Строев, второй забияка, который постоянно подпевал Вяземскому, был парнем энергичным. В буквальном смысле слова! Он пускал искры по щелчку пальцев, что-то вроде стричек Полуэктова, но посерьезнее — пресловутые двести двадцать вольт там точно проскакивали! И не постеснялся заявиться на площадку голышом, даже не потрудившись попросить девушек удалиться. Девушки охали, ахали, но оставались. Стесняться Строеву было нечего — всё у него там было нормально, и погода в мае стояла теплая, так что впечатление о себе он не испортил. Да и фигура подтянутая, спортивная: он в команде по киле капитанил.
Он думал меня шокировать — и своим видом, и своими электрическими способностями. Но я просто снял кеды — и крепко его побил летающей обувью, бегая от него по всей площадке босиком. Вместо того, чтобы пускать в меня искры, он тряс голой задницей и голой передницей перед толпой народу, отмахиваясь от вонючих интернатских кедов с резиновой подошвой. Нет, в конце концов он собрался с мыслями, и, несмотря на пинки и шлепки резиновых подошв, поставил эту их чертову универсальную защиту, которая мои кеды отбросила фиг знает куда. И потом уже добрался и до меня со своим электричеством: долбанул как положено, меня пробрало до костей, если честно. Ему ничего не стоило после этого поставить мне ступню на грудь, и Строева тоже, как и Вяземского, и Щавинского объявили победителем. Но ей-Богу, этот парень был весь пятнистый от синяков, я его нормально кедами отпинал.
С тех пор я таскал в кармане здоровенные гайки, которыми поделился со мной Людвиг Аронович — на всякий случай. Сила телекинетика — в манипулировании предметами, и, значит, нужно сделать так, чтобы под рукой всегда были подходящие штучки. Если бы я был героем из кино — завел бы себе какую-нибудь шляпу с острыми стальными полями, обшитыми кожей, бронированные перчатки, пояс с титановой цепочкой внутри и прочую дичь. Но я — не киношный герой. Я — голодранец. Потому — гайки в карманах. И тяжелые рабочие ботинки, как оружие последнего шанса.
О дальнейшей экипировке подумаю, когда деньгами разживусь. Это — мысли завтрашнего дня! Так, кажется, говорил один из моих любимых современных писателей.
Вообще-то выставлять телекинетика сражаться на почти стерильной арене — явная несправедливость и перекос в сторону одного из поединщиков. Но вызовы-то бросал я, значит — условия могла определить вторая сторона. Тут никого не интересовала справедливость: боишься что проиграешь — молчи в тряпочку и знай свое место. Не смей поднимать голос на того, кого считаешь сильнее себя! А я не думал, я знал, но мне было офигенно интересно планировать и продумать каждый поединок, просчитывать слабые стороны соперника и представлять себе, как я ему наподдам, и как мне так проиграть, чтобы получилось не стыдно. Мечтать об оставшихся трех дуэлях было интересно: я всё пытался сочинить, что могу эдакого вытворить, и станут ли они все приходить на бой голыми? Меня смех разбирал от этого, если честно.
— Титов! Что вы скалитесь на уроке? — биологичка хмуро смотрела на меня, опустив очки на нос.
Зачем ей очки, она же в магическом колледже! Неужели не может попросить ту же Боткину поправить ситуацию? Да и работает в опричном учреждении, могла бы по страховке на лазерную коррекцию записаться. Может — для солидности?
— Выходите к доске, вот вам — товарищ по несчастью, — она показала на макет человеческого скелета. — Называйте кости, по очереди. Начнем с пальцев ног…
Я со скрипом отодвинул стул и пошел по рядам к скелету у доски. Нет, определенно — хихикать над своими мыслями во время занятий — это туповатая дичь. Сам виноват! Череп смотрел на меня пустыми глазницами и издевательски ухмылялся.
Телекинезом я подхватил с парты Ермоловой яркий розовый карандаш и со вздохом начал:
— Вот — фаланги. Плюсна, предплюсна… Берцовые кости — малая и большая. Надколенник, бедренная кость, кобчик, крестец…
— Титов! — рявкнула биологичка.
— ТитОв, — поправил ее я.
— Копчик, — сказала она.
— Я так и сказал, — розовый карандаш замер у скелета в самом неприличном месте, там, где кобчик… Копчик!
— Кобчик — вид хищных птиц рода соколов! — погрозила учительница пальцем. — А копчик — нижняя конечная часть позвоночника.
— Ладно, — снова вздохнул я, посматривая на Ермолову, которая делала вид что не глядит на меня, а на самом деле, прикрывшись этими своими кудряшками, блестела-таки глазами очень внимательно. — Копчик, значит. Крестец, тазовая кость…
— Мне кажется, вы сосредоточены на чем угодно, кроме анатомии, — проговорила биологичка. — Это прискорбно, Титов.
— ТитОв… — снова вырвалось у меня.
И почему в журнале ударения не ставят?
— Гос-с-с-подитыбожемой! — всплеснула руками учительница. — Садитесь! Отвечаете вы неплохо, но с мотивацией нужно что-то делать! Титов, что вас может мотивировать изучать анатомию?
Два тролля, которые притворялись эльфом и гномом, уже подыхали от смеха на последней парте.
— Практика, — не выдержал я. — Только и исключительно практика!
