удь. А Святополк уже орудует своим страшным мечом, разит им направо-налево, только и сыпятся вокруг окровавленные тела. А он рубит от души, так что головы половецкие с отвалом — правой рукой, падают под копыта. За ним следом устремляются остальные галичане, враг бьётся яро, но отступает, боятся поганые страшного вершника — богатыря, рассыпаются перед ним розно.
Ярослава угостили по шелому саблей, аж в ушах зазвенело. Князь ответил: приподнявшись на стременах, что было силы треснул мечом половца по голове. Аварский шелом, лубяной, скреплённый стальными полосами, треснул, разломился, а Осмомысл, не останавливаясь, не давая супротивнику очухаться, тотчас ударил его вновь. Обмяк враг, запрокинулся набок, стал вываливаться из седла. Но некогда было Ярославу следить за ним — уже следующий половец скрестил с ним оружие. Сзади верный гридень копьём ударил вражьего коня, на котором ещё один половчин норовил напасть на князя сбоку. Другой гридень мечом отрубил длань с арканом, пытавшуюся бросить тугую петлю на бьющегося в переднем ряду Избигнева.
Ярослав со «своим» половцем довольно долго кружили по полю, то набрасывались друг на друга, то отскакивали в стороны. Вдруг прервал их схватку чей-то зычный голос. Противник Ярославов метнулся куда-то назад, скрылся за спинами других воинов. На мгновение застыло всё на поле брани. Из рядов половцев выехал вперёд могучий батыр в золочёной броне, в шлеме с личиной. Рукой в боевой рукавице указал он на Святополка.
— Вызываю тебя на поединок! — сказал он по-русски чисто, без акцента.
— Хан Башкорд! — прокатился по рядам сражающихся ропот.
— На мечах биться будем? — спросил Святополк.
— На мечах! — подтвердил Башкорд.
— Погоди! — выехал вперёд Ярослав. — Каковы условия поединка? Я, князь галицкий, вопрошаю тебя, хан Башкорд.
Он расстегнул завязки на шее и снял шелом и прилбицу, чтобы все признали в нём князя. Башкорд же и не подумал снять личины. Ответил громким басом, чётко и непререкаемо:
— Я побеждаю — мы уходим и уводим полон. Ты побеждаешь, — указал он на Святополка, — возвращаешь своих крестьян и меня берёшь в полон.
— Идёт! — крикнул с азартом Святополк.
Они сошлись конные посреди широкой освобождённой для поединка ровной площадки. Лязгнула сталь о стали. Посыпались искры. Только и ходили в руках бойцов мечи, удары сыпались молниеносные, едва успевали оба уворачиваться и прикрываться щитами. Ярославу сперва казалось, что половец бьёт сильнее и что победа останется за ним. Да, Башкорд был единоборец знатный. И так и не понял Ярослав, как удался Свягополку неожиданный скользящий удар сбоку. Вроде и не таил он в себе ничего опасного, но вдруг Башкорд как-то судорожно взмахнул руками и сильно завалился влево. Повторный удар меча, уже в грудь, прямой и сильный, заставил его упасть с коня навзничь.
Святополк прыгнул на него сверху, выхватил засапожник, перерезал завязки, сдёрнул личину.
— Жив! — коротко промолвил он. — Берите его! В обоз!
Гридни подхватили бессильно поникшего головой Башкорда за плечи, оттащили в тыл, к запряжённым грудастыми тяжеловозами телегам.
Потеряв вождя, половцы почти не оказывали сопротивления и сдавались в полон. Где-то на другом крыле, однако, кипел ещё бой. Но и там вскоре всё было кончено. Владимир Андреевич, в покорёженном шишаке, с окровавленным клинком в деснице подскакал к Ярославу.
— Наша перемога! — хрипло выкрикнул он на ходу. — Лучане, правда, чуть всё не испортили. Князь-то луцкий в бег ринул! Но ничё, вернули мы его, остановили у самого Ярополча! А твои Галицкие ратники — молодцы! Крепко бьются! Да и ты сам, брат!
Он в порыве чувств одобрительно хлопнул Осмомысла по плечу.
...Бросив весь полон, с остатками рати Турундай ушёл в сторону Мунарева, но там попал в устроенную союзными Киеву берендеями засаду и, потеряв почти всех своих людей, растворился в степях к югу от Роси.
Разгром, учинённый побужским половцам на Ирпени, меж Мунаревом и Ярополчем, надолго отбил охоту у степных хищников совершать набеги на владения сильного галицкого князя. Тем более что и сам глава их племенного союза, неустрашимый батыр Башкорд, оказался в русском плену.
В Галич, в Луцк, во Владимир, в Киев помчались скорые гонцы с вестью о славной победе. Возвращались к своим домам полоняники, слёзы радости катились из их глаз. Везде по пути дружины встречены были хлебом-солью, отовсюду неслись весёлые песни. Звенели яровчатые гусли, и слышал удивлённый Ярослав рассказы о том, как он, оказывается, рассёк поганого половчина от плеча до седла. Нет, не водилось за ним таких подвигов, и вообще воин он был весьма посредственный. Просто сложилось всё удачно для него в этот раз.
Он смотрел в улыбающиеся исполненные благодарности лица, и тоже улыбался в ответ людям, простым пахарям и ремественникам, понимая, что в празднике, который гремел сейчас на просторах Червонной Руси, была и его заслуга.
Впереди был Галич, были пиры на сенях, и были новые большие дела.
