И почему-то смутилась. И подошла ко мне поближе, оставив скороспелок общаться друг с другом.
— Тоже. У меня в расписании написано — концентрация, — смотреть на Ермолову было одно удовольствие. И пахла она отлично.
— И у меня… Второй год здесь, а все никак зачет не сдам, — вздохнула она. — Просто беда. Видишь, как — с младшими приходится заниматься.
— И со мной теперь, — глядя на то, как она трет ладошкой носик, я подумал, что сконцентрироваться на чем-то, кроме Ермоловой будет очень тяжело.
Еще и две верхние пуговички у нее на блузке расстегнуты, просто ужас какой-то. Дверь открылась, и голос директора произнес:
— Входите, ребята.
Я пропустил всех вперед и Ермолову — тоже. Во-первых, потому, что это — правильно. А во-вторых, на Востоке считается, что главный заходит последним, а в-третьих — потому, что мне было стремно. Но я в этом никогда никому бы не признался.
В кабинете оказалось странно и интересно. Парт в привычном понимании этого слова не имелось, только мягкие кресла с какими-то электронными планшетками, шкафы с разными предметами вдоль стен и большой круглый стол. Директор колледжа в точно такой же, как у остальных учителей и преподов серой строгой униформе, ожидал нас внутри.
— Присаживайтесь, — сказал он, расстегнул и скинул френч, оставшись в белой сорочке, закатал рукава, достал из кармана самую обычную резинку и стянул свои длинные, до плеч, седые волосы в тугой хвост. — Теперь — внимание на часы!
Он ткнул пальцем в старинные часы на стене: золоченые, со всякими фигурами и финтифлюшками, витыми стрелками и римскими цифрами.
— Две минуты следим за секундной стрелкой и не отвлекаемся! Кто отведет взгляд — получит стричку!
Он так и сказал: «стричку», и я вообще не понял, что это такое. По крайней мере, сразу. А когда отвлекся и скосил взгляд в сторону Ермоловой — прошла примерно минута двадцать секунд — так стричка, крохотная электрическая искорка, прилетела мне прямо в левый локоть, и меня пробрало до костей:
— Ау-у-уч!
— Концентрируемся на стрелке! — напомнил Полуэктов.
Такая у него была методика работы — с нервной стимуляцией. Потом он скинул нам на планшетки какой-то текст и сказал:
— Читаем и считаем слова. Кто первый справится — подарю петушка на палочке, кто последний — тому стричка!
У меня был текст про виноградных улиток, и я справился первым:
— Шестьдесят пять слов! — и получил стричку в правый локоть. — А-у-у-ч!
— Семьдесят. Союзы считаются за отдельные слова при подсчете общего числа слов в тексте, ТитОв!
Я хотел сказать «так не честно!» и «я же не знал!», но понял, что потеряю в глазах у Яна Амосовича несколько очков, точно. И потому взялся за следующий текст. А потом пошли новые упражнения: например, слова «красный», «желтый», «синий», «оранжевый» написаны буквами другого цвета и вслух нужно было произносить именно цвет, а не слово. Или вот это:
— Запишите пять вещей, которые вы видите. Четыре, которые вы слышите. Три, которые ощущаете кожей, две, запах которых можете почувствовать. Одну, которую можете попробовать на вкус.
Вроде бы и глупости, а вроде и мозг реально работает!
— Итак, разделимся на пары, — после текстовых упражнений скомандовал директор.
Двух младших пацанов и двух младших девчонок он посадил друг напротив друга, меня, соответственно, напротив Ермоловой.
— Смотрите друг на друга и запоминайте всё, как можно больше деталей, у вас две минуты. После этого — поворачиваемся спиной и описываем внешность партнера на листке бумаги. Кто будет точнее — получит петушка на палочке, худший — стричку!
Вот если честно, сидеть лицом к лицу с очень симпатичной девчонкой, смотреть в ее блестящие темно-карие глазки, видеть, как она смущается — это было испытание почище драки с четырьмя дебилами на крыше. Но я справился! И все-все написал. И веснушки на носу, и ресницы, и кудряшки, ложбинку сразу под шеей, и…
И получил петушка. А Эльвира — стричку. Потому что она написала только «Разные глаза — синий и зеленый». Ермолова аж дернулась и носом шмыгнула, и потерла пальцем уголок глаза.
— На, — сказал я и протянул ей петушка. — Не грусти, а?
Нормальный такой леденец на палочке, крупный.
— Спасибо, — Эля мигом развернула целлофановую упаковку и принялась за угощение.
И тут я поплыл, потому что смотреть на такое, честно говоря, было выше моих сил.
А Ян Амосович никак наше поведение не прокоменнтировал, он отошел в угол кабинета и достал коробку с разноцветными шариками.
— Будем учиться жонглировать!
Вот этого я точно не ожидал! Я думал, у нас тут начнется медитация, духовные практики, открытие третьего глаза и прочая эзотерическая дичь, а тут — жонглирование! В общем, скучно точно не было. Правда, я сразу учился подбрасывать только один мячик, потом — два, но директор сказал, что лиха беда начало.
А Ермолова отлично жонглировала. Четырьмя шариками. Они так и мелькали в воздухе. Девушка улыбалась, и лицо у нее раскраснелось, а кудряшки выбились из-под красной косынки. Загляденье!
А потом Ян Амосович сказал:
— Все свободны. А вас, Титов, я попрошу остаться.
