— Вонючего… — кивнул Рикович.
— Есть проблема, — я кое-что вспомнил. — У меня математики два урока, алгебра и стереометрия подряд. Третьим и четвертым уроком. Если мы не успеем, Иван Иванович, вам придется меня привести за ручку. Я не шучу, Ян Амосович, скажите ему! Анна Ванна меня убьет! Она просто скажет — «я вхожу!» И все — я совершаю суицид!
Наконец директора пробило. Впервые за вечер он стал улыбаться в бороду и махнул рукой:
— Если у Ивана Ивановича не получится — я тебя сам заведу.
— Ян Амосович, так а кто это был? И что с ним случилось?— пользуясь моментом, спросил я.
— Во многих знаниях многие печали, — погрозил мне пальцем Полуэктов. — И умножающий познания умножает скорбь! Я вас оставлю, господа. Полно дел. Каким бы негодяем он ни был — он мой преподаватель. Надо все оформить как полагается.
И вышел за дверь. А мы с Риковичем остались.
— Такс, — сказал он. — Садись, будем маршрут строить. Там земщина, магию применять нельзя, стало быть — это нужно учесть. Значит: одежда, что-то с рюкзаками, «Денежка»…
— И кафе.
— А кафе зачем? — искренне удивился он.
— Завтрак! — возмутился я.
— Позавтракаешь в столовой! — рубанул воздух ребром ладони сыскарь.
— Второй завтрак! — продолжил настаивать я.
Я никогда в жизни в кафе не сидел вообще-то! Особенно — сам!
— Ты чего — хоббит, что ли? — вздохнул опричник.
— Хоббитцов не бывает! — отбрил я. — Это мифы и легенды народов мира.
— Спорный вопрос, — почесал голову он. — Ладно, пусть будет еще и кафе… Посмотрим что-нибудь поблизости.
В коридоре общаги шло бурное обсуждение. Пацаны повылезали из комнат и митинговали. Особенно размахивал руками и горлопанил Щавинский — тот самый маг земли из свиты Вяземского.
— Помер месье! — вещал он. — Я сам видал! Нет у нас больше препода галльского! Его Полуэктов в труху испепелил! Вжух — и все!
— Да никто его не испепелял, — отмахивался Ави. — Я на крыльце стоял и сам все видел: летит директор, за ним бежит мужик с револьвером, на крышу опричники высаживаются. Из окна выскакивает Жорж, видит, что ему не скрыться и — зерфейльт абрупт ин кляйне штуке шайзе!
— Сам ты — штуке шайзе! — возмутился Щавинский. — С чего это он должен вот это вот твое зерфейльт абрупт? Амосович точно своим даром рубанул! Я на втором этаже был, видел, как у него вокруг рук энергия хреначила!
— А чего они тогда расстроились? — резонно заметил кхазад. — Если бы он хотел прибить Жоржа — то чего огорчился?
— Самоуничтожение, — сказал я.
— О! — обрадовался Ави. — А мы думали, тебя сыскарь сожрал с потрохами.
— Я невкусный и жесткий, — помахал я всем рукой. — Подавится. Так вот, я думаю — у него система самоуничтожения сработала.
Я никакой тайны не выдавал, Слово и Дело Государево не предавал. Они ж мне сами про это ничего не сказали, эти два конспиратора бородатых, а догадываться и озвучивать догадки законом не запрещено!
— Он что — галльский шпион? — удивился кто-то. — Фу, банальщина какая. Учитель иностранных языков — шпион!
Действительно, на мой взгляд, такая версия тоже была скучной. Но своей я выдвигать не стал — себя дороже. И потому оставил ребят обсуждать теории заговора и внезапный полураспад галльского лингвиста, а сам пошел в комнату: мыться и переодеваться ко сну.
— … не нашего полета! — сказала мама. — Куда тебе к этой ментовской профессуре, Рус? Ну, почему ты не присмотрел себе нормальную девочку из обычной семьи? Вон, Яна Шатонова из соседнего подъезда — симпатичная, или Ленка — вы вроде бы с ней друг другу в школе нравились…
— Ма, причем тут профессура? — отмахнулся я. — Я на Маше жениться хочу, а не на профессуре! Ее, например, не смущает, что ты — вафельщик, карамельщик, бисквитчик, конфетчик по специальности, а батя — автослесарь! Почему тогда тебя волнует, что у нее батя — подпол и профессор, а мать — дирижер?
— Мент — это на всю жизнь, — она отвернулась к плите. — Это тебе кажется, что ты на ней женишься, а не на ее семье. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Дядьке твоему передачи на зону мы вместе с твоим отцом собираем, Рус. Об этом если твой ментовский профессор узнает, как он отнесется? Что он дочке скажет? Он вообще в курсе, что его детишки на этот ваш сектор ходят?
— В курсе! Он и сам за «Динамо» болел, потому как…
— … мент! — припечатала мама.