— Тито-о-о-ов? — очки учительницы взлетели на лоб.
— Попрошусь на производственную практику в морг, — усугубил я. — Мне садиться или продолжать? Вот — поясничные позвонки, вот — грудные, вот — грудина, рукоятка грудины, лопатки…
— Я сообщу социальному педагогу о вашем вызывающем поведении, — сказала учительница. — Садись.
Я вернул карандаш Ермоловой на парту и поплелся к себе. Настроение стало ни к черту. Хорошо — сегодня тренировка по расписанию, а то побить кого-нибудь хочется — сил нет. Почему эта Эля такая непонятная?
— Миша, ты почему себя так ведешь? Почему учителям хамишь? — Иван Ярославович постукивал пальцами по столу. — Что мне с тобой делать?
— Да я не хамлю, — мне было немного неловко, на самом деле. — Они всегда ударение путают просто. Не Титов, а ТитОв. Большая разница!
— Хм! — сказал Кузевич. — КУзевич, КузевИч, КузЕвич. Действительно. Пожалуй, что ты и прав. Но знаешь — есть информация вербальная и невербальная…
— Знаю, — кивнул я.
— А? А! Да, — он странно на меня посмотрел. — Это то, о чем я говорю. Вот только что ты вроде бы ничего плохого не сказал, просто сообщил мне, что имеешь представление о невербальном общении. А по факту — перебил педагога. Это граничит с хамством, понимаешь?
Я задумался. А потом честно сказал:
— Не очень представляю, как это работает. Понимаете, я рос в лесной усадьбе, у бабы с дедом. Общался или с ними, или с уруками из охраны. В общество выходил раза четыре за год — на какие-то светские мероприятия, где в основном молчал, и на экзамены. Обучение у меня было домашнее. Как я сейчас понимаю — успешное обучение, но вот в плане социализации — полный амбец. А потом я целый год провел в интернате для перестарков… Обстановка там — полное дерьмище… — я почесал голову. — Я опять хамлю? Слушайте, я стараюсь. Я вот с соседями по комнате подружился, на кулачке с пацанами вроде бы нормально общаюсь… Ну да, фигово получается иногда, но…
— Вот как? — Кузевич мягко взглянул на меня. — Это я могу понять. И сам в твоем возрасте был не сахар. Знаешь. что я отчебучил?
— М? — я подобрался в кресле.
— Участвовал в подпольных боях, — сказал он. — Очень Насте хотел коньки купить на день рождения… Анастасии Юрьевне. И едва не пошел по кривой дорожке. Меня наш историк вытащил тогда, Георгий Серафимович. Просто пришел — и побил всех негодяев здоровенным дрыном.
— Историк? — удивился я. — Дрыном?
— Именно! Удивительный человек, если можно назвать его человеком… — он коротко улыбнулся, а потом посерьезнел. — Хотел бы я, чтобы Серафимыч был здесь… Он бы точно разобрался в этой ситуации. Миша, ты знаешь, что случилось с Вяземским?
— А что с ним случилось? — удивился я. — Кстати, в столовке я его со вчерашнего обеда не видел!
Мы не то чтобы помирились, нет… Но при встрече друг другу кивали. И расходились краями. Мне этого было вполне достаточно, если честно. ну и к Эле он больше не лез, насколько я знаю. Хотя что я вообще знаю про Элю?
— Он в лазарете. У него волосы отстригли, — сообщил мне Кузевич.
— Дичь какая! — удивился я. — Так эта фигня все еще продолжается?
— Продолжается, Миша. Сначала в лазарет попала Глаша — ты ее видел в медблоке, целительница с фиолетовыми волосами, помнишь такую? Вот! Теперь — Вяземский, — он побарабанил пальцами по столу. — Знаешь, мы снова стали подозревать тебя.
— Меня-а-а? — вот это и вправду было фиговой новостью. — Но уже не подозреваете?
— Нет,потому что есть один непробиваемый аргумент: первый случай, с тем рыжим парнем, произошел утром, за несколько часом до твоего появления в колледже Но я должен тебя предупредить, — Иван Ярославович нахмурился. — К нам едет менталист. Отличный специалист из Сыскного приказа. Опрашивать будут всех причастных, так что…
— … и меня тоже, — сохранить невозмутимое выражение лица было очень сложно.
Я чувствовал, как у меня из под ног уходит почва, как кружится голова, мне не вдруг резко стало не хватать воздуха. Под угрозой было самое дорогое сокровище из всех, что я имел в этой жизни. Моя Библиотека!
Глава 14Сыскарь
— Вердамте шайзе, — Людвиг Аронович ухватил себя за бороду. — Я потерял ключ!
Сегодня был такой конченый день. Все валилось из рук, все бесило, все друг с другом гавкались. Кто-то склонял магнитные бури, другие — винили ретроградный Меркурий, третьи — скачущее атмосферное давление и переменчивую погоду. А я дергался из-за менталиста. Он уже прибыл в кампус, утром. Я увидел этого приличного рыжебородого дядечку, идущего в сопровождении пары опричников в сторону главного корпуса. Серый пиджак, брюки, белая сорочка, жилетка, полуботинки — ничего на первый взгляд особенного. Но если глянуть через эфир — от этого специалиста по сыскным делам вибрации во все стороны расходились, он как ходячий эхолот в фоновом режиме работал!