И все ушли, и Эля тоже. Она, правда, оглянулась и помахала мне леденцом на палочке, и это, конечно, мне очень понравилось. А не понравился мне взгляд директора: участливый и вместе с тем сочувствующий. Так на подопытного кролика смотрят: вроде и миленький, а вроде и капец ему.
Когда все ушли, Полуэктов уселся в кресло и махнул рукой:
— Садись, Титов, будем разговаривать. Развитие дара до конца учебного года у тебя тоже я веду, так что не бойся, на занятие не опоздаешь…
— А можно в туалет сходить? — спросил я, хотя вовсе не хотел в туалет.
Я хотел сбежать, хотя и знал, что это невозможно.
— Ну, сходи, — вздохнул Ян Амосович. — По коридору направо.
Наверняка директор начнет говорить со мной про прошлое, cемью, интернат, инициацию и всякую такую дичь, а мне это — как железом по стеклу, противно и скучно. Потому я решил хоть на пять минут отсрочить дурацкий разговор. Ну да, трусливо, да, не по-мужски. Но, в конце концов, вот станет он спрашивать — а я что? Обязан перед ним откровенничать? Или идти в отрицалово, как быдланы из интерната, и гудеть что-то невразумительное? А может, хитрить и юлить? Все — мерзко. Все — противно. Как говорил дед Костя — цугцванг. Каждый ход — проигрышный.
Поэтому я дошел до туалета, заперся в самой дальней кабинке, закрыл крышку унитаза и сел сверху в позу лотоса — сам не знаю зачем. Хотел сделать вид, что медитирую, наверное. Перед кем вид? Перед самим собой. Закрыл глаза и…
…и моя сиюминутная дурость стала вдруг решающим фактором для дальнейшего развития событий. Если бы я не пошел в туалет — ничего бы не случилось. Если бы я сел, как нормальный человек — задницей на крышку, а ноги поставил бы на кафель, то меня бы заметили. И я никогда не услышал бы странный разговор двух мутных типов, которые следом за мной вошли в дверь санузла.
Хлопнула дверь. Один из них зашипел:
— Никого? Никого. Вот что я тебе скажу: опять не те анализы! Это не его ребенок!
— Рыжий же! — шептал каким-то замогильным шепотом второй.
— И что, что рыжий? Волосы можно не только перекрасить, нормальный маг-целитель тебе количество меланина на раз поменяет, на всю жизнь! Плевое дело!
— Мне не поменяет, — прошептал замогильный.
— Заткнись и делай свою работу дальше! У нас уговор, и ты не можешь его не соблюсти!
Я не мог понять — мужчина это или женщина, и не мог подсмотреть: страшно было! А вот второй, скорее всего, все-таки был мужчиной, но то ли под веществами, то ли — с психическими проблемами. А может — не человек? Мало ли тварей на свете?
— Я сделаю свою работу, но мне нужна более четкая наводка. Мне нужна точная информация: мальчик, девочка, возраст, рост, вес, цвет глаз…
— Оракул разве даст тебе точную наводку? А другой зацепки у нас нет, ты же понимаешь, какие ресурсы у этой семейки? Он может хоть негром оказаться! И ментальная защита там дай Боже, сунешься — убьет! А потом выучится на мага, повзрослеет — и вуаля! Здравствуй, новый геморрой, — у него была своеобразная манера разговаривать.
— Ладно, ладно. Призовешь меня, когда будет следующая подсказка от оракула, — прошипел второй, жутковатый.
— Да уж не сомневайся! А теперь — изыди!
Внезапно сильно запахло дохлятиной, а потом вонища улетучилась, дверь хлопнула, и я снова остался в туалете один. А потом осторожно, прислушиваясь и присматриваясь, пошел разговаривать с директором Яном Амосовичем.
Это все-таки было как-то менее стремно, чем подслушивать тех, кто охотится на меня!
Ян Амосович Полуэктов
Глава 7Ян Амосович
Ян Амосович сидел в кресле и пил чай. На подоконнике исходила паром еще одна кружка — для меня? За окном снова начался дождь: крепкий, майский, он барабанил по стеклу и подоконникам, капли залетали в приоткрытую фрамугу, пахло свежестью и мокрыми листьями.
— Бери чай, Михаил, присаживайся.
Я еще не до конца отошел от подслушанного в туалете разговора и потому решил, что чай станет неплохим прикрытием. Если буду не знать, что говорить — можно всегда притвориться, что пью из чашки и взять паузу на подумать. Да и чай хорошо пах, кажется — бормоглотом. Нет! Бормоглот — это хтоническая тварь с Авалона, а чай с гугенотом, точно.
— С гугенотом? — с умным видом спросил я, взяв чашку с подоконнике и принюхавшись.
— С каким гугенотом? — удивился Полуэктов. — Причем тут гугеноты? А, ты про чай! С бергамотом. Это цитрус такой. Что — нравится?
— В интернате нам такое не давали. Так, сладкую жижу какую-то в столовке, из большого бидона. А дед Костя тот да, тот крепкие чаи любил. Но у меня от их крепости глаза на лоб лезли, и вместо того, чтобы спать, по потолку бегать хотелось, — начал выдавать я. — А баба Вася — она больше по травам. Иван-чай, мята, мелисса, липовый цвет и прочие полезности. А у вас чай — в самый раз, и на вкус приятный и пахнет отлично.