Я старался обходить стороной шумные компании, заседавшие тут и там по лавочкам. Они допивали игристое, смеялись, ругались, слушали музыку — хорошо проводили время. И, конечно, не стоило тревожить гуляющие парочки — им точно было чем заняться. Кажется, на одной из качель я увидел Ави с Фаечкой, но мешать им не стал — мало ли, вдруг там зарождалась большая кхазадская любовь, и все такое прочее.
А вот в неприглядные, мрачные и темные углы заглядывал — а ну, как Людвиг Аронович валяется где-нибудь под кустами и помирает? Не знаю, сколько я так ходил: двадцать минут, полчаса? Мне уже скучно стало, если честно. И кроссовки почти промокли от влажной травы. Но скучно — не значит, что я бросил! Ходил себе и ходил, крутил головой, искал гнома. А когда зашел за медблок, в заросли розовых кустов — вдруг услышал два молодых женских голоса, которые доносились из беседки, заплетенной вьющимися цветами. Говорили громким шепотом, так что понять сразу, кто именно там сидел и общался, было сложно:
— … так себя ведет? Он что, не понимает, что со мной так нельзя? Откуда он такой взялся? Всем понятно, а ему — нет? Я просто не могу себе представить… —
— Послушай, ну, может все не так драматично, как ты думаешь? И ты, и он — маги, дворяне. Это нормально!
— Это было бы нормально, Анастасия Юрьевна, если бы я происходила из вассальных аристократов — как Строев, присягнувших какому-нибудь клану, или — из служилых, как Барбашин, или как вы — имела личное дворянство! Да даже из любого НОРМАЛЬНОГО клана — Трубецких, Волк-Ланевских, Оболенских, Глинских… Он — хороший, но — обычный мальчик-пустоцвет, сирота. Вы же прекрасно понимаете, что из себя представляет моя семья! Мы с вами ведь знаем, как все будет дальше! Это ведь невозможно, просто невозможно!
Анастасия Юрьевна? Кузевич-Легенькая? С кем она там говорила? Нет, что с какой-то девчонкой — это понятно, но… Блин, не хотел бы я быть на месте того парня, о котором шла речь. Вторая, которая помоложе просто-напросто смешивала его с дерьмом, если называть вещи своими именами. Мол, он ей не ровня! По мне — именно так это и звучало.
А потом в голове у меня что-то щелкнуло, и я все понял.
— Эля, — сказала психолог. — В конце концов — мы живем в Государстве Российском. У нас каждый волен выбирать, где и как жить, даже кабальный работник из юридики! Ты же не кабальный работник!
— Выбирать? Я — Ермолова из семьи величайших темных магов России! — они прекратили шептаться, голос ее дрожал. А еще — на небе разошлись тучи и белая ночь вступила в свои права, так что я отлично видел, что это и вправду Эля, сомнений быть не могло. — Видимо, даже вы не понимаете, что это такое!
Меня как пыльным мешком по голове стукнули. Я стоял и держался за дерево, и не мог поверить в то, что слышу. Оно никак не могло сойтись в моей голове во всем ее поведением в последние дни, с тем, как Эля на меня смотрела, как улыбалась, как… Как ответила на мой поцелуй! Но, с другой стороны — услышанное отлично ложилось на все ее странности, на вот этот рюкзачок на стульчике рядом с ней, на постоянный разрыв дистанции, на… Да вообще, что я знаю о девушках? Что творится у них в головах?
Может я реально ей понравился, она что-то почувствовала, но потом аристократическая накачка взяла свое? Поигралась, а когда поняла, что все зашло слишком далеко — отправилась советоваться со старшей подружкой, и вот такое вот выдала. А я что? Ну не дурень ли? Я ведь сам постоянно подчеркивал, что голодранец! Не хвастаться же папашкой, в конце концов!
И с Афанасием все понятно. Старший Вяземский — военный министр, бывший командующий группой армий «Прут». Такой и Ермоловым — ровня. Разве что сынок его ей не нравится. Но ничего, думаю — сговорятся.
Я больше не слушал, что они там дальше делали в этой беседке, я просто развернулся и пошел в сторону общаги. Нужно было искать Людвига Ароновича, но мне, если честно, теперь просто хотелось… Хотелось дать кому-нибудь в морду. Я теперь не прятался и не обходил компании, вышел на одну из боковых аллей и двинул вперед, сунув руки в карманы. В голове как будто стучали барабаны, кулаки сжимались и разжимались — я никак не мог справиться с собой, не мог понять, что делать дальше.
Вдруг мне в спину раздался негромкий свист.
— Э, новенький! Есть пожевать?
Аристократы? Да ну, очередное быдло. И здесь — тоже. Пожевать они просят, скоты. Я знал, о чем они спрашивают. Не о ванильных сухариках, и не о свиной тушенке. Судя по заплеванному зеленой слюной тротуару, эти ребята-спорстмены из сборной по киле жевали хавру. Туповатые придурки, никогда не понимал спортсменов, которые жуют эту дрянь!
— Я не дерьмоед, — откликнулся я, поворачиваясь к ним. — Не имею привычки жевать говно.
— Что ты сказал, Титов? — кто-то из них стал вставать.
— ТитОв, — шмыгнул носом я. — Я сказал, что не имею привычки жевать говно. Хавра — это ни что иное, как переработанно дерьмо одной хтонической твари из Кара-кумской хтони, замешанное на сахалинском мумие. Кстати, никак оно на магию не влияет, и восстанавливаться после тренировок тоже не помогает. Вы просто суете себе в рот говно, вот и всё. Живите теперь с этим, пацаны.
