеслась в голубое небо горделивая башенка с зубцами наверху, по обе стороны от неё сложили бревенчатые палаты с резьбовыми узорами. Крышу покрыли черепицей, столбы у крыльца изукрасили киноварью. К хоромам пристроили с боков галереи с хрупкими на вид колонками. Крытые подвесные переходы соединили между собой отдельные части дома. Двор обвели тыном из остроконечных дубовых кольев, широкие провозные ворота привесили с двух сторон — у дорог, ведущих к Подолу и к мосту.
Всё было хорошо. Радовалась душа Семьюнки при виде просторных светлых покоев. Довольна была и старая Харитина, одно только говорила она сыну:
— Хозяйки, сын, в сем доме не хватает. Пуст без хозяйки доброй дом. Ожениться тебе надо. Поглядел бы окрест, сыскал бы девку какую пригожую, из дщерей купецких, али из житьих. А может, и боярышню какую присмотришь. Чай, не последний ты человек у князя. Вон дела сколь важные тебе поручает Ярослав наш.