Ярослав приказал Коснятину встать с колен. Промолвил глухо:
— Что было, то и было. Не нам об этой злой бабе сокрушаться. Осторожней только пускай в другой раз твои люди будут, боярин. Нечего оружьем размахивать. Ступай теперь. Да, вот что. Забыл вовсе. Погоди-ка, Серославич. И ты, Ольгушка, послушай. Готовит на нас рать Давидович. С часу на час вестника жду из стольного. Мстислав Волынский упреждён. Так вот. Поручаю тебе, Коснятин, дружину вести Галицкую. Воевода ты добрый, не в одной переделке бывал. Со Мстиславом и братьями его выступите заедино на Киев, опередите хищника черниговского. Я же в Галиче пока останусь. Сам видишь, не мирно здесь. Боюсь новой крамолы боярской. Ну, всё вроде сказал, что хотел. Оставьте меня теперь.
...В переходе Ольга тихо шепнула Коснятину:
— Спаси тебя Бог, боярин. Не выдал, не сказал правды. Ведай: умеет дочь великого князя Юрия ценить преданность. Равно как и карать за измену.
Улыбка играла на пурпурных устах Ольги. А Коснятин вспоминал бездыханное тело заколотой Млавы. Жутковато стало ему после слов княгини. Приложив руку к сердцу, он поклонился ей и быстро простился.
...Вечером вызвал к себе Ярослав Семьюнку. Отрок только недавно вернулся из Кучельмина. Готовился он сыграть в скором времени свадьбу, но, слушая Осмомысла, понимал с горечью, что венчание придётся отложить.
— Ведаешь, Семьюнко, каков Давидович. Надоел он всем своим самохвальством да упрямством. Но, покуда союз княжой порушен из-за глупости Ольговича, грозит он нам из Киева. Опять Берладника к себе привёл, привечает его, спит и видит в Галиче на стол посадить. Иными словами, рать грядёт. Посылаю дружину Мстиславу Волынскому в помощь. Дружину ту Коснятин Серославич поведёт.
— Костька?! — удивился Семьюнко.
— Он самый. Воевода он знатный, да только... Не верю я ему до конца. Вижу, непрост Серославов сын, хитёр, умён. А, стало быть, опасен. Потому поедешь вместе с ним ты. Людей верных неприметно к нему приставь. Чтоб за каждым шагом его следили. С кем говорит, о чём. Ну, понимаешь ведь...
— Ясно дело. Прослежу. Мне-то он тож не шибко доверие внушает. Млаве покойной полюбовником он был, имею сведения. А потом, выходит, её же и выдал с потрохами. Прав ты, княже. Опасный он человек.
— Свадьбу твою отложим на время. Чует сердце, друже: должны мы с ворогами на сей раз управиться...
В декабре, как только установился твёрдый зимний путь, галицкая дружина выступила на соединение с волынянами. Дорога воинства лежала к стольному Киеву. Впереди была война, была кровь, были яростные сшибки.
ГЛАВА 69
Древний Белгород[247] — сторожевой город на правом берегу закованного в ледяной панцирь Ирпеня, прикрывал Киев с юго-западной стороны. Не один раз о его крепкие бревенчатые стены и городни, заполненные внутри сырцовым кирпичом, разбивались волны шедших из Польши и Венгрии, с Волыни и из Галича вражьих ратей. Огромные башни с зубчатыми верхами, над которыми гордо реял стяг с Михаилом-архангелом, крутой земляной вал на высоченном холме — поражал город своей мощью и неприступностью. При виде его Коснятин с Семьюнком хмуро переглянулись.
— Может, зря по сей дороге пошли? — осторожно выказал сомнения Серославич. — Встретили бы Давидовича возле Мунарева, загородили ему путь на Галич. Простоим тут топерича, под стенами.
Князь Мстислав, к которому, собственно, и обращался боярин, облачённый в дощатую панцирную броню, в золочёном шишаке с наносником, в алом плаще — корзно поверх лат, в ответ махнул рукой в кольчужной боевой рукавице:
— То ничего! И не такие твердыни брали. Подойдём, поглядим.
Третьи сутки прошли, как получили они известие о том, что Изяслав с дружиной выступил из Киева по южной дороге, сперва в Василёв на Стугне, а оттуда двинулся к Мунареву. Рать у Давидовича была невелика — старик Ольгович отказал-таки ему в помощи и, мало того, призывал мириться с опасным Осмомыслом. Но, как всегда, презрел спесивый и гневный Изяслав советы родичей. Видно, полагал, что он на Руси — главный хозяин, и крепко рассчитывал на своего племянника Святослава Владимировича, которого послал к хану Башкорду, и на половецкую помощь. Как докладывали Мстиславу с Коснятином сакмагоны, идут на подмогу киевскому князю также и торки с берендеями. Выслушав все вести, Мстислав решил обойти противника с севера и выйти ему в тыл, подступить к самому Киеву. Так вот и оказались галицко-волынские рати под стенами Белгорода. Отсюда до стольного оставалось чуть менее двух десятков вёрст.
Звонко ударили в Белгороде колокола. Странным было то, что был это не тревожный зовущий к обороне набат, а праздничный весёлый трезвон.
Коснятин с Семьюнком снова переглянулись. На этот раз во взглядах их скользило недоумение. Красная Лисица первым догадался, в чём дело, и хитро улыбнулся, стряхивая пальцами с усов иней.
— Никак, открыть врата хотят, — тихо пробормотал он, пряча руки в долгие рукава кожуха.
— Может, ты и прав, — задумчиво промолвил Мстислав.