ГЛАВА 76
В глазах пестрело от разноцветья саянов, повоев, кафтанов, летников. Ратники, вытянувшись в длинную цепь, торжественно въезжали в ворота Галицкого посада. Позади остался мост через бурлящий Днестр, вишнёвые сады, богато украшенный дом Семьюнки, широкие приземистые хоромы боярина Молибога, по обе стороны дороги тянулись хаты ремественников и торговцев. За плетнями видны были огороды, конюшни, хлева, амбары.
— Зажиточно у тя народец живёт, — то ли хваля, то ли в укор сказал Ярославу ехавший с ним рядом на вороном актазе[258] Владимир Андреевич. Князь луцкий скакал чуть позади, за ним следом ехал Святополк, горой возвышающийся над всеми, а уже за Святополком, как будто в тени его богатырской силы и стати, держались галицкие и волынские воеводы. Среди них находился и Избигнев. Умело руководил молодой боярин сторожей, явил немало храбрости во время боя и потому заслужил ныне славу и уважение не только галичан, но и луцких и дорогобужских дружинников.
Позади везли телеги с пленниками. На передней сидел страдающий от полученных ран мрачный Башкорд. Красивое бледное лицо половца выражало досаду, но ненависти и ярости в нём не было — обычное дело, битва, воинская удача оказалась на стороне противника. Не раз и прежде попадали ханы и солтаны половецкие в русский плен, и почти всегда откупались и возвращались назад в степи. Правда, был один случай, когда грозный Владимир Мономах, дед Ярославовой княгини, приказал изрубить в куски хана Бельдюза. Но то было давно, тогда было другое время.
Первым делом князья прошли на молитву в собор Успения Богородицы. Стояли на коленях, благодарили Господа за то, что ниспослал им победу над хитрым, сильным и коварным врагом.
Затем они, уже без большинства разошедшихся по домам и по харчевням воинов, отправились к воротам Детинца. Ярослав выехал немного вперёд. Медленно нёс его любимый соловый иноходец. Давно, сразу после битвы пересел на него князь с белого боевого коня. Шёл фарь по знакомой дороге, чуял торжественность момента, держался гордо, величаво изгибал шею. Сам Ярослав, в шапке из розовой парчи, в алом корзне, в кафтане синего шёлка, с мечом в сафьяновых ножнах на поясе, с бородой, которую накануне немного подровнял и подстриг цирюльник, выглядел нарядно, празднично. Поднимая вверх голову, смотрел на заборол, где в ожидании стояли княгини с ближними боярынями. Все они приехали сюда из Луцка и Пересопницы, сведав о победе над погаными.
Вот впереди всех — княгиня Рикса, старая знакомая, названная сестра. Стоит в малиновом летнике поверх тёмного нижнего платья, грудь в серебряных монистах, в высоком головном уборе — жемчуг и то же серебро. Строгая, но вот на лице её промелькнула улыбка, вот помахала платком ему унизанная перстнями рука, вот обернулась она и что-то говорит снохе своей, жене Ярослава Луцкого, полненькой низкорослой дочери Владислава Чешского. Вокруг луцкой княгини — сонм детишек мал-мала-меньше. Молода луцкая чета, тридцати обоим нету, а чад успели нарожать.
Жена Владимира Андреевича, высокая и сухая Святославна, в светло-голубом парчовом платье, в повое с кокошником на голове держалась чуть позади Риксы. В руках у неё тоже был платочек, видно было, как она что-то весело говорит стоящей справа от ворот Ольге. А Ольга... О, Господи! Ярослав едва не зажмурился. Надо ж так разодеться! Словно зима на дворе, а не начало июня, не сады цветут, а снег хлопьями срывается. Тяжёлая шуба бобрового меха струилась с плеч галицкой княгини. Большая, грузная, широкоплечая, напоминала Ольга Ярославу медведицу. На голове — шапочка с собольей опушкой, в ушах — золотые серьги, поверх шубы — ожерелье в три ряда. Шапка сверкает самоцветами, на пальцах — кольца с изумрудами и сапфирами, уста пунцовые кривятся от смеха. Маленькая Фрося тут же, выглядывает осторожно из-за зубцов стены, смотрит с любопытством на отца своего, во главе войска вступающего в Галич победителем.
Княжич Владимир — тот встречает отца в воротах, сидя на коне, рядом с ним заметил Ярослав Коснятина Серославича. Не случайно, верно, отирается хитрый боярин возле наследника галицкого стола. Здесь же и Семьюнко. При виде его Ярослав хитровато улыбнулся. Приготовил он для друга детских лет подарок.
За воротами Ярослав спешился, бросил поводья челядину, обнял Владимира, лёгким кивком головы ответил на приветствия бояр. Стремглав, словно юноша, взлетел на заборол. Тотчас обступили его княгини и боярыни с детьми, спрашивали, говорили что-то наперебой. Рядом счастливая Святославна положила голову в убрусе на плечо мужа.
— Стратилат мой славный! — услышал Осмомысл её ласковые слова.
Ярослав расцеловал в изрытые морщинами щёки Риксу, затем Елену Ростиславну, которая по столь значительному поводу сменила чёрные одежды на ромейский багрянец. Стойно царица выступала двоюродная сестра, улыбкой озарено было её некрасивое, всё в оспинах лицо. Впрочем, радовалась Елена не одной лишь победе над погаными. Из Кракова от Болеслава Кудрявого прибыл в Галич сватом молодой пан Николай. Просил краковский владетель у Ярослава её руки. Выходит, и ей, некрасивой и ущербной, светит солнце, и к ней поворачивается порой ветреная удача.