Что характерно — эфир даже не дернулся. Никто из них и не думал применять магию. Эти киловцы — они все накачанные, здоровенные, как лоси. У них нет ограничения по весу, а мышечная масса во время прорыва в «город» с мячом реально может зарешать. Поэтому двое из этой компании и двигались ко мне весьма уверенно. Что им какой-то новичок?
Они были старшекурсниками, я и фамилий-то их не знал — видел пару раз на физкультуре, вот и все знакомство. Ребята пользовались послаблениями во время выпускного, занимались тут любимым делом — жевали остатки дерьма, хотели стрельнуть еще, а я вот начал выеживаться. Вторая отметка в личное дело? Да и пофиг. Мне хотелось сделать что-то нехорошее — и случай нашел меня сам.
Первый совершил богатырский замах и его кулак понесся к моей башке, но я успел нырнуть и врезать ему в печень — как в каменную стену! Крепкий киловец! Понятия не имею — пробил или нет! Второй ухватил меня за шиворот и потянул на себя, я крутанулся на месте — и влупил хороший бэкфист ему в зубы.
— Ах ты сволочь! — на секунду мы разорвали дистанцию.
Я увидел, как первый держится за бок. А второй — сплевывает красно-зеленую жижу изо рта. А потом мне прилетело ногой в спину и я полетел вперед, натыкаясь сначала на кулак парня с пробитой печенью а потом — на колено киловца с разбитыми губами. Я грянулся на тротуар, ударившись локтем и коленом.
— Придурок, ять, — сказал кто-то за моей спиной, и я узнал голос Вяземского. Он наклонился к самому моему уху и проговорил тихо, чтобы никто не слышал: — Титов, если Ермолова тебя тоже отшила, и ты весь такой страдаешь — иди, скрути петлю из удлинителя и повесься где-нибудь у нее под окнами. Но знаешь, я думаю — она не оценит.
Я пытался вдохнуть хоть капельку воздуха, но после удара коленом в солнечное сплетение вообще едва соображал, что происходит. Афанасий повысил голос, обращаясь к киловцам:
— Господа, у меня для вас есть отличное предложение: как насчет расписать «тысячу»? У меня есть кое-что из Пеллы для отличного продолжения вечера! Жду всех в моей комнате… Наш мальчик не будет никому ничего докладывать, у него отметка в личном деле, ему проблемы не нужны… Верно, Титов? Ты сам знаешь, что повел себя как придурок, и получил за дело. Нечего на этом акцентировать внимание. Да?
— Да-а, — просипел я.
Вяземский был кругом прав. Хоть он и сволочь.
— Вот и молодцом, — он похлопал меня по плечу. — Если решишь вешаться — сделаешь мне большое одолжение.
— Перебьешься, — наконец, отдышался я и встал на одно колено. — Пошло оно все нафиг.
— Вот! Вот — Титов, которого я знаю, — усмехнулся молодой ледяной маг. — Выше нос, кусок мяса! Во время военно-хтонической практики просись ко мне, слышишь? И не водись с нелюдями и с Ермоловой. Говенная политика, поверь.
Он зашагал по аллее — догонял своих, что-то насвистывая. А я, наконец, распрямился истоял, пытаясь отдышаться, чувствуя, как пульсируют болью спина, ребра и лицо, и смотрел на темную громаду нового корпуса, и в моей до звона пустой голове кое-что начало проясняться. Я, кажется, понял, где еще могу поискать Людвига Ароновича.
И это сейчас, пожалуй, было самым важным — несмотря ни на что.
Окно цокольного этажа, того самого, которое при помощи отвертки Лейхенберг открыл когда-то, было приоткрыто. Там было темно — хоть глаз выколи, я ориентировался по эфирным нитям — они не обманывали. Там, внутри, находилась одежда, обувь, тюбетейка, термос и сумка с инструментами. Да, я не мог почуять живой организм, но сравнительно небольшие предметы находились в моей власти. Среди инструментов имелся и фонарик, который я мигом притянул к себе, и, ухватив его, включил.
Тело кхазада в изломанной позе лежало там, на бетонном полу подвала.
— Аронович, блин… Да что ж это такое?
Я спустился вниз, в два прыжка оказался рядом и склонился над гномом, ругаясь от боли в ребрах и спине. Столяр был жив, жив! Он едва дышал, и глаза его закатились черт знает куда, под самый лоб, а руки и ноги были абсолютно расслаблены, болтались как плети, и весь он выглядел — краше в гроб кладут, но… Дышал же! Что ему помогло в прошлый раз? Водка? Где мне взять водки-то теперь? В его каморке? Тащить полумертвого кхазада в каморку… Что за идиотская идея? Звать медиков? Но он ведь просил не говорить никому… А если помрет?
— Ненавижу выпускные! — я уселся рядом с гномом на пол, обхватил голову руками и на секунду закрыл глаза.
Я почти готов был бежать в медблок, просто — решил дать себе лишние пару секунд. Прикрыл глаза — и с помощью телекинеза стал собирать его вещи, рассыпанные по полу, в ящик. А потом Людвиг Аронович всхрапнул, и я увидел перед собой ту самую дверь: светящуюся, сплошь состоящую из рун, рисунков, звезд и древесного орнамента.