Хлестнув коня, он понёсся вперёд, к своим волынянам. Предстояло держать совет, как быть дальше. К городским воротам помчал, вздымая снег, скорый бирич.
Догадка Семьюнки оказалась верной. Открылись настежь широкие провозные ворота, опустился через ров подъёмный мост на цепях. По нему с хлебом-солью выехали передние городские мужи во главе с посадником Прокопием. Давний сторонник Мономашичей, один из ближайших сподвижников покойного Мстиславова отца, сдал посадник Белгород галицко-Волынскому воинству без боя.
Теперь открывалась Мстиславу прямая дорога в стольный град. Но Давидович был где-то недалеко, и война, по сути, ещё только начиналась.
Рати разместились внутри и около крепостных стен. Семьюнко ночевал в гриднице, находящейся прямо внутри крепостной стены. Помещение было большое и тёплое, топилась по-чёрному печь, отчего было дымно. На полатях, а кто и прямо на полу, разместились ратники-галичане. Семьюнко расположился внизу. Подложил под себя кожух, устроился кое-как, вытянул ноги поближе к печи. В гридне стоял терпкий спёртый запах мужского пота. Не спалось, хотя и устал отрок после долгой скачки и мороза. Лежал с закрытыми глазами, слушал храп спящих ратников, а видел перед собой лукаво улыбающуюся Оксану. Колдунья она, что ли? Приворожила его к себе, не иначе. Вот так подумать, баба как баба. Ну, богата, так и что. Ну, красна собой. Но ведь и старше его, вон морщинки тонкие окрест глаз. Зато глаза какие?! Синие, как море. В детстве побывал Семьюнко с отцом и братом на Чермном море, в Херсонесе — греческой колонии в Тавриде. Отец правил какие-то купецкие дела, а их взял поглядеть на тёплый южный город. И вот как наяву видит Семьюнко море, бескрайние просторы под безоблачными небесами, и цвет воды такой же синий и яркий, как два Оксаниных озера.
Он долго ворочался, но всё же в конце концов забылся чутким беспокойным сном.
Утром ратник от Мстислава передал Семьюнке повеление быть у князя на совете.
Собрались в покоях посадника Прокопия, Мстислав нервно вышагивал из угла в угол, говорил резко, отрывисто:
— Давидович идёт от Василёва по дороге Киевской. С ним половцы — двадцать тысяч воинов. Такожде — берендеи с торками. Говорите, что мыслите? Как нам быть?
Поднялся дорогобужский князь Владимир Андреевич.
— Биться надо. Заступим им путь.
С ним заспорили. Старый знакомец Семьюнки, боярин Нестор Бориславич, так покуда и не вернувшийся в Киев из Владимира, посоветовал иное:
— Надо в Белгороде остаться. Поганые — они к осаде непривычны. А своих у Давидовича немного.
— А берендеи нетвёрды суть, — добавил вынырнувший откуда-то из дальних рядов невесть как тут очутившийся Дорогил. — Перекупить их можно.
При виде старого недруга по спине Семьюнки пробежали мурашки. Вспомнил он, как жёг ему Дорогил пятки в лагере под Перемышлем. Видно, заметил его тоже и узнал Мстиславов вуй. С неприятным изумлением уставился он на сидящего среди галичан Красную Лисицу. Скривилось от злости лицо Дорогила, показалось Семьюнке даже, что слышит он скрежет его зубов.
— Перекупить? — Мстислав остановился, круто повернулся на каблуках. — Ну а вы что скажете? — обратился он к галичанам.
За всех ответил Коснятин Серославич.
— Мы полагаем, прав боярин Нестор. Половцы хороши в чистом поле, в сшибке конной. На приступ города, столь добро укреплённого, средь них идти мало охотников сыщется. И о берендеях верно сказано. Сторону отца твоего всегда они держали.
— Твоё слово, брат, — выслушав галичан, обратился Мстислав к младшему брату, Ярославу Луцкому.
Луцкий князь, очень похожий лицом на старшего брата, только более тонкий в плечах и светловолосый, видно, ходил целиком в Мстиславовой воле. Только и ответил он:
— Я, как ты порешишь. Рядом с тобою завсегда буду.
— Что ж, — Мстислав опёрся руками о крытый цветастой скатертью стол. — Полагаю, выходить из Белгорода покуда нам неполезно. Подойдут вороги, ответим. С берендеями и торками порешим, как быти.
Опытный полководец, Мстислав принял разумные советы бояр и воевод. Понимал он, что воинское счастье зыбко и переменчиво, тем паче когда русские люди воюют с такими же русскими. Позже он вызвал к себе на беседу Нестора Бориславича и наказал ему выехать тайно в Киев. Крепко рассчитывал волынский князь на то, что откачнёт от Давидовича киевское боярство.
...Отряд степняков выскочил из ближайшего леса, вихрем пролетел по заснеженному полю перед городом, обрушил ливень стрел на заборол. Семьюнко едва успел пригнуться и укрыться за зубцом. Рядом с глухим стоном, широко раскинув руки, упал вниз со стены молодой белгородский ратник. Калёная стрела поразила его в грудь, насквозь пробив кольчугу. В другие места стены, видно было, тоже стреляли. Были первые убитые и раненые. Затем всё стихло. Семьюнко выглянул из-за зубца. Внизу, под холмом собирались рати. Вот реют в воздухе бунчуки Башкордовых половцев, вон берендеи разбили стан на берегу Ирпеня, а вон знамёна Изяслава видны, вон вдали, у леса раскинули его дружинники шатры и вежи. Вскоре запела в лагере осаждавших труба, зашевелились они, пошли на штурм. Появились приставные лестницы, пороки, камнемёты. И снова запели стрелы.