Наслаждались сознанием, что можно лежать до сыта, что не придет Трофим Гаврилович и не будет кричать—«встава-ай!»
Отходили мышцы и спина, рассасывался яд усталости, организм восстанавливал нарушенное в нем равновесие.
Искупались артелью в быстрых струях Кундата, попили не спеша чайку с ржаным хлебом и расселись в чистых рубахах да сарафанах по ступенькам крылец. Ласкали глаз на сочной зелени яркие, как огни, красные кумачи и синие ситцы.
Я занялся чинкой куртки и сапог. Около меня лежала корова «Маруся», жевала жвачку и временем тяжко вздыхала, обдавая меня теплым дыханием. Кругом нее и по ней бродили куры и склевывали с нее комаров и мух, что доставляло Марусе, видимо, большое удовольствие, так как она явно воздерживалась от резких движений, чтобы не спугнуть кур.
Против меня, на крыльце дома рабочих, сидел Никита с другом Матвеем.
Рядом с ними на ступеньках устроилась «баба» Никиты Авдотья, поглаживая лежащего у ее ног пса Верного.
Помолчав, приятели запели старинную сибирскую песню про Ермака.
У Никиты, несмотря на его шестьдесят лет, звучный и сильный тенор, у Матвея — баритон. У обоих отличный слух и хорошая выдержка в пении.
Песня лилась свободно и красиво. Никита вел основной мотив, Матвей дополнял его гармоническим и оригинальным музыкальным рисунком. Из души выливавшееся, искусное пение захватывало, приводило в движение дремлющие в человеке силы, раскрывало красоту жизни. Из помещений вышли все немногочисленные обитатели становища и с напряженным вниманием впивали в себя чародейку-песню.
Песня рождала творческие порывы, стремление к необычному— и таежник шел по пути наименьшего сопротивления. Скоро из помещения рабочих послышались громкие разговоры, затем брань и, наконец, грохот потасовки.
Причина ее всегда одна и та же — баб в тайге мало. Кроме Авдотьи и Фаины Прохоровны, на стане есть еще лишь одна баба Иринка. Посмотреть на нее сбоку — что-то лошадиное и стихийное вспоминается. Но натура у Иринки непостоянная. Недавно была в большой дружбе с татарином. Через педелю повздорила с ним и сдружилась с Гаврилой. Вчера же она при всех изругала Гаврилу и одобрительно отозвалась о Максе. В результате сегодня, после музыкального и спиртового вдохновения, разыгралась потасовка. Макея первый выкатился из помещения, так как против него были и Гаврила и татарин, затем выброшенным оказался Гаврила, татарин же с Ириной остались допивать спирт. К этой паре присоединились певцы с Авдотьей, и скоро весь стан, кроме хозяина, семьи служащего и меня, был пьян. Уже горланились песни, Никита хныкал, Матвей же уверял Петра Ивановича, что «вот пропади он на этом самом месте, если... ну, больше ничего!» Татарин пошатываясь вышел на крыльцо и начал угрожающе посматривать в сторону помещения Петра Ивановича. Заметив это настроение, Никита с Матвеем пробовали втолкнуть татарина обратно в помещение, но татарин был силен и легко стряхивал с себя двух приятелей.
Дело было решено надвинувшейся грозой. Тайга вдруг зашумела и загудела, заскрипели пихты и кедры, стемнело,и дождь ливнем обрушился на стан. Все разбежались по домам.
* * *
— Вста-ва-ай! — врывается в сон голос Трофима Гавриловича.
Трещат таежные головы, не оторвешься от жесткого изголовья.
— Ох, выпить бы! — проносится вздохом по рабочему помещению.
— Выпьешь! И слезинки не оставили, черти, — бормочет Матвей.
Кряхтя, отплевываясь и бранясь, поднимаются рабочие со спальных настилов, нехотя пьют чай, одеваются, и скоро мы гуськом в сумрачном молчании идем по тропе к месту работы. Ветер шевелит мокрые ветки, и с них сыплется на нас град капель.
День выдался трудный. Пласт песков пошел удобный для выемки, и тачки нескончаемой чередой визжали и обрушивались на нашу колоду. Ни в какой бане не бывает такого потения, и от редкой палки так болит поясница. К вечеру походили на размякшие мочалки.
Надеялись — золота много снимем. Трофим Гаврилович, с раскрытым от усталости ртом, смыл тихой струей последние пески, глянул на дно колоды, потом на дно бутары, покосился на плинтусы.
— Скверно дело... —упавшим голосом промямлил он.
Кое-как наскреблась кучка зерен (издали совсем, как
рожь) золотника в два.
Возвращались на стан еще более хмурые, чем были утром.
Петр Иванович сидел над планами и картами.
— Ну, как дела? —встретил он нас добро душной улыбкой.
Адрианов молча протянул ему крохотный кулек из газетной бумаги.
Улыбка сбежала с лица Петра Ивановича.
— Только всего?
— Да.
Прикинули на весах —один золотник и 80 долей. Намытого не хватало покрыть расходы дня.
Негр Иванович задержал вздох и лег па койку, заложив руки за голову.
Ужиналось плохо, сон был не весел.
На другой день работали с напряжением отчаяния — ведь нам грозил голод и уход с работы без расчета.