Честно говоря, я был шокирован такой ее реакцией. Моя мама — самый легкий в мире человек, вечная оптимистка, у нее даже профессия самая сладкая в мире! И тут — «мент»! Нет, понятно — фанатье и ребята в погонах тоже друг друга слегка не очень, но…
Но, с другой стороны, у меня дед — из репрессированных. И бабушка — из раскулаченных. Вся мамина семья под каток попала, вот и наложилось… И что мне теперь делать? Как этих Монтекки и Капулетти мирить? Или нафиг мирить, чума на оба эти дома? Брать Машку и валить из Минска на Питер, к пацанам? Работы — валом, жить есть где, может, и вправду?…
Я открыл глаза и некоторое время смотрел в потолок. Это было очень странно — вспоминать чужой мир, чужую жизнь. Тот их мир назывался Земля — та же Твердь, по сути. И он был точно такой же, как и наш. У них имелись мобильники, жвачка, джинсы и телевидение. Сверкали купола храмов, дети рисовали мелом на асфальте, на лавочках бабуськи перемывали кости соседям, и люди точно так же влюблялись, злились и обожали, и не понимали друг друга.
Разве что магии у них не было. По крайней мере, Королев в нее не верил. И на Земле жили одни люди, а эльфы с орками и другими хомо считались чем-то вроде наших хоббитцев — персонажами мифов, художественных произведений и анекдотов. Ну, и Государство Российское пережило явно гораздо больше потрясений, чем в нашем мире, и было чуть поменьше размерами… Что там говорить — наше Великое Княжество Белорусское, Ливонское и Жемойтское там представляло собой аж четыре независимых государства, более того — республики!
Правда, Руса политика интересовала постольку-поскольку, он всегда был человеком конкретным и деловым, в утопии не верующим. А вот в Бога — вполне. Побывав несколько раз на волосок от смерти, он для себя уяснил конечность телесного существования и самостоятельность такой субстанции, как душа. И искренне верил, что со смертью жизнь не заканчивается. Вообще — удивительно жизнелюбивый тип этот Руслан Королев, мне категорически не верилось, что он вот так — пуф! — и исчез!
Я снова был ему очень благодарен. Он напомнил мне о большом упущении: я так и не изучил всю подноготную аристократических семей, чьи отпрыски проходили обучение в Пеллинском колледже. Особенно — Ермоловых! Что я вообще знал о них? Ну, богатые и знатные, имеют большие земельные владения на Кавказе и в районе Байкала, вечно враждуют с лаэгрим и уруками. Это потому, что я новости в газетах читал. Вот и все!
А Эля ведь сидела на занятиях одна. На первой парте! Такая классная девчонка! Это что — совпадение? Или есть подводные камни? Надо будет точно ей еще что-нибудь интересное купить, какой-нибудь фрукт снова, например…
Соседи еще спали: Авигдор свернулся калачиком, крепко прижав к груди подушку, Руари лежал, будто мумия, сложив руки на груди и, кажется, почти не дыша. До будильника у меня оставалось еще минут двадцать, и спать я больше не мог: дергался из-за всей этой истории с ловлей на живца. Так что ухватил полотенце и пошел в душ. На завтрак первым припрусь, поем и — вперед. Земщина ждет!
Это было очень странное чувство — просто выйти за ворота колледжа.
Я стоял в тени деревьев, смотрел, как перелетают с дерева на дерево дрозды-рябинники и синички, вдыхал летний, богато пахнущий лесной воздух. Не такой, как в кампусе. Я только сейчас это понял: на территории колледжа не было комаров, и птиц тоже не было — магическая пелена, похоже, не пускала всякую живность внутрь.
А тут, за этими воротами посреди леса, природа жила полной жизнью, буйно и по-настоящему. И мне это очень нравилось и казалось чрезвычайно интересным.
Я сунул руки в карманы и зашагал по асфальту к виднеющимся впереди панельным домам.
По улице Гагариных-Стародубских я шел к Ингрийскому шоссе, разглядывая все вокруг широко открытыми глазами. Ржавые балконы, сохнущее на веревках белье, мужики, копошащиеся под капотом древнего электрокара — это все гораздо более напоминало мне мир Руслана Королева, чем то, что я привык видеть на Тверди. Не считая интерната, конечно.
На стоянке у кафе «Альфа» ругались зеленокожие снага-таксисты, поминая какого-то Бурбога и матерясь через слово. Девицы лет двадцати самого легкомысленного вида, со страшной завивкой на головах и раскрашенные, как дикие туземцы, огибали их по широкой дуге, виляя задницами. На секунду орки-водилы обратили внимание на меня, но мигом отвлеклись, продолжив орать друг на друга.
Я тут же понял причину отсутствия реакции: за моей спиной, громко хохоча, прошли три дебелые тетки-коммунальщицы с ведрами и метелками в руках. Под оранжевыми жилетами на них были надеты серо-красные спецовки, почти один-в-один повторяющие расцветку моей куртки! Конечно, сидела одежка на них куда более мешковато. Еще бы, это без самоподгона-то! Да и материал даже на вид казался некачественным, каким-то стеклянным, но…
Ну, кем мог быть растрепанный парень хулиганской наружности в коммунальщицкой куртке, джинсах и рабочих ботинках? Да обязанным лицом, малолетним преступником, которого воткнули на исправительные работы, вот кем, скорее всего! Эх, знал бы — напялил бы всю спецовку! Отличное прикрытие.
На перекрестке с Ингрийским шоссе я свернул налево, разглядывая раскинувшуюся вдоль берегов Невы промзону судостроительного завода. Если бы не вся эта тема с ловлей на живца — я просто стоял бы и пялился, глядя на огромные корпуса кораблей, покрытые лесами, на всякие-разные буксиры-катера-баржи и многое другое, что выходило тут из-под сварочных аппаратов, манипуляторов и кран-балок. Грохот, треск, блеск, запах сварки и речной воды — вот каким мне запомнился этот промышленный гигант.