В результате золотника полтора. На следующий день золота намылось еще меньше и, наконец, оно почти совсем прекратилось. Было ясно — золотоносный пласт выработался. Вечером Петр Иванович и Адрианов долго совещались, как быть дальше, во ни к чему не пришли.
—Ну, ладно, все равно ничего не придумаете, утро вечера мудренее, — заявила им смягченная жалостью Фаина Прохоровна.
На том и разошлись. Петр Иванович проворочался всю ночь с боку па бок, утром же, чуть свет, разбудил Трофима Гавриловича.
— Попробуем поищем по Александровскому ключику?
— А, пожалуй... попробуем.
И сейчас же послышалось:
— Вставай-ай! В разведку на Александровский!
РАЗВЕДКА.
От стана до Александровского ключика версты три. В сухую погоду ручеек почти пересыхает, но последние дожди напитали его, и ключик шумел резвою струею по тенистому руслу. К концу своего пути он выбегал на широкий и открытый склон долины Кундата, поросший высокой» травою c редкими деревьями. Повыше начиналась густая тайга.
Я и Петр Иванович вышли раньше. Последний как-то брал уже пробы из этого места и нашел их не безнадежными. Теперь решил пробу повторить, главным, образом чтобы выяснить, конечно, приблизительно, как высоко по склону начинается золотоносный пласт. Захватив кайлу, лопату, топор и ковш мы отправились.
Утро было ясное, и обильная роса промочила нас насквозь до самого пояса.
Выйдя на ключик, пошли вверх по его руслу. Отойдя с четверть версты от Кундата, Петр Иванович остановился. Черпнули ковшом песку со дна, выбрали руками камни и камешки и оставшийся песок тщательно взмутили, промыли и мутную воду слили. Затем опять черпнули воды, взмутили и промыли остаток и снова слили. После нескольких промывок на дне ковша остался черный железистый осадок, «шлих>. Мы нагнулись к этому остатку, и среди черных крупинок нам приветливо блеснуло несколько маленьких золотинок.
Я посмотрел вопросительно на Петра Ивановича. Но он ничего не ответил и пошел дальше.
Минут через десять взяли вторую пробу. Золотинок было несколько больше.
Проба за пробой давали удовлетворительные результаты.
Петр Иванович повеселел, напряжение сошло с лица.
— Вот наша работа,—улыбнулся он мне —то в жар, то в холод.
Войдя в тайгу, должны были преодолевать большие препятствия. Ручей был завален окончившими свою жизнь елями, русло сплелось с корнями. Рубили корни и из-под них брали пробы. Золото начало уменьшаться и, наконец, совсем прекратилось.
Реки и ручьи наиболее надежные руководители золотоискателя. Их текучая вода глубоко врезается в пласты горных пород, прорезает золотосодержащие пески и катит их с собою вниз. По этим уносимым пескам и догадывается человек, что где-то рядом, или выше по реке, залегают драгоценные пески.
Но и самые пласты золотоносных песков есть результат размывающего действия воды. Коренное золото—жильное. Коренное золото чаще всего вкраплено в кварц —то в виде прослоек жил разной мощности, то в виде крупинок разной величины (от невидимых глазом до самородков в несколько пудов весом).
Проходя но кварцевым месторождениям золота, вода подмывает их, порода обрушивается в реку, дробится, истирается и дает кварцевый песок с золотыми крупинками. Течением воды этот материал уносится и отлагается где-нибудь ниже в виде пласта золотоносных песков. Со временем на песках может развиться богатая растительность, нарасти лес, они закроются толстым слоем перегнойного материала — тем, что называется в золотом деле «торфом», или «турфом».
Уборка этих турфов с песков трудное и дорогое дело.
Исчезновение золотинок давало основание думать, что дальше вверх по горе искать нечего. Надо было найти тот источник золота, который питан зол от инками русло ключика.
Рабочие и Трофим Гаврилович уже ждали указаний, расположившись по склону у края леса.
Чтобы найти пески, или, может-быть, даже кварцевую жилу с золотом, надо было исследовать склон горы у ключика. Очень часто искомый пласт бывает не широк и близок к поверхности. Для обнаружения его роются длинные рвы в надежде, что таким образом удастся встретиться с золотом и тогда уже можно будет исследовать пласт детально. Петр Иванович задал направление для рвов, и все принялись за работу. Работали все одинаково, и только Петр Иванович занялся специально пробами вскрываемых пластов.
Работа была очень трудна. Земляная работа вообще нелегка, здесь же, в горной таежной местности, она особенно давала себя чувствовать.
На ряду с копанием приходилось рубить и пилить толстые деревья, вырубать целые системы мощных корней, откалывать каменные породы, кайлить плотно слежавшиеся пласты. Тяжесть работы увеличивалась натиском мириадов слепней. Эти отвратительные насекомые облепляли человека сплошной черной массой, пребольно кусали, проникали в рот, уши, лезли в глаза, забирались под одежду, белье, в сапоги, жужжали и ползали но телу. Отмахиваясь, давишь их тысячами, и новые тысячи этого, как его зовут здесь, «гнуса» наседают и лезут на работающего.
Когда силы иссякали, и кайла готова бывала сама выпасть из рук, раздавались волшебные слова Трофима Гавриловича: